Канун - Игнатий Потапенко

Максимъ Павловичъ былъ здѣсь. И у него былъ торжественный видъ. Множество лицъ, знакомыхъ и незнакомыхъ, прибѣгали въ редакцію, отыскивали его, поздравляли и жали ему руку.

Володю онъ встрѣтилъ привѣтливо и сейчасъ же потащилъ его въ отдѣльную комнату.

— Ну, что? передали? — спрашивалъ онъ о своемъ письмѣ. Володя разсказалъ все, какъ было.

— А Наталья Валентиновна?

— Я не видалъ ее сегодня. Я оставилъ для нея статью и ваше письмо къ дядѣ въ конвертѣ.

— А! вотъ о ней-то я и хотѣлъ больше всего знать.

— Но васъ не взяли, Максимъ Павловичъ! Впрочемъ, я думаю, что дядя этого и не позволитъ.

— Почему вы такъ думаете?

— Потому что это была бы мелочная месть, недостойная его.

— Ну, хорошо, вы, когда встрѣтитесь съ нимъ, спросите, считаетъ ли онъ это для себя достойнымъ?

Говорить долго съ Максимомъ Павловичемъ ему не пришлось. Зигзагова буквально рвали на части. У него оказалось поклонниковъ и почитателей бездна.

Вся редакція имѣла какой-то праздничный видъ. Не было вовсе впечатлѣнія катастрофы. Въ сущности, никакихъ другихъ послѣдствій нельзя было ждать. Редакція была приготовлена къ погрому.

Удивлялись только чрезвычайной снисходительности, благодаря которой до сихъ поръ лично никого не задержали.

Володя скоро ушелъ. Что-то влекло его провѣдать Корещенскаго. «Надо посмотрѣть на его лицо»! сказалъ онъ себѣ.

Онъ пошелъ не въ гостинницу, а въ министерство. Тамъ уже всѣ знали о статьѣ и читали ее. На лицахъ у чиновниковъ были ужасъ и негодованіе.

Корещенскій принялъ его, но успѣлъ сказать всего лишь нѣсколько словъ.

— Вы читали статью Максима Павловича? — спросилъ его Володя.

— Читалъ. Изумительная по ѣдкости статья.

— Что его ожидаетъ?

— Отъ меня ничто. А отъ другихъ, не знаю.

— Думаете-ли вы, что дядя допуститъ суровыя мѣры?

— Думаю ли я? А зачѣмъ вамъ знать, что я думаю? Чиновникъ долженъ думать о дѣлахъ своего вѣдомства. А это дѣло принадлежитъ къ вѣдомству полиціи. Значить, тамъ объ этомъ и думаютъ.

Звонокъ оторвалъ его отъ разговоровъ: его призвали къ телефону. Говорилъ самъ Левъ Александровичъ.

— Ну, вотъ видите, — сказалъ Корещенскій Володѣ, - некогда говоритъ съ вами. Самъ Левъ Александровичъ зоветъ меня къ себѣ.

И они разстались. Помѣщеніе, которое занималъ въ министерствѣ Левъ Александровичъ, было довольно далеко отъ кабинета Корещенскаго, хотя и въ томъ же зданіи. Нужно было пройти длинный корридоръ, потомъ опять рядъ комнатъ. Корещенскій все это продѣлалъ, и вошелъ въ кабинетъ очень мрачнаго стиля. Левъ Александровичъ былъ одинъ.

— Вы, конечно, читали статью Зигзагова? — прямо спросилъ его Балтовъ.

— Да, я читаю все, что онъ пишетъ, — отвѣтилъ Корещенскій.

— Что вы объ этомъ думаете?

— Статья удивительная по смѣлости.

— Какимъ образомъ въ его руки могла попасть записка? Она была разослана только опредѣленнымъ лицамъ.

— Опредѣленныя лица — весьма неопредѣленное понятіе, Левъ Александровичъ. Развѣ вы думаете, что среди нихъ все исключительно ваши друзья?

— Я этого не думаю. Но въ этомъ кругу не принято отдавать подобныя вещи для пользованія. Вамъ, вѣроятно, это тоже извѣстно, Алексѣй Алексѣевичъ. Господинъ Зигзаговъ ставитъ меня въ непріятное положеніе — не противодѣйствовать тѣмъ мѣрамъ, какія будутъ приняты противъ него. Но я собственно не за этимъ обезпокоилъ васъ, Алексѣй Алексѣевичъ. Не знаю, извѣстенъ ли вамъ мой взглядъ на это дѣло. Я держусь мнѣнія, что разъ у насъ не существуетъ представительнаго образа правленія, то за всѣ мѣропріятія отвѣчаемъ мы, а не общество. И слѣдовательно, общество должно знать только то, что мы по нашимъ соображеніямъ находимъ нужнымъ сообщить ему. Моя записка, какъ вы знаете, не предназначалась для подобныхъ сообщеній. Кто-то совершилъ нескромность — это дѣло его совѣсти. Но я не вижу никакой надобности расписываться подъ тѣмъ, что угодно было высказать господину Зигзагову. Вы понимаете мою мысль, Алексѣй Алексѣевичъ?

— Насколько я понимаю, вы, Левъ Александровичъ, желаете опроверженія?

— Совершенно вѣрно. Необходимо утвердительно заявить, что свѣдѣнія, сообщенныя въ статьѣ Зигзагова, несоотвѣтствуютъ истинѣ. Вы, конечно, этого взгляда не раздѣляете.

— Не то, что не раздѣляю, боюсь, что мы не имѣемъ возможности сдѣлать такое заявленіе.

— Почему мы не имѣемъ возможности?

— Потому что записка ваша имѣется у многихъ лицъ, и не на всѣхъ въ одинаковой степени вы можете положиться.

