Оружейник. Винтовки для Петра Первого - Константин Радов

– Бесполезные атаки прежде всего. По его мнению, Мехмед-паше следовало укрепиться и ждать, пока блокада принудит русских к сдаче. Выпустив же из окружения, преследовать всеми силами, дабы исправить сию оплошность.

– Он сильно поумнел, с тех пор как погубил свою армию. Но на Востоке битых презирают. А что же визирь?

– Хладнокровнейшим образом ответствовал, что принудить к отступлению неприятелей столь опасных – уже несомненный успех, а ставить собственное войско под удар не видит нужды, ибо Аллах истребит неверных голодом и чумой вернее, чем мечом.

– Вот сукин сын! Тут есть доля истины: косвенные действия на коммуникациях и впрямь оказались страшнее прямых атак. Если бы те обозы, что перехватили на Украине татары и запорожцы, дошли до армии, все могло обернуться иначе. Но возвратимся к Карлу. Я полагаю, Петр Павлович, визирь после такого согласился выслать его из Турции?

– Простите великодушно, Александр Иванович, мы договорились с вами…

– Ах да, конечно! Так… Допустим, что согласился… Кстати, прошлогодние препирательства о свободном проезде короля и размерах его конвоя – явное дурачество с турецкой стороны: кто мешал шведам послать за ним пару фрегатов в Константинополь? Или в Стокгольме не жаждут видеть любимого монарха? Но ладно. Высылка короля – хороший повод поторговаться. Турки вряд ли упустили получить за это весомые ответные уступки. Не территорию, как было сказано. Не Кантемира. Ничего в пользу шведов. Что остается? Азовский флот или вывод русских войск из Польши?

– Ваши рассуждения чрезвычайно логичны.

– Благодарю. На ликвидацию флота государь не пойдет, сие очевидно. Ограничить число кораблей – может согласиться, все равно денег не хватает. Балтийские берега Речи Посполитой, Курляндию, Эльбинг до окончания шведской войны оставить нельзя. Уйти с польской Украины? Вот это, пожалуй, туркам всего важнее. Разумная цена за отказ от поддержки Карла.

– Я не нарушу своей должности, если скажу, что всё предположенное очень близко к истине. Вы могли бы сделать в посольской службе не худшую карьеру, чем в воинской.

– Господин вице-канцлер слишком добр ко мне. Думаю, умения логически рассуждать недостаточно, чтобы стать хорошим дипломатом. Надобны другие свойства, коих у меня нет. Хочу спросить еще об одном.

– Будьте так любезны.

– Какая надежда на долговечность сего трактата? Одобрит ли его султан, и не сможет ли партия, интригующая в пользу войны, вновь подвести мину под визиря?

– Могу лишь развести руками. Возможно, Петр Андреевич, освободившись из Семибашенного замка, сможет найти ответ на эти вопросы… Здесь мы не обладаем сведениями.

– А все же, на основании того, что нам известно?

– Увы, Александр Иванович, с народом столь непостоянным и варварским ни в чем быть уверенным нельзя. Однако я утомил вас разговором…

– Что вы, помилуйте, для меня честь и удовольствие беседовать с вами! Но, наверно, пора собираться?

– Давно пора. Турки в одном переходе от Ясс. Согласно трактату, мы должны за две недели очистить Молдавию. Часть этого срока уже прошла.

…

Поскрипывают плохо смазанные колеса обозной фуры, хлопает пыльная парусиновая крыша, колышется подо мною ворох соломы, наваленной потолще, чтобы не растрясло. Сие есть роскошь, подобающая офицерам: больных и раненых из нижних чинов везут по четверо и пятеро на открытых телегах. И это уже хорошо – лучше, чем плестись за армией, пока не упадешь. Не так я мечтал закончить первую свою кампанию против турок! Иначе надо воевать с ними…

Жар и помутнение рассудка прошли окончательно, осталась страшная слабость. Неспособность переваривать пищу за две недели превратила меня в скелет, обтянутый кожей. Аппетит начал появляться, но сразу набрасываться на еду опытные люди не советуют: легко обожраться насмерть. Надо прибавлять порцию помаленьку.

Когда я не сплю – лежу с закрытыми глазами. Мысли мои далеко: тянется бесконечный тайный монолог, обращенный к воображаемому собеседнику. Иногда со мной государь, иногда – синьор Витторио, реже – отец или Цезарь. Это не совсем бред. Из мутного потока внутренней речи выкристаллизовывается много такого, что должно быть сочтено за неоспоримые истины. Мне будет что сказать, представ государю.

