Тайны петербургских крепостей. Шлиссельбургская пентаграмма - Андрей Синельников

Словно очнувшись, Оператор начал споро разливать кипяток в кружки и стаканы.

– Что за бунт? Расскажите деды! – быстро пришел в себя он.

– Чаек здесь был роскошью, – охотно начал ветхий дед. – Самых первых дней так повелось. Еще Иоанн Антонович чаю вдосталь не пивал, не говоря уж о декабристах и всяких там повстанцах и разночинцах, – он колол кусковой сахар на маленькие кусочки, звонко лязгая серебряными щипчиками.

– Ловко у него получается, – подумал Редактор.

Действительно, сахарница наполнялась маленькими ровными кусочками, похожими друг на друга как горошины из одного стручка.

– Берите сынки сахарок. Старый сахарок. Такого не делают давно, купецкий, – подвинул сахарницу дед.

– Чай Высоцкий. Сахар Бродский. Бей жидов – спасай Россию, – пошутил второй дед, – И молочко берите. Шварце все рассказывал, что до того как его сюда определили, он страсть как любил пивать по утрам кофий с густыми сливками.

– Это какой Шварце? – отхлебнув чаю, спросил Издатель.

– Это ж тот, который Болеслав Антоний, – ответил ветхий дед.

– Но он тут долго и не засиделся, не зачаевничался, – добавил другой дед.

– Так вы ж хотели про бунт, – напомнил Продюсер.

– Так вот значит, чаек здесь был роскошью, хотя и настоящий китайский, не то, что сейчас фирма «Душистый веник». Однакось на месяц заварочки не хватало. Кончалась гдей-то за неделю до новой выдачи, – дед покряхтел, отхлебнул чаек, глянул хитро, – Вы пейте, пейте, чаек у нас тож китайский, не нонешний. Вот когда разночинцев всяких, бомбистов и царевых убивцев завезли, то чайку им давать престали. Они и взбунтовались.

– Здесь что ли? – переспросил Продюсер.

– Так нет! Они тута не сидели. Они сидели в новой тюрьме, что при входе в цитадель. Тут токмо особо шустрые, а остальные там. Сюда им ходу не было. Не по Сеньке шапка! – неожиданно добавил он.

– Пойду-ка я, пройдусь по двору. Гляну, чего там с солнышком, – Продюсер встал из-за стола и пошел к выходу.

– Ты, сынок, больно по двору-то не мельтеши! – вдогонку ему буркнул дед, что помоложе.

Продюсер вышел на крыльцо, потянулся. Солнце стояло как приклеенное на том же месте, где стояло, когда они взошли на паром. «Странно», – подумал он, – да чем черт не шутит, когда Бог спит». Продюсер, спрыгнув с крыльца, пошел к воротам в башне, выходящим на Ладогу. Краем глаза отметил, железную ржавую клетку с чахлой рябиной и невысокую голубятню. Опять подумал про себя, мол, староват стал, перестал замечать фактуру на натуре. Улыбнулся, сам себя пожурил, что скоро вообще каламбурами говорить начнет.

– Стой барин! Куды побег? – строгий голос за спиной заставил обернуться.

Под голубятней стоял солдат в темно-зеленой форме, в руках он держал ружье с примкнутым штыком.

– Что за черт! – вслух выругался Продюсер, подумав про себя: – Мы сюда массовку и артистов не привозили.

– Вы, барин, чертей не поминайте, а гуляйте, как всегда, во дворике. Нечего перед глазами мельтешить. Стрельну невзначай, – спокойно произнес солдатик.

– «А ружья у них кирпичом не чистють», – неожиданно вспомнил мультяшного Левшу Продюсер, глядя на ружье в руках у солдата, – Ружо-то кирпичом чистишь? – спросил он солдатика.

– С узниками говорить не положено. Забыли, чай, барин? Али головой тронулись? Бывает, – сочувственно отозвался солдат.

Продюсер понял, что-то здесь не так и начал оглядывать двор. Двор, как двор. В такой он и входил со всей киногруппой. Такой да не такой. Рябину и голубятню уже заметил. На проемах башен появились тяжелые кованные ворота. В открытые створки внутренних ворот был виден канал и подъемный мост. За каналом тянулся ряд каменных казематов с боковыми наружными галереями, посреди площади церковь. Все это, кажется, поднялось из руин и груды щебня и кирпичей, мимо которых он проходил, ведомый дедами-сторожами. По стенам мерно расхаживали часовые. У подъемного моста находилась полосатая будка. «Как в плохих фильмах про декабристов», – язвительно подумал он, – Я б за такую декорацию…»

Продюсер повернулся к Секретному дому. Три окна были явно окнами камер. В памяти неожиданно отчетливо всплыли их номера. Восьмая, девятая и десятая. Одна из них карцер. Он ясно вспомнил план тюрьмы. Невелика, состоит всего из десяти одиночек, или номеров, с коридором посредине. Другие семь номеров обращены окнами в противоположную, юго-западную, сторону, в палисадник, находящийся между тюрьмой и стеной замка. В семи камерах по одному окну, в первом, четвертом и седьмом номере – по два. Один ряд камер имел то преимущество, что там можно было разговаривать с соседом, конечно, если он имелся. Другая же сторона отличалась тем, что иногда сюда заглядывало солнце, а из окон открывался вид на двор, если только никто по нему не гулял, потому что во время прогулки окна заслоняли щитами. Не понимая, откуда он это знает досконально, Продюсер сделал вывод, что восьмая, девятая и десятая камера пусты, благо окна у них не забраны щитами. Он поерзал в тяжелом овчинном тулупе, накинутом на тюремную шинель, и медленно пошел по двору.

