Тремориада (сборник) - Валерий Еремеев

– А как же, корешочек. И заодно – пятую зарплату Золотника. Дата громкая, грех не напиться.

– Не напиться – всегда грех, – сказал Саныч. – Мы вот так в мичманской…

– В контрадмиральской, – перебил его Басуха. – Давай так, тебе сейчас десять минут на дембельский альбом, и всё на этом. Брат, пойми, ты нас сейчас только загрузишь. Особенно Любочка будет в восторге от рассказов о матросе «Пупкине». Всё понимаю, сам полгода назад дембельнулся. Мы после как-нибудь душевно вдвоём посидим. А сейчас втягивайся в жизнь гражданскую. Расслабься и балдей, корешочек.

Саныч кивнул:

– Да оно понятно. Только говорить-то мне пока не о чем.

– А ты, братуха, слушай и поддакивай, – засмеялся Басуха и поднял рюмку. – За Грос-Адмирала Саныча! Повелителя морей и портовых шлюх!

– Саныч сутенёр? – захихикала Любочка.

– Дура! Саныч наше всё, – заявил Золотник, и они чокнулись.

Пили, закусывали, и дым стоял коромыслом.

– Ну, чё, Саныч, группу сколачивать будем? – спросил Басуха.

– Можем сколотить хоть кордебалет, – усмехнулся Саныч.

– До службы не успели, – продолжал Басуха. – Зато сейчас как жахнем! Золотник месяц назад гитару купил. У него кореш-барабанщик есть. Вроде толковый. Хоть с причудами. Ну, я, естественно – басуха. Всё готово, тебя ждали. Песен на службе написал?

– Есть пару вещей.

– Надеюсь, не про товарища старшину? – рассмеялся Басуха.

– Не, про стальные зубы и про кочергу, – сказал Саныч. – А как группу назовём?

– Сейчас и придумаем, – предложил Золотник, уклоняясь от протянутой Любочкой шпротины на вилке. – Например: «Брынчащие Расчихвостики».

– «Мудящие параноики», – сказал Саныч.

– «Мутные зануды», – уже смеялся Басуха.

И пошла ржачка: «Пьяные Лошарики»; «Немного туповатые»; «Местами поломатые, частично похмелятые»; «В уматы набухатые».

Так они забавлялись с полчаса, хохоча, и перебивая друг друга. Пока Любочка не предложила:

– «Твёрдый знак». Прикиньте, как на концерте многотысячная толпа беззвучно скандирует название обожаемой группы. Тысячи безмолвных ртов выдавливают твёрдый знак.

– Точно! – кивнул Басуха. – Толпа народа исходит в беззвучном крике. Это просто фильм ужасов. Музыканты забрали их голоса.

– Как концерт для толпы зомби, – проговорил Золотник.

– Любочка, тащи дневник, поставлю тебе пятёрку, – сказал Басуха. – Ведь и написать-то название как легко!

И в пепельнице окурком на пепле вывел: «Ъ». И, велев ничего не трогать, вышел из комнаты. Вернувшись с фотоаппаратом, снял нарисованный «Ъ».

– Для истории, – пояснил Басуха. – И обложки первого альбома.

Группа «Ъ» сыгралась быстро. Через три месяца репетиций был первый концерт. А через год сами записали магнитный альбом. Под одноименным названием группы. С исторической фотографией на обложке: «Ъ».

Группа успешно проиграла семь лет. Выступая на фестивалях и давая концерты в городах области. Записали на диски ещё два альбома. Но, в конце концов, развалились после смерти Басухи. Отношения внутри группы всегда были натянутыми. Золотник чудил со своим другом барабанщиком. Саныч всегда был на своей собственной волне. И связывал их вместе лишь Басуха. Умеющий со всеми находить общий язык. При этом оставаясь не «и вашим и нашим», а находящим компромисс в тёртых моментах и умеющим убедить, где надо.

Саныч не мог припомнить в Басухе отрицательных качеств. Даже когда тот стал баловаться «винтом». А после и героином. Затем Басуха просто, словно «поигрались, и будет», прекратил торкаться.

Частенько они с Санычем уходили в загулы. Пили по нескольку дней, не просыхая. После Басуха морщился, напевая: мои почки – мои побочки. В конце концов, Басуху это достало, и он закодировался.

А через месяц после трёхлетнего перерыва – вновь начел ширяться. Героином. Уж на всю катушку. И через полгода его почки, его побочки отказали. Он умер дома в постели. Мать закрыла ему глаза. Перед этим она звонила Санычу и просила, чтоб тот нашёл героин для сына, потому что иначе тот умрёт. Саныч нашёл, принёс. Но Басуха уже не дышал. Мать забрала «чет» и спустила героин в унитаз.

«Федот, и ты давай, подтягивайся к нам».

Саныч достал из серванта ещё стопку.

Для друзей Федот был человеком открытым, словно дверь хлебосольного дома. Его зарезали в тридцать лет. Бытовуха, по синьке.

Одно время у Федота они собирались вшестером. Свой круг. Ну, и девки периодически заглядывали. Молодые, до всего охочие. Телевизор вечно настроен на музыкальный канал Wiva 2.