Арьергард догнал главные силы на Днестре, у Могилева-Подольского. Армия считала потери. Из семидесяти тысяч, вошедших в Молдавию, вышла обратно половина. Около четырех тысяч погибли в бою и умерли от ран. Несколько сот попали в плен или дезертировали. Тридцать тысяч погубили болезни.

В моем полку доля боевых потерь больше – но только потому, что последние атаки дорого обошлись. В гвардии – примерно то же. Кажется, гастрическая лихорадка делает мало различия между сытыми и голодными.

Мне не удалось увидеть царя: как только арьергард переправился и понтонный мост был разобран, он отбыл со свитой в Варшаву, предоставив Шереметеву вести армию в Киев. Фельдмаршал отпустил с абшидом сотни полторы иностранных офицеров, от капитана и выше, другие отошли самовольно. Бесконечные скандалы из-за недоплаченного жалованья не оставляли ему времени на что-либо иное, и только на Днепре я узнал, что государю угодно было пожаловать меня бригадирским чином – единственное повышение по итогам сей кампании. Оскорбленный мною генерал фон Эберштедт был, по счастью, уволен, а история с чужими лошадьми замята: не иначе, небесный покровитель венецианцев постарался. В детстве я не единожды задумывался, глядя на собор Святого Марка, с его великолепными бронзовыми конями, похищенными в Византии, можно ли на этом основании считать почтенного евангелиста покровителем конокрадов. Будь я истинно верующим, непременно поставил бы ему свечку. Однако благополучный исход меня не радовал, и даже продвижение по службе, способное в более благоприятное время сделать счастливым, ныне осталось едва замеченным: слишком мрачные сантименты оставил по себе несчастный поход.

Полк, ставший на квартиры под Киевом, нуждался в заботе, как тяжело больной человек. Солдатам требовался отдых и усиленное питание, оружию – ремонт. Износ важнейших деталей в полевых условиях был чрезвычайно быстрым.

Начиная оружейные работы, я полагал, что рано или поздно достоинства моих инвенций станут общеизвестны и вызовут ожесточенное соперничество цивилизованных государств за обладание секретами. Против ожидания, сии новшества заслужили признание в Азии и осмеяние в Европе.

Военный престиж России очень низок. Нарвская конфузия уронила его хуже некуда. Полтава породила кратковременный взлет, но после Прутского похода все вернулось на круги своя. Недоброжелатели смеялись над сообщениями о победе, приписывая только бегству, с утратой артиллерии, избавление царя и его войска от турецкого плена. Исключительно капризом фортуны теперь объясняли европейцы поражение шведского героя от невежественных и трусливых противников.

Малейшее усовершенствование, сделанное герцогом Мальборо, Евгением Савойским или французскими маршалами, мгновенно перенимается и становится общим достоянием. Менее авторитетные армии второстепенных держав обозреваются не столь внимательным оком. До таких же неудачников, как русские, никому дела нет.

На Пруте впервые было потеряно изрядное число новоманерных ружей. Турки, испытавшие их действие на себе, попытались использовать трофеи. Через несколько лет ко мне вернулось ружье, изобретательно переделанное безвестным турецким мастером под кремневый замок. Десяток или два попали в Европу через турок или (корысть превыше чести) через служивших царю иноземных офицеров. И раньше ходили слухи, что в России какой-то итальяшка делает винтовки оригинального образца. Естественное в таких случаях любопытство быстро сменилось разочарованием и насмешками при непосредственном знакомстве с моими творениями. Дело в том, что казнозарядная винтовка, при выдающейся дальнобойности и скорострельности, представляет собой весьма нежное устройство, требующее деликатного обращения. Состояние тех, что попали в любопытные руки, было далеко не идеальным.

Большая их часть требовала перешлифовки или замены втулок после непрестанной стрельбы во время трехдневного боя. Затравочная смесь состарилась, осечки числом превосходили выстрелы. Поверхности сопряжения, кои должны быть идеально чисты и блестеть как зеркало, кислотный пороховой нагар разъедает до непригодности за несколько часов, если ружье не чищено. Что с ними сделали месяцы странствий – бог весть. Грязные, часто ржавые или еще хуже – чищенные от ржавчины грубым наждаком, они давали просто чудовищный прорыв огня между стволом и зарядной частью.

Моя европейская репутация оружейника, подобно выкидышу, умерла не родившись. Последний гвоздь в ее маленький гробик забил – страшно сказать – сам принц Евгений. Испробовав доставленную ему винтовку, он изволил заявить, что оружие столь ненадежное непригодно даже пугать ворон, а солдаты, им оснащенные, должны быть счастливы, если умеют быстро бегать.