– Бежать, Бежать! Бежать!! – колотилось в мозгу, – Влезть на стену и бежать по льду озера. Другого пути нет!!!

– Эй, барин, – раздалось с крыльца, – Комендант приказали вас в другой номер определить.

– В какой? – машинально спросил Продюсер.

– В седьмой, где Бакунин сидели, – он напоминал важного церемониймейстера, объявляющего о выделении ему палат в королевском дворце, – Сам Михаил Александрович Бакунин.

Бакунин не Бакунин, а с мыслью о побеге можно распрощаться. Седьмой номер примыкал прямо к сторожке, и что-либо делать в нем совершенно невозможно, не говоря уж о том, что пилить решетку ― просто самоубийство. Притом неожиданно, из глубин памяти возникла история с Иваном Антоновичем…

Дочь Петра I Елизавета, захватив в 1741 году власть, посадила сначала в Рижскую крепость, а потом отправила в ссылку царя Ивана Антоновича, которому было в то время всего четыре годика, а вместе с ним его мать ― свою двоюродную сестру… правительницу Анну и всю царскую семью… Когда узник достиг 16 лет и узнал о своем звании, его посадили в Шлиссельбург, из опасения революции, а может быть и вследствие открытия какого-нибудь заговора. Свергнутый царь томился в крепости, когда Екатерина II, или, вернее, София фон-Ангальт-Цербст, приказала задушить своего мужа, Петра III, а сама сделалась царицей всея России… В 1764 году поручик Мирович чтобы… возвести на престол несчастного Ивана, взбунтовал шлиссельбургских солдат и овладел крепостью, но когда добрался до камеры царя, нашел только его труп. Тюремщики – неизвестно, по собственному желанию или исполняя приказ царицы, зарезали узника, когда он спал. Мирович растерялся, сложил оружие и кончил жизнь на эшафоте.

С этого-то времени и вошел в силу запрет офицеру, начальнику караула, входить в Секретный замок. Он доводил шедших на смену солдат только до ворот, и лишь комендант, да смотритель имели свободный доступ к секретным заключенным… Продюсер вспомнил все это, оставил мысль о побеге и понуро поплелся в Секретный дом, толкнул дверь и с порога был встречен вопросом:

– Ну что там солнышко, не закатилось еще? – Редактор довольно хохотнул.

– Знает. Он все знает, – мелькнула догадка у Продюсера.

– Чайку с мороза? – крякнул дед.

Глава 3

Оторопело помотав головой и подумав: «Пить надо меньше. Надо меньше пить!», он вошел в кухню и сел на лавку у стола. Заботливая рука подвинула стакан в тяжелом серебряном подстаканнике с рабочим и колхозницей по кругу. Продюсер машинально отхлебнул горячий чай, отметил вкус и аромат, так же машинально положил в рот маленький кусочек сахара, запил чаем.

– Ну, как чаек? – заинтересованно спросил ветхий дед.

– Хорош! – искренне ответил Продюсер.

– Напьешси еще на границах с Китаем-то… там этого добра…, – дед потянулся за чайником.

– Да я вроде на границу с Китаем и не собирался, – вслух удивился Продюсер.

– Человек предполагает, а бог располагает, – философски бросил, проходя мимо, второй дед.

– Деды, а где у вас… как это по-тюремному…. «параша»? – вставая, спросил Издатель.

– А тут в коридоре. Выйдешь, по коридору до конца. Там комната для солдатиков, кордегардия по-старому. Вот в ней и все удобства. А вообще мы на бережок бегаем, коли по-маленькому. Да ты иди сынок, – дед махнул рукой.

Издатель вышел в коридор и двинулся вдоль одинаковых темно-зеленых дверей. Нашел кордегардию. Выполнил миссию и пошел назад. Приоткрытая дверь с цифрой 7, аккуратно выведенной наверху, манила заглянуть, что там внутри. Издатель осторожно потянул дверь на себя, и она мягко подалась, ни скрипнув, ни грохнув, будто приглашала войти. Он вошел сел на койку. Дверь со стуком захлопнулась и тут же открылась.

– Его императорское величество в своей неизреченной милости соизволил повелеть, чтобы вас перевели для поправления здоровья в местность с лучшим климатом – в укрепление Верный, – сообщил вошедший унтер-офицер.