Четырех царей слуга - Алексей Шишов

   — Какой большой воевода, князь-то наш, Юрий Фёдорович... Дай ему только власть над войском да пошли его против басурманов или ляхов — то ли ещё будет...

«Генералиссимус Фридрих» смилостивился и приказал развязать пленников, но приставить к ним крепкую стражу, чтоб не убежали к своим. После этого он повелел сказать своим войскам, в полках милостивое слово. Его составил, но не очень грамотно царский рында князь Михаил Никитич Львов.

Генерал Патрик Гордон с немалым трудом вывел свой Бутырский полк из захваченного городка в поле перед ним. Надрывая голос, офицеры собирали воедино роты, строили их, пересчитывали людей. Делалось всё это с большим трудом. Часть людей куда-то пропала в атакующей суматохе, оказалась в числе «нетчиков».

В «Безымянном городке» по приказу главнокомандующего оставлялся только один Семёновский полк. Он, как оказалось потом, меньше всех пострадавший при приступе, оставался там в роли крепостного гарнизона. На валу ретраншемента замелькали синие семёновские кафтаны — офицеры ставили у пушек и ворот караулы. С наступлением темноты далеко за ров разносились крики недремлющих часовых:

   — Слуша-а-а-й!..

К полковому начальнику бутырцев один за другим подходили прокопчённые и пропылённые командиры рот. Докладывали, сколько людей в строю и сколько отправлено в лазарет. И сколько на сей час «в бегах» — то есть неизвестно где.

Пётр Иванович был доволен сегодняшним днём. Ещё бы, его полк на глазах государя отважно бился на приступе не хуже любимых петровских потешных. Потому он не сказал своим офицерам ни одного слова упрёка, а только хвалил каждого за их солдат:

   — Господин поручик (или капитан)! Солдаты ваши как один все молодцы. Слов нет, как шли на штурм... Храбрецы, герои, настоящие бойцы... Я так горжусь ими перед нашим государем...

Вскоре из шатра Ромодановского доставили грамоту — «милостивое слово» главнокомандующего. Генерал Гордон приказал полку поротно составить каре. Несколько сот людей сомкнулись тесным четырёхугольником. Один из офицеров, с хорошо поставленным голосом и грамотный, читал творение князя Львова:

«Генералы, полковники, бомбардиры и прочие храбрых пехотных войск урядники! Превысокий генералиссимус наш, князь Фёдор Юрьевич Прешбургский и Парижский (?!) и всея Яузы обдержатель, велел вам сказать, видя сего числа храбрый воинский ваш подвиг и смелость в приступе к неприятельскому городу и какими дивными, огнедышащими промыслы и стрельбою мочною, не устрашась неприятельской стороны жестокого противления и розных огненных вымышленных бомбов, гранат и горшков кидания и водного из многих труб литья и на шестах смолёным с огнём отбивания и землёю метания, однако ж смело лицо своё против тех всех стихий утвердясь в таком малом времени во одержание по-прежнему его град, из рук неприятеля его взяв, паки ему возвратили (?!) и тольких вязней [пленников], яко и самого воеводу и полковника со всем его полком и [с] знамёны и с ружьём взяли; а осталых храброго своего и мужественного приступа к бегству понудили, жалует за тое вашу службу».

Когда офицер кончил читать, Патрик Гордон снял с головы шлем с высоким плюмажем и выхватил шпагу. Подняв её над головой, он выкрикнул:

   — Слава государю Петру Алексеевичу! Слава бутырцам! Ура!..

И нестройное, но громогласное и многоголосое «ура» прогремело над каре Бутырского солдатского полка, разнеслось эхом над Кожуховым полем.

После этого бутырцы расположились артелями на лугу обедать. На радостях «генералиссимус Фридрих» — князь Фёдор Юрьевич Ромодановский велел «потчивать довольно» своих храбрых воинов. А всех пленников отпустить восвояси, предупредив, чтобы вместо походного лагеря не дай бог оказались по домам в Москве.

Обед действительно вышел праздничный: каша-толокнянка была сдобрена мясной порцией. Каждый солдат по случаю одержанной виктории получил винную порцию. Чаша вина враз снимала с людей накопившуюся за день усталость, спадала боль от ушибов и ожогов.

Оставив за себя старшим в полку одного из батальонных командиров, генерал Гордон поспешил к шатру главнокомандующего. Там должно было продолжиться застолье в честь именин царского фаворита генерала Франца Лефорта. Но в шатре Ромодановского швейцарца не оказалось. На вопрос Гордона, где именинник, князь Фёдор Троекуров вполголоса ответил:

   — Побит, однако, на приступе наш дорогой Франц Яковлевич. Сильно побит польским королём-то...