– Новый клип.

– OFFSPRING.

– Ты не видел? Ага-ага!

Висели у Федота всю зиму. Саныч тогда по вахтам работал. И все выходные проводил «в своём круге». Пропивали зарплаты по очереди. Деньги не переводились. И здоровье тоже. Отходили на работе, и вновь шли к Федоту, который, уволившись, получил денег, наверное, не один мешок.

Но, как то уж к весне, Саныч пропустил пару разгульных недель. Поднадоел уже бесконечный карнавал. Но всё же решил проведать друга. И, когда тот открыл дверь, стало сразу понятно, что дело плохо. По глазам. Они стали пустыми и стеклянными, как донышки бутылок. Саныч тут же сбегал за пивом. Лечить кореша.

Федот сидел в полумраке за журнальным столиком. Горел лишь ночник над кроватью. И – тишина.

– Чего телик не включишь? – спросил Саныч, ставя четыре бутылки на столик и присаживаясь в кресло. В маленькой комнате теснились три кресла. Ну, да тут и не плясали.

– Да, блин, – вздохнул Федот. – Такая ерунда вышла. Пришли два маляра. Ремонт-то в зале надо делать (ремонт надо было уж года пол как делать). А у них такая пила была. Как нить красная. Говорят: всё что хочешь, распилит, и следа не останется. Я спрашиваю: это как? Они: да вот так. И давай этой ниткой телик пилить. И мне интересно, я, дурак, им ещё помогал… Н у, и распилили, крест-накрест. Точно, следа не осталось. Только не работает теперь.

Саныч пил пиво, слушал и удивлялся: что за нить-пила такая? Поднялся, подошёл к телевизору, потрогал.

– Говорю – следов не видно, можешь даже свет включить, – попивая пиво, сказал Федот.

И вдруг в полумраке Саныч увидел неподключенный шнур. Воткнул вилку в розетку, где-то даже опасаясь, что распиленный телик бабахнет. Но тот, конечно же, просто заработал.

– Ух, ты! – обрадовался Федот. – Показывает.

«Дело точно дрянь», – подумал Саныч, возвращаясь в кресло.

– Ты никого не видишь? – спросил Федот.

– В смысле?

– В кресле. – Федот кивнул на пустое кресло.

– Нет, не вижу. А ты?

– Дьявол там, – буднично ответил Федот. – Уже давно его вижу. Ты точно не видишь?

– Нет. – У Саныча аж холодок внутри пробежал. Он потихоньку передвинул острую открывашку с середины столика к себе.

– А я вижу. – Федот перевёл взгляд с кресла на столик. – И ещё, пробки крутятся…

Он, поставив бутылку на столик, взял пивную крышечку и начал её гнуть туда-сюда.

– Достала она крутиться, – сказал Федот. – И маляры эти на фиг тут не нужны.

– Нет там никого. Хочешь, глянем.

Они пошли.

– Точно никого, – проговорил Федот, глядя на стены с ободранными обоями.

– Вот и славно, – вздохнул Саныч, и они вернулись за столик. – Видишь ещё кого-нибудь?

– Дьявола. Он что-то записывает. У него есть особый журнал. – Федот кинул на пол порванную надвое пивную пробку и уставился на пробку Саныча. – И эта крутится. Видишь?

– Нет.

– А у меня крутится, – Федот взял в руки и принялся гнуть новую крышечку. – И дьявол смотрит. Притаился с ручкой в руке и смотрит. Наши имена написать хочет. Только он одни кликухи знает.

«Прям языческое поверье, – подумал Саныч. – Чтоб дьявол не записал в свой журнал пьяницу, у каждого алкаша должна быть кликуха».

Санычу пора было идти на вахту. Он, попрощавшись с Федотом, порвавшим и вторую крышечку, заскочил в соседний дом – к Балагуру, общему другу, и рассказал, что случилось.

– Одному ему дома оставаться нельзя, – заключил Саныч.

Тогда всё обошлось. Федота увезли в больницу. А четыре года спустя его каким-то ветром занесло на непонятную квартиру, где пьяный хозяин и зарезал Федота кухонным ножом.

Было уже 11:45. Саныч выключил звук телевизора, чтоб не слышать пожеланий президента.

«Иннокентий, Треска, давайте к нам скорей. А то одни на том свете Новый Долбаный Год отмечать будете».

Саныч достал ещё две стопки. Налил и накрыл их хлебом. Плеснул себе, чокнулся с «новенькими».

– Проводим Старый Долбаный Год! – сказал Саныч и, выпив, подошёл к табуретке, закусил гречкой. Странное дело. Водка его пока совсем не брала.

В 95-ом, осенью, к Санычу неожиданно заехали Иннокентий с Трескачёвым. Была пятница. И гости были удивлены, пройдя в прихожую и не услышав в квартире ничего, кроме бубнящего телевизора.

– А где сабантуй? – спросил Сергей Трескачёв.

– Сабантуй? – переспросил Саныч. – Ты о турецком султане?