Черный цветок - Ольга Денисова

И тут Есеня понял, что очень, очень хотел зайти домой. На минутку, только попрощаться. Он ведь так и не попрощался с ними — ни с матерью, ни с батей… Как сбежал тогда через окно, так больше никого, кроме Цветы, и не видел. А дома сейчас тепло, печка топится. Мамка щи, наверное, варит. Девчонки у окошка сидят, вышивают. Батька в кузне молотком стучит — как он теперь, без Есени? Может, взял помощника? Он давно грозился, потому как молотобоец из Есени был, прямо скажем, никакой — за четверть часа выдыхался, махая кувалдой. Эх, хоть бы одну ночь дома переночевать! Глаза защипало, и Есеня мотнул головой.

— Я постараюсь узнать, как там твои, — Полоз похлопал его по плечу, — не кисни.

— Да я и не кисну, — проворчал Есеня, отворачиваясь, чтоб Полоз не заметил слез на его глазах. Он спрятал медальон на груди, под рубахой, и огляделся в поисках поваленного дерева или пня, на который можно присесть. За пару часов тут и замерзнуть можно!

Полоз вернулся, когда Есеня от холода начал скакать вприпрыжку, вытоптав вокруг дуба аккуратную круглую площадку. Снег скрипел и уминался плохо.

— Тебя от самых ворот слышно, — Полоз вышел из-за деревьев совершенно бесшумно и неожиданно — и как у него это получалось? — топаешь, как лось.

— Ну что? — спросил Есеня.

— Все в порядке. Молочка хочешь? Было теплое, когда покупал.

— Хочу! — расплылся Есеня в улыбке — он не пил молока с тех пор, как ушел из города.

— Я знаю, ты любишь, — Полоз достал флягу из самой середины котомки — она была закутана в одеяло.

— С чего это ты взял?

— Да ты когда болел, много чего про себя рассказывал. И молочка просил все время. Гожа так плакала даже, а Хлыст в деревню собирался, за молоком для тебя.

— Че, правда что ли? — Есеня открутил крышку и присосался к фляге — молоко осталось теплым.

— Мы его отговорили. Мало того, что рискованно, так ведь прокиснет, пока до лагеря донесешь. Много не пей, живот заболит.

— Чего это? Никогда не болел, а тут заболит? — Есеня чуть не захлебнулся, закашлялся и облился молоком — оно по подбородку потекло на шею, намочив намотанный на шею платок.

— Эх ты, телок… Смотри, я предупредил. Твоих Жмур отправил в деревню, к родителям Жидяты. Так что за них не беспокойся, никто их не найдет в случае чего. Жидята тебе привет передавал, и батьке твоему я от тебя поклон велел передать.

— Поклон… — Есеня хохотнул, — не многовато ли?

— В самый раз. Не слышу я что-то уважения к родителю в твоих словах.

— А за что его уважать-то?

— За то, что тебя, змееныша, на свет родил и кормил столько лет, — Полоз скривился — он всегда кривился, когда речь заходила о Жмуре.

— Ну и что? Подумаешь — родил! Не он меня родил, а мамка. А он только по затылку бил, да чуть что за вожжи хватался.

— Был бы ты моим сыном, я б не вожжами — я б тебя, непутевого, кнутом драл, и каждый день.

— За что это?

— А для ума. Портянки до сих пор наматывать не научился, вещи теряешь, под ноги не смотришь. Молоком вот облился и не утерся, теперь мерзнуть будешь. Пошли! Телок.

Есеня обижено засопел. Подумаешь — портянки. Ну да, теперь, конечно, приходится хромать, но ведь ему самому, не Полозу же! Он пошел вслед за верховодом, изредка икая — не стоило пить молоко так быстро — и намереваясь молчать всю дорогу, пока тот сам не захочет заговорить. Но Полоз тоже молчал и нисколько не скучал без разговоров.

— Слушай, а почему мы идем на юго-запад? — не выдержал Есеня примерно через четверть часа, — Урдия же на юго-востоке.

— А ты откуда знаешь, где запад, а где — восток?

— Знаю, — фыркнул Есеня: чего проще по солнцу определить?

— Мы пойдем через Кобруч. А там по реке, на санях, а потом — на лодке. В Урдии теплое море, и река не промерзает.

— Там что, всегда лето?

— Нет. Придешь — посмотришь, — Полоз на ходу обычно говорил коротко, — хуже ничего не видел, чем зима в Урдии.

— А ты там долго жил?

— Долго.

— А сколько?

— Восемь лет.

Есеня присвистнул — ничего себе! Восемь лет — это же полжизни!

— А в Кобруче ты был? — спросил он и икнул.

— Конечно.

— Ну и как там?

— По-разному. Закрой рот. На морозе говорить вредно, охрипнешь. И не слышу я почти ничего.

И так третий день подряд! Полоз шел впереди, не оглядываясь, в шапке, натянутой на уши — конечно, он ничего не слышал. А Есене осточертел зимний лес — ничего интересного по пути не попадалось, лишь бесконечные деревья, кусты и канавы. Хорошо хоть снега было не много. От нечего делать Есеня вытащил из-под фуфайки медальон, и разглядывал его со всех сторон: не может быть, чтоб он не открывался! Надо только поискать секрет. Может, сковырнуть камушки? Или надавить на них сильней? Или сунуть лезвие между двух створок и попробовать сломать?

Есеня достал нож, который висел на поясе, под фуфайкой — это, конечно, был уже не булат, но лезвие все равно оставалось очень острым, острей бритвы. Он поставил нож на еле заметную, с волос толщиной, щель между двух створок медальона, и увидел, что режущая кромка ножа туда входит!

— Под ноги смотри, — велел Полоз, не оглядываясь.

— Ага, — машинально ответил Есеня, тут же споткнулся о толстый сук, лежащий посреди тропинки, и, падая, врезался лбом Полозу в поясницу.

— Жмуренок… — Полоз обернулся и подхватил его за плечи, — я же сказал — смотри под ноги! Сейчас бы на нож напоролся! Зачем тебе нож? Чем ты вообще занимаешься?

— Проверить хотел одну мысль, — Есеня пожал плечами.

— Нашел время! Ты что, медальон ножом ковырял?

— Ну да. Смотри!

— Слушай… — Полоз шумно вдохнул, — ты думаешь, когда что-то делаешь?

— Иногда, — набычился Есеня.

— Ты на секунду представь, что бы произошло, если бы он открылся.

— И что бы произошло?

— Через эту вещицу проходили огромные энергии, ты даже не можешь себе представить, какие! Никто не знает, что произойдет, что из нее вырвется, когда она откроется. Да тебя, и меня заодно, может порвать на куски!

— Да ну, ерунда. Ну, раскрутится пружинка, ну, по пальцам стукнет… — Есеня пожал плечами — не видел он ничего страшного в медальоне, как ни старался представить себе его силу.

— Жмуренок, щас я тебе по пальцам стукну.

— Ну посмотри! Вот, ведь пролезает лезвие! — Есеня снова вставил режущую кромку в еле заметную щелку в медальоне. А чтобы закрепить успех, попробовал слегка повернуть нож, чтобы эту щелку расширить.

Раздался оглушительный щелчок, нож надломился, и острый кусок металла стрельнул вверх, вскользь царапнув лоб Есени.

— Ничего себе, — Есеня попятился и от испуга чуть не выронил нож.