   — Как такое случилось? И что с генералом? Где он?

Из дальнейших расспросов Патрик Гордон узнал, что во время штурма именитый именинник получил действительно серьёзное ранение — Францу Лефорту «огненным горшком обожгло лицо» — и что он сейчас отлёживается в своей палатке в окружении лекарей.

Сам «контуженный» полковой командир генерал Лефорт тот эпизод кожуховской войны в письме своему брату в швейцарский город Женеву описывал так:

«В меня бросили горшок, начиненный более чем четырьмя фунтами пороху; попав мне прямо в плечо и в ухо, он причинил мне ожог, именно обожжена была кожа на шее, правое ухо и волосы, и я более шести дней ходил слепым. Однако, хотя кожа на всём лице у меня была содрана, всё же я достиг того, что моё знамя было водружено на равелине и все равелины были взяты...

Я безусловно принуждён был удалиться в тыл, чтобы перевязать раны. В тот же вечер мне была оказана тысяча почестей. Его величество принял в моём злоключении большое участие, и ему было угодно ужинать у меня со всеми главными офицерами и князьями. Я угощал их, несмотря на то, что вся моя голова и лицо обвязаны были пластырями. Когда его величество увидел меня, он сказал:

   — Я очень огорчён твоим несчастием. Ты сдержал своё слово, что скорее умрёшь, чем оставишь свой пост. Теперь не знаю, чем тебя наградить, но непременно награжу».

Патрик в тот вечер оказался среди гостей в лефортовской палатке, мало чем напоминавшей походную. Поднимались тосты за царя-батюшку Петра Алексеевича, за одержанную викторию над «польским королём», за именинника, который в это время, лёжа на кровати, почти ничего не видел, мужественно перенося все боли.

Уже за полночь, прощаясь с хозяином застолья, генерал Гордон сказал своему соседу по Немецкой слободе:

   — Держись, Франц. Ты любим его величеством и храбр. Твоё будущее в Московии ещё впереди.

Франц Яковлевич в порыве признательности за такие добрые пожелания прижал руку к сердцу. Он знал шотландца как человека прямого в суждениях и чистосердечного в пожеланиях другим.

5 октября «армия» князя-кесаря Ромодановского отдыхала после баталии. Лил сильный дождь, и люди из пехотных полков укрывались от ливня в палатках, шалашах, под обозными повозками. Ожидали все, не зная какой, приказ царского воеводы-«генералиссимуса».

В тот день мокла под открытым небом лишь конница, сторожа выхода противника из обоза у Коломенского. Но изгнанные из «Безымянного городка» осаждённые так и не вышли в поле для нового боя. Сыро было и ветрено.

Повторный штурм «Безымянного городка»

Патрик Гордон весь день пребывал в окружении царя. Тот остался сильно недоволен быстрой сдачей крепостицы и бегством из неё стрельцов. Разгорячённый вином и молчанием окружающих, Пётр Алексеевич гневно упрекал собравшихся в шатре военачальников:

   — Взяли ретраншемент штурмом — молодцы! Хвалю вас всех! Но где правильная осада? Где устройство многих редутов? Где устроенные апроши? Где подкопы под вал? Где пороховые мины? Где всё это?..

Окружавшие самодержца генералы и полковники не всегда приязненно посматривали в сторону на Патрика Гордона. Каждый знал, сколь трудов вложил служилый иноземец в обучение царя различным военным наукам, в том числе и осадному делу. Думалось многим — побили «польского короля» Бутурлина, разгромили полки московских стрельцов не без урона своих солдат, викторию одержали, так в чём упрёк его величества к ним, его рабам?

Военачальники «генералиссимиса Фридриха» пока отмалчивались. Выжидали, не зная, куда гнёт государь. Но подспудно понимали, что Кожуховская война для них ещё не окончена. И московских усадеб им в ближайшее время не видывать.

Ситуация разрядилась за обедом. В шатре бомбардира Петра Алексеева за столом «откушивали» только трое ближних людей — сам хозяин, его сверстник кравчий князь Борис Алексеевич Голицын и убелённый сединами генерал Пётр Иванович Гордон. Им самодержец давно доверял во всём:

   — Ваша милость, генерал, что ты скажешь — удался нам штурм вчерашний или нет? Смотрелась ли осада правильной, как требует наука фортификации или нет?

Патрик Гордон заждался такого вопроса от царя. И ответ давно уже был одуман и решён. Но отвечать он начал осторожно, дабы случаем не вызвать неправедный гнев правителя: