Родом из ВДВ - Валентин Бадрак

– Добрый день, уважаемые женщины! Здравствуйте, уважаемые коллеги! Я попросил вас собраться в этом зале, потому что в нашем коллективе произошло серьезное чрезвычайное происшествие, невиданный случай, подрывающий авторитет и учебного заведения, и профессионального облика разведчика.

Начальник ненадолго умолк, обвел зал пристальным и немного печальным взглядом, как бы выискивая среди сидящих отступников. Наступившая тишина была сродни натягиваемой струне, которая вот-вот должна была со звоном порваться. Он продолжил:

– Честно скажу, что я за время руководства учебным заведением сталкиваюсь с таким впервые. И не слышал, чтобы подобное имело место раньше. Конечно, в таких вопиющих случаях к исходу дня нарушители должны бы быть исключены из академии. – Он сделал особенный акцент на слове «подобное», а в конце фразы опять на миг остановился, и люди в зале затаились, как кролики перед лисом. – Но я попробую сделать первое и единственное исключение. Я хочу сказать вам, что когда вы сюда пришли, ваш мир резко сузился до невыразимых размеров. И никто не знает, где и когда слово, взгляд или даже знак кого-нибудь из нынешних сослуживцев может полностью изменить вашу жизнь. Вы находитесь в фантастической взаимозависимости, о которой сегодня даже не подозреваете. Потому я призываю вас к одному: если вы не можете дружить, не дружите; но ссориться не имеете права.

Начальник академии проговорил свою короткую речь довольно тихо, но внятно, избегая повышенных тонов и даже намека на патетику. Сказанное казалось мнением человека, который много пережил и всякое видел на своем веку. И все-таки слова звучали громогласно, как пускаемые стрелы-молнии, подобные тем, которые мифический старик Зевс метал на землю. Но оттого, что приговор его не был суровым, а напротив, казался всем великодушным и благородным, и сам он представлялся не рубящим сплеча полководцем, но рыцарем, указывающим заблудившимся верное направление. После короткой паузы этот мудрый человек промолвил лишь короткое «Надеюсь на ваше благоразумие», затем сделал бравый офицерский кивок головой вместо прощания и незамедлительно удалился. Несколько человек свиты также поспешили за ним, тогда как курсовой «папа» сразу же вызвал на сцену виновников собрания и предложил прелюдно помириться. Алексей и Аля обменялись полными иронии взглядами, когда еще недавно не желавшие знать друг друга люди тепло, по-родственному обнимались и обещали вычеркнуть происшедшее из памяти…

Время учебы, проведенное в Москве, незаметно, но очень ощутимо изменило и Алексея, и Алю. Они еще больше, чем раньше, превратились в жестко ориентированную, предельно мотивированную и самодостаточную команду. Им вполне хватало друг друга, и хотя в академии не было четко сформулированного приказа не общаться с внешним миром, они договорились между собой, что, по меньшей мере, до окончания учебы не станут расширять круг близких знакомств, предусматривающих появление кого-нибудь у них дома или хождение в гости их самих. Они жили как закрытая система, под искусно созданным, невидимым колпаком. Приветливые и общительные внешне, они никого не впускали в свой внутренний мир. Редкие выходные, кажется, не более одного раза в месяц, посвящались изучению Москвы, которая потрясала их своим размахом, бурным и нескончаемым движением, суетой и жизненной насыщенностью, возведенных в абсолют.

Однажды во время одной из таких редких прогулок по Москве Алексея кто-то окликнул по прозвищу, на училищный манер, коротко и звучно: «Арт, ты, что ли?!» Алексей обернулся и обомлел: перед ними стоял училищный весельчак и патологический нарушитель спокойствия Маркирьянов – Губа, да еще и с какой-то юной девицей под руку. Он был сплошь в коже, дорогой, но бездарно подобранной и мешком висевшей на его уже оплывшем теле; довольно глупо улыбался, готовясь оставить свою спутницу для тесных дружеских объятий. Они действительно обнялись и потом как-то витиевато представили своих женщин. Его юная, убедительно длинноногая дама, выглядевшая еще более несуразно в безвкусном наборе одежды с цветовыми диссонансными оттенками, вызывающе ярким лаком на длинных ногтях и до неприличия броско напомаженными губами, снова приклеилась к своему кожаному ковбою. Алексей тотчас подумал, что эта девица – представительница столичной богемы. Но ошибся. За полторы минуты Губа выложил всю свою незамысловатую историю. В это время его Лариса, которую Сема Маркирьянов представил своей невестой, забавно переминалась с ноги на ногу и бесцеремонно разглядывала маленькую Женечку в детской коляске. Впрочем, та не осталась в долгу и оглядела девицу долгим оценивающим, совершенно недетским взглядом.

Из рассказа Маркирьянова выходило, что он уже несколько лет как живет новой, невероятно насыщенной, по его словам, жизнью. Он без сожаления бросил армию, год как развелся, работает в крупном банке в Саратове. У него от первого брака остался сын, но бывшей жене он исправно помогает, и сына на ноги поставит. Теперь заработал деньжат и везет невесту в Париж (когда Сема Губа сообщал последнее, девица, явно не тянувшая на невесту, окинула Алексея и Алю многозначительным и надменным взглядом, словно будущая миллионерша). А сейчас они на несколько дней «застопорились» в столице – ну, веселиться, так веселиться. И тут же предложил «расслабиться в ресторане».

