XX век Лины Прокофьевой - Валентина Чемберджи

Отзывы на следующий день вышли почтительно – неодобритель-ная. Пташка рыдала, так как и её задели. Прокофьев рассматривал критику как реальность, которая существовала, влияла на что-то, но всерьёз не воспринимал.

Пташка снова уехала в Санта Барбара. Там она очень удачно пела в частном концерте, и это подняло её настроение. Потом она самостоятельно совершила путешествие в Чикаго и появилась уже после концерта Прокофьева, который вдруг имел особенный успех как дирижёр. Он отправил жену в Детройт, где предстоял концерт, чтобы она успела отдохнуть.

Лина приехала туда накануне и поселилась в отеле на двадцать четвёртом этаже, – оттуда была видно Канаду. Утром приехал Прокофьев. Так как концерт был камерный, день прошёл в репетициях со всеми участниками, и самому надо было позаниматься. Вечером состоялся концерт, прошёл живо – гораздо живее, чем в Лос-Анджелесе или Нью-Йорке. Пташка на этот раз была в ударе, имела успех, а «Еврейскую увертюру» бисировали. После ужина среди очень хорошо настроенной публики отбыли в Нью-Йорк.

В Нью-Йорке произошло памятное для Лины событие. В город приехал кумир американцев Тосканини. Так как прошлой весной он с большим успехом сыграл «Классическую» симфонию Прокофьева (до неё он вообще не играл русской музыки), Прокофьев решил пойти пожать ему руку и получил приглашение прийти на репетицию.

«Это было чрезвычайно интересно. Тосканини горячился, терял палочку, кричал оркестру „vergogna“[48] – но дело не в этом. Дело в том, как безоглядно отдаёт он себя той вещи, которой дирижирует, ‹…› Тосканини забывает всё и вся и с головой уходит в исполняемую вещь. И как он знает партитуру! В общем – полезная для меня репетиция, т. е. для моего дирижёрства: 1)лучше учить партитуры; 2) больше сливаться с вещью и музыкантами.»

Об этой же репетиции сохранился рассказ Лины:

«Единственным произведением Прокофьева, которое исполнял Тосканини, была „Классическая“ симфония. Мы только один раз были на концерте Тосканини с Нью-Йоркским Филармоническим оркестром, потому что наше расписание никогда не совпадало с графиком его концертных турне. Мы должны были оставить Нью-Йорк накануне концерта, на котором Тосканини дирижировал „Классической“ симфонией. Поэтому менеджер Сергея получил от Тосканини разрешение присутствовать нам на репетиции. Обычно он не позволял кому бы то ни было присутствовать на репетиции. Условия полученного нами разрешения заключались в том, чтобы нас не было ни слышно – ни видно в зале. Мы сели где-то далеко сзади, и я думаю, что Тосканини и не подозревал о нашем присутствии. Сначала он дирижировал, кажется, какой-то симфонией Моцарта, а потом перешёл к „Классической“ симфонии. Он проявлял большую дотошность, и музыканты иногда даже обижались. Это были великолепные музыканты, а он говорил так: „Что это такое? Вы музыканты? Вы играете, как собаки!“ Я помню, что в какой-то момент он присел на ступеньки, ведущие на сцену, положил голову на руки и сказал: „Как мне быть? Вы не делаете музыку“. Он заставил их играть каждого по отдельности. Нам с самого начала показалось, что он достигал совершенства. Теперешние люди представить себе не могут, как высоки были его требования.

После репетиции мы обменялись рукопожатиями, но он очень устал. Сергей был под большим впечатлением, и я помню его слова: „Вот это действительно работа. Если сочинение отрепетировано таким образом, композитор может быть доволен“».

В марте отправились в Гавану. Для Лины Куба была связана с детскими воспоминаниями, она любила тропический климат, в марте – мягкий; море, пальмы доставляли ей наслаждение. По вечерам гуляли без пальто и шляп. Воздух был тёплый и слегка душный. Через пальмы просвечивала луна, эти прогулки были очень приятны, хотя Прокофьев, в отличие от Лины, «северный человек» уставал от влажного воздуха. Кстати говоря, на границе с Кубой произошло некоторое недоразумение с двумя фамилиями Лины, «Прокофьев» в паспорте и «Любера» в ангажементе. Недоразумение уладили, хотя пришлось поспорить, и для разрешения недоразумения очень пригодился Линин испанский язык. В дальнейшем Лина больше любила выступать под фамилией мужа.

В Гаване состоялись два концерта. Хотя Прокофьев сообщает, что среди слушателей были любители современной музыки, образовавшие даже свой кружок, и знакомые с музыкой Прокофьева, в целом аудитория ещё не была вполне готова воспринимать её. Зал был новый, на 2800 мест, первый концерт давал Прокофьев, и публика, привыкшая к традиционной музыке, в антракте говорила, что «этот человек сумасшедший», рассказывает Лина. Прокофьев пишет так: «На первом концерте много народу, вежливо-любезного; после некоторых вещей попроще – успех. Но всё же целый концерт из моих сочинений – пилюля слишком тяжёлая для начинающей публики Гаваны. Это особенно чувствовалось при исполнении „Вещей в себе“. Поэтому на втором концерте гораздо меньше народу (четверть зала), но программа легче, да и присутствие Пташки представляло развлечение. Пела она более удачно, чем в предыдущих концертах, имела хороший успех и букет красных цветов, – но всё же могла бы спеть лучше».

На один из концертов, – рассказывала Лина, – пришёл Федерико Гарсиа Лорка, простой, естественный, живой. Лорка с друзьями навестил Прокофьевых в их отеле «Ведадо». Лина переводила им по их просьбе биографию мужа, вскоре опубликованную. Лорка уже знал некоторые сочинения Прокофьева, и Лина пишет, что его особенно интересовала авторская интерпретация.

Свозили гостей и на фабрику сигар «Партагас». И Сергей Сергеевич, и Лина восхищались скоростью и ловкостью фабричных работниц, которые в мгновение ока скручивали сигары. Машинный метод не был ещё освоен.

Вернувшись в Нью-Йорк, нашли стопку писем.

В Москве, видимо, остались без денег, поручения Прокофьева оказались невыполненными.

На носу концерты в Чикаго с участием Лины.

23 марта. Чикаго. Концерт проходил в маленьком зале довольно аристократического клуба, где собрались сто – двести человек, среди них Карпентеры, миссис Рокфеллер-Мак Кормик, бывший консул Волков и мадам Больм, с которыми вспоминали первые годы Прокофьева в Америке десять лет назад. Концерт прошёл без особого подъёма.

Надо помнить о чрезвычайной строгости и честности Прокофьева. Похвалу из его уст можно было услышать крайне редко, и тогда это означало очень много. Поэтому если он писал, что Пташка пела недурно, это скорее надо воспринимать как одобрение.

24 марта. Чикаго. Запись из «Дневника» Прокофьева.