— Да, это доказано уже передачей записки Зигзагову. Но никто не рѣшится открыто выступить измѣнникомъ. Подобныя вещи дѣлаются изъ подъ полы, а на это мы можемъ не обращать вниманія.

— Если вы желаете, я это сдѣлаю.

— Да, я прошу васъ.

— Больше ничего, Левъ Александровичъ?

— Сейчасъ ничего не имѣю. Ахъ виноватъ. Хотя этого нельзя было предвидѣть, но это можетъ произвести дурное впечатлѣніе, что чуть не наканунѣ опубликованія своей статьи, авторъ ея обѣдалъ съ такимъ оффиціальнымъ лицомъ, какъ вы… Вы не находите, что это неловко?

Корещенскій въ упоръ посмотрѣлъ на него.

— Можетъ показаться еще болѣе страннымъ, что авторъ статьи былъ принятъ въ вашемъ домѣ, какъ свой человѣкъ, и еще болѣе — недавно освобожденъ изъ тюрьмѣ подъ вашимъ вліяніемъ.

— Во первыхъ, у меня въ домѣ, а не въ ресторанѣ, а во вторыхъ, я не просилъ о его освобожденіи. Вообще, это общее наше несчастье, эта давняя дружба съ Зигзаговымъ.

«Значитъ, за мной уже учрежденъ тайный надзоръ, — думалъ Корещенскій, возвращаясь къ себѣ. — Не пора ли и мнѣ укладывать чемоданъ и отыскивать себѣ мѣстожительство?»

Но онъ въ точности исполнилъ порученіе Балтова и составилъ опроверженіе въ томъ смыслѣ, какъ тотъ говорилъ. Для него однако было ясно, что Левъ Александровичъ нисколько не заблуждается. Если онъ знаетъ объ обѣдѣ его съ Зигзаговымъ и придаетъ этому значеніе, то, значитъ, догадывается и о передачѣ ему записки.

Вообще для него было совершенно ясно, что Балтовъ ему уже не довѣряетъ.

Отъ Корещенскаго Володя отправился домой. Онъ хотѣлъ видѣть Наталью Валентиновну. Онъ нашелъ ее въ будуарѣ. Лицо ея было очень блѣдно.

— Вы, Володя? Объясните мнѣ, что все это значитъ? Какъ могло все это случиться?

— Это случилось, Наталья Валентиновна.

— Но почему? Зачѣмъ? Для чего это понадобилось Максиму Павловичу?

— Наталья Валентиновна, мнѣ очень трудно отвѣтитъ на этотъ вопросъ.

— Нѣтъ, я прошу васъ. Вы должны сказать мнѣ все, что думаете. Почему онъ нашелъ нужнымъ сдѣлать это?

— Но какъ почему? Онъ писатель. Въ сущности, это былъ его долгъ… Вѣдь ясно же, что онъ написалъ правду…

— Можетъ быть, можетъ быть… Я въ этомъ такъ мало понимаю. Но если ужъ это было необходимо, развѣ не могъ это сдѣлать кто нибудь другой? Зачѣмъ Максиму Павловичу вмѣшиваться въ политику, къ которой онъ въ сущности равнодушенъ?

— Нѣтъ, Наталья Валентиновна, это вовсе не политика. — Это — извините меня… Я говорю о своемъ дядѣ… Это просто обманъ.

— Вы тоже такъ думаете, Володя?

— Я убѣжденъ въ этомъ.

— Нѣтъ, не можетъ быть… Я теряюсь. Я не могу такъ думать… Я всегда думала, что сильному человѣку не надо прибѣгать къ обману. А вѣдь Левъ Александровичъ сильный.

— Да, но онъ дѣйствуетъ въ такой средѣ, гдѣ нужна не сила, а что-то другое.

— Не понимаю, не понимаю… Что же теперь съ Максимомъ Павловичемъ?

— Пока ничего. Я видѣлъ его два часа тому назадъ. Газетѣ конецъ, ее завтра закроютъ. А онъ на свободѣ.

— О, еще бы! Я увѣрена, что Левъ Александровичъ не допуститъ сдѣлать ему вредъ.

— Я въ этомъ нисколько не увѣренъ, Наталья Валентиновна. У дяди были такіе холодные глаза, какихъ я никогда не видалъ еще у человѣка.

Изъ передней послышался звонокъ. Вошелъ лакей и принесъ письмо.

— Это мнѣ? — спросила Наталья Валентиновна.

— Нѣтъ, это имъ.

Оказалось, что письмо было Володѣ. Онъ распечаталъ и увидѣлъ внизу подпись редактора закрытой газеты.

«Только что Максима Павловича арестовали. Сообщаю вамъ это, по его просьбѣ, которую онъ успѣлъ мнѣ высказать».

Володя отдалъ письмо Натальѣ Валентиновнѣ. — Вотъ вамъ и опроверженіе, — прибавилъ онъ.

Наталья Валентиновна на это не сказала ни слова. Она была подавлена всѣмъ происшедшимъ, а послѣднее извѣстіе какъ бы доканало ее.

Въ семь часовъ пріѣхалъ Левъ Александровичъ. Онъ прошелъ прямо къ себѣ въ кабинетъ и черезъ нѣсколько минутъ вышелъ оттуда въ пиджакѣ. Онъ не любилъ дома оставаться въ мундирѣ.

Ни въ лицѣ его, ни въ походкѣ, ни въ голосѣ, не было никакихъ признаковъ волненія. Онъ даже улыбался, когда здоровался съ Натальей Валентиновной. — Отчего ты такая блѣдная сегодня? — спросилъ онъ, цѣлуя ея руку.

Она взглянула на него вопросительнымъ, глубоко непонимающимъ взглядомъ. Володи здѣсь не было, они были вдвоемъ.