– Никогда не помышлял вот так, посреди Арбата увидеть старых друзей. Давайте зайдем, да хоть… – Он хотел указать на ближайшее питейное заведение, но Алексей опередил его вежливым, но твердым отказом.

– Понимаешь, Сема, мы сейчас спешим, так что никак не получится. Не имею права нарушать договоренности.

– А вы-то что в Москве делаете? – спохватился Губа, тут же забыв о своем предложении. Уже несколько минут только у него одного рот не закрывался, но уйти, ничего не узнав о товарище, он не мог.

– Мы просто гостим у родственников, – поспешил ответить Алексей, – тоже проездом тут.

Губа отчаянно искал зацепку для новой встречи, а Алексей не менее проворно пытался избежать ее, оставив товарища в неведении о своей жизни. Но без главного вопроса не обошлось.

– Ты-то служишь еще?!

– Служу пока еще, – нехотя отозвался Алексей, слегка отворачиваясь, всем видом демонстрируя, что эта тема ему неприятна, – но не исключаю, что брошу это грязное дело.

– Бросай, иначе денег никогда не заработаешь, поверь человеку, который через это прошел… Так, ладно, вижу, сейчас от вас ничего не добиться. Давай телефон какой-нибудь. Завтра приглашаю в ресторан, – не унимался Губа, – вызвоню Утюга, он где-то тут в Москве шарахается… Тоже уволился, и тоже свободный. – Тут он метнул короткий взгляд на свою девушку, словно проверяя по ее реакции, не сболтнул ли чего-нибудь лишнего.

– Записывай: 158-44-12.

– Ну хорошо, давайте, не теряйтесь, – прокричал Сема на ухо Алексею, опять фамильярно тискаясь с ним и с Алей в импровизированных объятиях.

– Что это было? – со смехом спросила Аля, когда Губа с девицей исчезли из поля зрения.

– Неудавшийся полководец Сема Маркирьянов, по прозвищу Губа. Славный малый, но скользит по жизни, как на серфингист на доске. То на гребень волны, то проваливается в яму…

– Да я помню его на выпуске. Мне кажется, с такими надо держаться на расстоянии. Он какой-то взбалмошный, крутится, как юла.

– Совершенно точно. Слышала, какой я телефон дал?

– Кстати, а что это за номер?

– Первые три цифры нашего служебного, а дальше – что пришло в голову.

– Но ведь он же может обидеться на тебя. Все-таки учились вместе.

– Так-то оно так. Но никто не знает, как флюгер завтра повернется. Нам советуют помалкивать и особенно с теми, кто нас помнит по прежней жизни.

Аля вздохнула. Кому как не ей знать, сколько положено усилий, чтобы достигнуть сегодняшнего положения. А ведь все еще было хрупким и ненадежным, как яичная скорлупа.

– Удивляюсь людской глупости…

– Ты о чем?

– У человека сын есть, наследник. А он девиц по Парижам таскает…

Алексей промолчал, подумал про себя, что Губа всегда шокировал непостоянством. Вспоминал в училище, что и его родители плохо жили, а потом разбежались. Так и он… Горбатого могила исправит…

– Эх, а мы с тобой когда-нибудь вот так смотаемся в Париж?

– Непременно смотаемся. Непременно. Но только не сейчас. Позже…

И Алексей нежно обнял жену, думая о превратностях судьбы, о ее странных поворотах. Зачем Сема Маркирьянов пошел в это училище, которое было явно не для него? Затем же, что и он сам. Но он еще хоть как-то был подготовлен к военной службе, Семе же она всегда была чуждой. И вот теперь он все бросил, начал жизнь сначала, бегает, как юноша, пытается наверстать потерянные на полигонах годы. И они с Алей начали новую жизнь. И являются командой. От понимания этого ему стало тепло на душе и так легко, что он мог бы взлететь на ближайший фонарь и, взгромоздившись там, весело прокричать толпе что-нибудь озорное, хулиганское. А с Семой встречаться нельзя. По меньшей мере, сейчас. Алексей воспринял эту встречу более чем настороженно. Он уже долго жил в тщательно оберегаемом мирке и очень боялся, чтобы никто не проник внутрь его со стороны, из его прежней жизни. И чем больше заботился он о защите внешней оболочки, тем больше ценил жену, ее неприхотливость, терпеливость, умение жить семьей, не стремясь завести многочисленных подружек. Впрочем, она вообще не верила в женскую дружбу, считая ее временным союзом коварных соперниц, а пустые разговоры ее раздражали. И Алексей ощущал, что он очень признателен Але за это. Пока они шли Арбатом, тихо разговаривая между собой, его сбивчивые мысли летали над ним, как бы создавая параллельную, дополнительную реальность. Они общались, были с Алей близки, и этого оказывалось достаточно. И в какой-то момент он понял, почему оттолкнул от себя Маркирьянова при всей добродушной открытости и ненаигранной щедрости последнего. Внешний мир после учебы в академии вообще казался Алексею небезопасным, а тут еще он поймал себя на мысли, что именно развод Семы, то, что он так легко бросил семью, что для Алексея было главной ценностью и опорой в жизни, мгновенно создало пропасть между ними. А уже как следствие не нравилось то, что Губа прыгает сейчас великовозрастным кузнечиком по жизни, беззаботно и беспечно. Во всем этом скрывалась вопиющая несерьезность, отсутствие стержня или стратегической линии, и после стольких лет борьбы за свою собственную реальность Алексей не намерен был рисковать всем тем, к чему он еще только приближался, но на что уже считал себя способным.