Черный цветок - Ольга Денисова

Лицо Полоза вмиг побелело, глаза расширились, но через секунду он пришел в себя, и с размаху саданул Есене по уху, так что шапка слетела в снег.

— Я на месте твоего батьки тебя бы давно убил, честное слово.

— Чего… — Есеня потер ухо, в котором что-то оглушительно звенело. Из царапины на лбу кровь побежала в угол глаза, и глаз тоже пришлось протереть.

— Почему ты никогда не слушаешь, что тебе говорят? Подними шапку!

Есеня хотел ответить, что Полоз сам ее уронил, пусть сам и поднимает, но, посмотрев тому в глаза, быстро сообразил, что делать этого не следует. Неизвестно, чем на это ответит Полоз, но судьбу лучше не испытывать.

— А если бы этот осколок попал тебе в глаз? — Полоз нагнулся, зачерпнул пригоршню снега и прижал его ко лбу Есени, — вроде не глубоко…

— Да ерунда! — фыркнул Есеня, нагнулся за шапкой и отряхнул ее об коленку.

— Тебе просто сказочно повезло. Не трогай медальон. Мы идем в Урдию как раз для того, чтобы узнать, как его надо открывать, ты понимаешь? И я не уверен, что мы найдем мудреца, который нам об этом расскажет. А ты — ножом! А если бы ты его сломал?

Есеня поразмыслил над словами Полоза, но ни они, ни царапина на лбу не убедили его в том, что он неправ, поэтому он решил попробовать еще раз, но ночью, когда Полоз заснет.

День был слишком короток, чтобы прерывать путь ради обеда, а к закату Есеня окончательно выбивался из сил, но Полоз заставлял его рубить дрова, лапник, разжигать костер и кипятить воду, а сам в это время обустраивал ночлег — нечто вроде половинки шалаша, перед которым сооружал нодью — два бревна друг над другом, которые горели несколько часов подряд.

Только за ужином Полоз становился разговорчивым, но Есеня, набив живот, очень быстро засыпал, слушая его рассказы. А рассказывал Полоз интересно, и под его тихий, шуршащий, как у змеи, голос Есене снились восхитительные сны.

Спали по очереди, чтобы поддерживать огонь и быть наготове в случае опасности. Есеня еще в первую ночь заметил, что Полоз дает ему выспаться, но протестовал вяло и неубедительно. На этот же раз идея снова попробовать открыть медальон разбудила его раньше времени.

— Чего вскочил? — спросил Полоз, вороша угли в костре.

— Выспался.

— Да ну? Спи, еще рано.

— Неа. Не хочу. Ты ложись, я не засну больше, честное слово.

— Что-то рожа у тебя больно хитрая, — усмехнулся Полоз, — ладно. Спать захочешь — буди меня. И толстое бревно положи в нодью, оно долго будет тлеть. Если уснешь — не замерзнем.

— Да не усну я! — огрызнулся Есеня. Ему до сих пор было неловко за прошлую ночь.

Он еле-еле дождался, пока Полоз уснет, снял цепочку с шеи и на всякий случай отодвинул медальон подальше от лица. Ведь почти открыл! Просто нож не выдержал, оказался слишком хрупким. Надо осторожней, поворачивать медленней… Ведь почти булат, не должен ломаться, как сосулька на морозе!

Точно! На морозе! Любое железо на морозе делается хрупким. Есеня согрел лезвие дыханием и подсел поближе к огню. В тепле все будет иначе! И если в прошлый раз он действовал кончиком ножа, то теперь пришлось использовать середину — выломанный кусок оказался довольно большим. Может, это и к лучшему — потолще, попрочней.

Есеня сунул лезвие в щелку — совсем не глубоко, и попытался осторожно повернуть нож, не так резко, как в прошлый раз. Он почувствовал напряжение металла — он всегда его чувствовал, он всегда знал, что у металла внутри. Ему показалось, что створки медальона раскрываются, сопротивляясь, как сопротивляется живая речная ракушка, если открывать ее ногтями. Да этим ножом можно перерубить медальон пополам! Мягкое серебро и почти булат! Но серебро почему-то не подавалось, и не сминалось — изгибалось, сминалось лезвие ножа. И вдруг — или ему показалось в темноте? — медальон выбросил искру, щелчок получился гораздо громче, чем в прошлый раз, и щеку обожгло резкой болью: как Есеня ни отстранялся, а осколок все равно влетел ему в лицо.

Полоз вскочил на ноги, словно только и ждал этого момента. Есеня выронил и медальон, и нож, обеими руками схватившись за левую скулу — кровь полилась сразу, и под пальцами он почувствовал острый кусок лезвия. Наверное, от такого не умирают, но Есеня почему-то испугался. Полоз развернул его к себе, оторвал его руки от лица и запрокинул ему голову, наклоняя ее к свету. Потом выдохнул с облегчением и, ухватив Есеню за глотку, одним движением повалил на снег.

— Ты слов не понимаешь? — прошипел он ему в лицо.

Есеня попытался вырваться, но тщетно: пальцы Полоза сдавили горло, словно затянутая петля, а ноги Есени он прижал к земле коленом. Только от удара по кадыку остановилось дыхание, а потом и вовсе потемнело в глазах, да еще и кровь лилась по лицу ручьем — Есеня от испуга едва не разревелся.

— Лежи, не дергайся, — Полоз ослабил хватку и Есеня с воплем вдохнул, — ну какой ты дурак, Жмуренок, а? Бить тебя и то жалко.

Полоз, не дав ему опомниться, выдернул осколок металла из скулы чистой тряпицей, долго прикладывал к ране снег, а потом еще и наложил шов.

— На мою шею… — ворчал он, — интересно, дети все такие, или это мне так повезло? Если все, то я — счастливый человек.

— Это тебе так повезло, — кашляя, пробормотал Есеня.

— Молчи лучше, — рыкнул Полоз, впрочем, уже без злости, — снег прижми к скуле, чтоб кровь течь перестала. Нет, я и вправду тебя убью когда-нибудь, честное слово…

— Полоз, он почти открылся! Просто нож не выдержал! — попытался оправдаться Есеня.

— Еще один раз ты попробуешь сделать что-нибудь подобное, и я дальше пойду один, понятно? И делай тут что хочешь. Можешь вернуться домой и сказать, что медальон у Полоза. Мне будет легче уходить от стражи, чем воевать с тобой. И как Хлыст со Щербой с тобой в одном шалаше жили, а?

— Нормально жили… — буркнул Есеня.

Балуй. Кобруч

Река еще не встала настолько крепко, чтобы без опаски ездить по льду. Полоз договорился с перевозчиками, но они сказали, что не тронутся с места раньше чем через неделю, да и то если все это время будет держаться мороз. Тяжелые вещи оставили у перевозчиков, и в город пошли налегке.

В Кобруч вошли на рассвете, через ворота, как положено законопослушным гостям города, заплатив четыре медяка. Полоз назвался Горкуном, а Есеню представил своим сыном, Горкунышем, соответственно, и велел не забывать, как его теперь зовут. Он сказал страже, что они приехали из Урдии, и очень попросил Есеню помалкивать, потому как по говору стража без труда догадается, откуда они на самом деле. Полоз же отлично воспроизводил гортанный, грубоватый урдийский акцент, с твердым произношением.