Здесь был Рим. Современные прогулки по древнему городу - Виктор Сонькин

Существует гипотеза, что адриановские медальоны — не spolia с какого-то другого монумента, а всегда были на этой арке, и что ее, по крайней мере до яруса с медальонами, и построили при Адриане.

На верхнем ярусе располагаются восемь рельефов (по два двойных рельефа с южной и северной стороны) с изображением германских кампаний Марка Аврелия. Вероятно, они взяты с двух несохранившихся триумфальных арок, которые любитель гладиаторских развлечений Коммод воздвиг в честь отца. На южной стороне к императору сначала подводят неприятельского вождя, потом, не церемонясь, — остальных пленников; в следующем кадре император обращается к армии с речью, призванной поднять боевой дух (эта процедура называется adlocutio), а затем в военной же обстановке совершается торжественная процессия для принесения в жертву довольно мелких свиньи, овцы и быка (эта процедура называется suovetaurilia, от слов sus «свинья», ovis «овца» и taurus «телец»).

Порфир — горная порода, по составу близкая к граниту. В необработанном виде он невзрачен, но при шлифовке приобретает благородный темно-красный оттенок. В древнеримские времена единственное известное месторождение порфира находилось в Египте, откуда и пошла мода на этот материал. Из порфира сделаны саркофаги матери императора Константина Елены и его дочери Констанции, которые хранятся в Ватиканских музеях. Из порфира же (правда, не египетского, а карельского) вытесан и гроб Наполеона в парижском Доме Инвалидов.

На северной стороне император сначала торжественно прибывает в город, потом, наоборот, торжественно отправляется воевать. На последних двух рельефах изображена процедура раздачи денег народу и — еще раз — сдача неприятельского вождя (только теперь император сидит на постаменте, и его превосходство еще очевиднее). Как и в случае с адриановскими рельефами, император везде усилиями резца превращен в Константина.

Ну и наконец — длинный, идущий вдоль всей арки рельеф константиновских времен. Он начинается на западной стороне (Колизей перед вами, слева): войско выступает в поход. Продолжение — на южной стороне (Колизей перед вами, справа): осада города, скорее всего — Вероны. Правее — переломное событие в жизни Константина, битва у Мульвиева моста: враги не выдерживают натиска победоносной армии и тонут в реке; трубачи побежденных трубят сигнал к отступлению. На восточном ребре арки (Колизей за спиной, справа) армия Константина с триумфом вступает в Рим. На северной стороне (Колизей за спиной, слева) мы видим императора за мирными заботами: он обращается к народу с ростральных трибун, а потом — раздает деньги (на этих двух рельефах голова императора отколота). На боковых сторонах арки над рельефным фризом есть еще два медальона того же времени, изображающих солнце и луну, а в антрвольтах (это такие «треугольники», катеты которых образованы вертикальными и горизонтальными элементами арки, а гипотенуза — дугой арочного свода) — еще разные аллегорические фигуры.

Рассматривая константиновский фриз, трудно не согласиться с Рафаэлем. После портретного реализма и изысканной композиции ранних рельефов комикс про победы и деяния Константина кажется примитивным: резьба плоская, пропорции не соблюдены, индивидуальных черт не видно, лошади размером с небольшую собаку, все сцены растянуты по плоскости без намека на глубину и перспективу. Но можно посмотреть на это иначе: да, в этих рельефах нет античной пластики, но есть сосредоточенность, есть идейный заряд, есть предвкушение новой эпохи. Арка Константина — это монумент, на котором античность перетекает в средневековье.

Суоветаурилия была одним из самых торжественных и древних обрядов римской религии. Животных приносили в жертву богу Марсу для очищения; сам процесс очищения назывался lustratio (отсюда «люстрация» — этим термином в ряде стран Восточной Европы называлась постсоветская практика недопущения бывших коммунистических функционеров и агентов спецслужб на государственные посты). Такое жертвоприношение совершалось раз в пять лет, и этот период, в свою очередь, назывался lustrum. Сходные обычаи существовали у многих индоевропейских народов — от Португалии до Индии. Это значит, что обряд очень, очень древний.

