XX век Лины Прокофьевой - Валентина Чемберджи

Осенью всей семьёй возвращались в Париж. Что-то не ладилось с колесом. На ночь машину поставили в гараж, но когда утром тронулись в путь, снова появились неполадки. Уже недалеко от Парижа машину резко занесло вбок, раздался страшный удар… Машина перевернулась. Сергей Сергеевич потерял сознание, Лина чуть не осталась без глаза, получив страшные удары в лицо, Олега спасла Эльза, которая во время аварии прижала его к себе, Святослава выбросило через открытое окно машины на обочину, но он, хоть и плакал во всю, остался цел и невредим. Оказалось, что на полном ходу машина потеряла колесо (в гараже винт не завернули до конца), машину вынесло на встречную полосу, – французские водители не могли поверить, что машина шла в Париж, а не в обратном направлении. Потерпевших окружила толпа сочувствующих: пассажиров и вещи буквально разобрали по разным машинам и довезли до Парижа, машину оставили на месте аварии. Несколько дней пришлось провести в постели. У Сергея Сергеевича было лёгкое сотрясение мозга, ушибы рук.

Быстро распространившиеся слухи о безнадёжном состоянии здоровья семьи оказались преувеличенными, и в конце октября Прокофьев отправился ненадолго в Россию, куда его очень нежно провожали Святослав с Пташкой. Прокофьев пишет, что отъезд был не такой весёлый, как прошлый, так как он ехал один.

В Берлине купил игрушки для детей. С границы послал домой открытку. Она передо мной:

29 октября 1929, 6 с половиной ч.в.

«Дорогая Пташка,

приехали в Столпцы, последняя польская станция перед советской границей. Утром из Варшавы послал тебе письмо, а Мясковскому телеграмму, что завтра в 10.50 утра буду в Москве. День сегодня прошёл медленно: поезд плёлся, а я и мой сосед – приятный немец, едущий в Россию на четыре месяца – изучать её – дремали в купэ. Уже всюду у дам замелькали котиковые шубы: значит приближаемся к России. Целую нежно.

С.»

В Москве встречали Мясковский, Держановские, Мейерхольд, Оборин, Ламм. Разговоры, конечно, вертелись вокруг катастрофы, так как пришло известие, что Прокофьев убит.

Отель был забронирован в Столешниковом переулке, Мейерхольд приглашал Прокофьева остановиться у него, но Прокофьеву это показалось неудобным.

На этот раз не так всё ладилось. Хотя и играли в восемь рук и встречи были многочисленными, но «утром ходил по Москве, смотрел на толпу, чувствовал свой отрыв.» Зашёл в Персимфанс, был в гостях у Мясковского, играл и показывал ему новые сочинения, потом обедал у Мейерхольда. Узнал, что идёт какая-то «чистка». Вечером с Мясковским и Олешей у себя в гостинице. Отъезд в Ленинград.

Асафьев уже поджидал его в Детском Селе, но Прокофьев отправился сначала в «Европейскую», потом пошёл гулять. «Расхаживал и думал, что будто никому нет дела», но, поправлял себя, он же сам всё затеял. В Ленинграде у Дранишникова сложная обстановка. Интриги. Все друг друга боятся.

Асафьев болен, не выходит из дома. Оживился в разговоре о музыке.

Видел и слушал Попова.

Потом снова Москва, письма от Пташки, Большой театр, Мейерхольд. На сцене Большого театра идёт приём в партию, речи в «высоко-вульгарном» стиле. Посетил Литвиновых в их новой квартире. Мейерхольд неуютно чувствует себя и опасается чистки. Снова побывал в родном Мариинском театре в Ленинграде, оттуда в Большой в Москву. Записали часть оперы на Радио. Генеральная репетиция не во всём удовлетворила Прокофьева. Вечером большое собрание у Мейерхольда (15 ноября): Мясковский, Оборин, Пастернак, Маяковский, Петров-Водкин, Олеша, Пшибышевский, Керженцев, Литвинова, Агранов, ещё кто-то из генералов. Прокофьев снова заводит разговор о Шурике. Он понемногу играл, насколько позволяли ушибленные руки. «Баня», прочитанная Маяковским, не понравилась. На спектакле «Трёх апельсинов» пришлось сидеть на приставных стульях. Старческий смех Принца вызвал досаду, но Козловский – личность неприкосновенная, любимец москвичей. Снова немыслимый круговорот Москвы, демонстрация(!), за которой наблюдал из окна – сколько красного! – концерты, встречи, деловые, дружеские, родственные. У Мейерхольда ждут письма от Пташки, – всюду не поспеть. Но набранная в конце поездки скорость только нарастает.

19 ноября в 6.40 поезд отходит, Прокофьев машет толпе провожающих. До апреля…

«Жаль расставаться с СССР. Цель поездки достигнута: ясно и определённо укрепился».

На вокзале в Париже встречала Пташка. «С ней исключительно нежные отношения». Братику уже одиннадцать месяцев. Ему повесили между дверьми качели, и он без устали на них качается.

Прокофьев сразу же составляет подробный детальный план на оставшийся перед отъездом в Америку месяц, с перечислением всего, что надо сыграть и сделать за это время. Его творческие возможности неисчерпаемы, поддержка, всепонимающий друг всегда рядом.

Лина не была похожа на Веру николаевну Бунину или Анну Григорьевну Достоевскую. Она не растворилась в муже, она была достаточно самостоятельна в суждениях, в поведении, отличалась известной строптивостью, но преданность Прокофьеву и его музыке была безгранична.

Отличной прелюдией перед гастролями в Америке стал состоявшийся в Париже первый фестиваль, посвященный одному современному композитору – Прокофьеву, прошедший с огромным успехом, который Сергей Сергеевич – единый в трёх лицах – композитор, пианист, дирижёр – сравнивал с московским и ленинградским в 1927 году.

В канун Рождества 1929 года погрузились на пароход «Беренгария», семиэтажный колосс, который прозвали «музыкальной шкатулкой», так как на борту судна оказались одновременно Прокофьев, Рахманинов, Эльман и другие знаменитости из музыкального мира.

Первый день качка, на второй Пташка и Прокофьев привыкают, на третий – море успокаивается. Лина рассказывает об этих первых днях по-другому. Она заявляет, что в отличие от Прокофьева не боялась качки и на зависть ему прогуливалась по палубе с Рахманиновым, её давним другом. Но так или иначе во время плавания Рахманинов ежедневно приглашал к себе Прокофьевых, они вместе раскладывали пасьянсы, Лина вспоминает, что Рахманинов очень интересовался поездкой Прокофьева в Россию, буквально засыпал его вопросами.

1 января 1930 года прибыли в Нью-Йорк. В номере, том же, что и четыре года назад, поджидал «Стейнвей». Новый Год провели в прогулке по Бродвею, заполоненном толпами гуляющих. «Всё это свистело в свистульки, пищало в пищалки, хлопало в хлопушки – невероятный Вавилон. Своеобразный и очень большой эффект».

Одновременно с триумфальным турне Прокофьева по Америке, когда он получил полное признание публики и прессы, выходя на сцену с крупнейшими оркестрами Соединённых Штатов, состоялись и его камерные концерты, в которых принимала участие Лина.