Чтобы понять, почему эпоха Константина стала водоразделом истории, давайте прочитаем надпись над основным пролетом арки (она одинаковая с обеих сторон):

СЕНАТ И РИМСКИЙ НАРОД ПОСВЯТИЛ ЭТУ АРКУ ИМПЕРАТОРУ ЦЕЗАРЮ ФЛАВИЮ КОНСТАНТИНУ ВЕЛИКОМУ БЛАГОЧЕСТИВОМУ СЧАСТЛИВОМУ АВГУСТУ, ИБО БОЖЕСТВЕННЫМ ВДОХНОВЕНИЕМ И ВЕЛИЧИЕМ ДУХА СО СВОИМ ВОЙСКОМ ОН СИЛОЙ СПРАВЕДЛИВОГО ОРУЖИЯ ОТОМСТИЛ ЗА РЕСПУБЛИКУ В СРАЖЕНИИ ПРОТИВ ТИРАНА И ЕГО ПРИСПЕШНИКОВ.

Вытесанное в камне не бывает случайным. Здесь Константин средствами монументальной пропаганды сообщает как минимум три очень важные вещи. Во-первых, своего бывшего соправителя и соперника в междоусобной борьбе Максенция он называет тираном, а старинные рельефы на арке дают понять, что с непокорными разговор короткий: они ничем не лучше варваров. Во-вторых, Константин называет себя мстителем за республику, стилизуясь едва ли не под Августа. Наконец — и это самое интересное — он высказывается о сверхъестественных причинах своей победы с небывалым дипломатизмом и осторожностью.

Был ли Константин христианином, принял ли он крещение на смертном одре, по правильному ли обряду — это вопросы уже много столетий обсуждают как церковные, так и светские историки. Ясно одно: в начале IV века любому прозорливому политику было ясно, что новая религия — это всерьез и надолго, и делать вид, что ее нет, — невозможно. В отличие от традиционного римского язычества, христианство не отличалось терпимостью к другим религиям. В то же время тысячелетнюю языческую традицию нельзя было просто взять и забыть — римляне с их страстью к старине этого не позволили бы. Поэтому на Арке Константина вместо привычного dIIs faventibus («при благосклонности богов») или чего-нибудь в этом роде туманно сказано instinctu dIVinitatis («божественным вдохновением»). Но при этом Константин (переделанный из прежних императоров) занимается на рельефах языческими жертвоприношениями и прочими привычными для римского правителя делами. Мы пока что не видим на арке ни епископов, ни христианской символики. Впрочем, это всего лишь вопрос времени. Аркой Константина архитектурная история Древнего Рима заканчивается. После нее все уже будет по-другому.

Арка Константина. Рисунок XIX века.

В так называемом Константиновом зале Ватиканского дворца есть большая фреска, которую по эскизам Рафаэля выполнили его ученики и соратники. Она называется «Видение креста» и изображает весьма драматичную демонстрацию огненного креста многочисленному войску (чтобы никто ничего не перепутал, от видения исходит также большой луч с греческим пояснением). Но если Константин и вправду использовал христианский символ, это был не крест, а греческая монограмма из первых двух букв имени Христа — Хи-Ро.

Накануне битвы у Мульвиева моста, которая состоялась 28 октября 312 года, Константин увидел сначала видение, а потом поясняющий сон с указанием использовать определенный символ. Поскольку рассказ об этом оставил историк Евсевий Кесарийский, писавший по-гречески, инструкция дошла до нас тоже в греческом варианте: эн тутой ника. На латынь ее обычно переводили как in hoc signo vinces, а по-русски ее можно передать как «этим победишь» или в более известной церковнославянской форме — «сим победиши».

IV. АРЕНА

То, что я сейчас скажу, — не вымысел, но бесхитростная, трезвая, голая правда: Колизей и поныне так внушителен и неповторимо своеобразен, что всякий, входя туда, может, если захочет, увидеть на мгновение это исполинское здание таким, каким оно было, когда тысячи разгоряченных лиц были обращены к арене, а там среди вихрей пыли лилась потоками кровь и шла такая яростная борьба, описать которую бессилен язык человеческий. Но уже в следующий миг пустынность и мрачное величие этих развалин рождают в посетителе тихую грусть; и, быть может, никогда больше не будет он так взволнован и потрясен никаким другим зрелищем, не связанным непосредственно с его личными чувствами и переживаниями.[35]

Так писал Чарльз Диккенс в 1846 году в книге очерков «Картины Италии». За прошедшие полтора с лишним столетия мы успели привыкнуть к гигантизму, но Колизей и в наши дни поражает воображение. Может быть, не столько величиной — хотя и ей тоже, — сколько неотступным вопросом: «Как они это делали?»