Плюшевый медвежонок - Сэйити Моримура

Пока был жив отец, они, деля тоску на двоих, выдерживали вместе самые жестокие жизненные бури. Они существовали в собственном крошечном мире, отделенном от общества. Но вскоре Мунэсуэ лишился своего единственного защитника.

Это случилось в ту зиму, когда мальчику исполнилось четыре года. Мунэсуэ ждал отца на станции. Отец каждый день возвращался вечером со службы в одно и то же время, и Мунэсуэ всегда встречал его. Приготовив сыну завтрак из картофеля или кукурузы, отец рано утром уходил на службу, и до самого вечера Мунэсуэ сидел дома один. Тогда не было ни телевизоров, ни книжек с картинками. В темной комнате Мунэсуэ напряженно и сосредоточенно ждал. Отец не разрешал ему приходить на станцию, боясь, что малыш попадет под поезд, во для ребенка прогулка до станции была единственным развлечением. Едва завидя отца, выходящего из контрольного пункта, где проверяли билеты, Мунэсуэ, как щенок, радостно кидался навстречу и повисал у него на руках. Отец всегда что-нибудь привозил сынишке и, хотя запрещал ему приходить на станцию, сам каждый раз бывал очень растроган, что Мунэсуэ его встречает. Гостинцы были скромные: то картофельные лепешки, то хлеб из бобов, — но для Мунэсуэ это было настоящее лакомство, сохранившее тепло отцовских рук. Мальчик чувствовал себя по-настоящему счастливым, когда вместе с отцом возвращался со станции домой. По дороге они разговаривали: отец, прищурив глаза, выслушивал бесхитростные рассказы Мунэсуэ о событиях, приключившихся за день. С безграничной любовью, вставляя иногда короткие «неужели?», «вот это да», слушал он сбивчивые истории ребенка о том, как он выгнал забредшую в дом дикую кошку, как испугался, когда в дверь постучался нищий, и каким вкусным печеньем угощали у соседа. Если отец задерживался, Мунэсуэ обязательно оставался ждать на станции. Он стоял, съежившись на холодном ветру, и никто не обращал на него внимания. В то время было много бездомных детей, и никого не удивляло, что малыш стоит один. К тому же каждый думал лишь о том, как бы выжить самому, и чужими делами никто не интересовался.

В тот день отец приехал на полчаса позже обычного. Был конец февраля — самая холодная пора. К тому времени, когда отец показался на контрольном пункте, Мунэсуэ уже окоченел от холода.

Опять пришел! Ведь говорил я тебе — не ходи… — Отец крепко обнял замерзшего сына. Руки отца были холодными, но Мунэсуэ казалось, что ему передается тепло отцовского сердца. — А сегодня я привез тебе и вовсе замечательный гостинец, — таинственно сказал отец.

— Что, что? Скажи!

— Отец протянул Мунэсуэ бумажный пакет:

— Ну-ка, открой!

— Вот здорово! — восхищенно вскрикнул Мунэсуэ, заглянув в пакет.

И впрямь здорово. В этих лепешках внутри настоящая бобовая паста!

— Правда? — У Мунэсуэ даже округлились глаза.

— Правда. Я их купил на черном рынке, потому и задержался. Пойдем-ка скорее домой и поужинаем. — Отец взял Мунэсуэ за руку, согревая озябшие пальцы мальчика.

— Спасибо, папа.

— Это тебе в награду за долгое ожидание. Но с завтрашнего дня больше меня не встречай. Мало ли, тебя могут обидеть злые люди, — ласково уговаривал отец.

Когда все это случилось, они уже поворачивали к дому. В углу пристанционной площади поднялся шум. Что-то происходило возле выстроенных в ряд палаток, торгующих нехитрой снедью. Стали сбегаться люди. Слышно было, как отчаянно кричит какая-то девушка: «Помогите! На помощь!»

Отец, не выпуская руку Мунэсуэ, поспешил на крик. Протиснувшись сквозь толпу, они увидели, что к девушке пристают пьяные американские солдаты. Не обращая внимания на обступивших их людей, они гоготали и отпускали сальные словечки, которых японцы не понимали, хотя смысл их был явно международным. Рядом с отощавшими гражданами страны, проигравшей войну, эти молодцеватые парни выглядели такими раскормленными, что, казалось, из-под лоснящейся красной кожи того и гляди брызнет накопленная ими злая сила.

Несчастная девушка металась, как мышь, окруженная кошками. Одежда ее была изорвана, в глазах — отчаяние. И все это происходило на глазах у людей, но на лицах их читалось лишь жестокое любопытство зевак, случайно попавших на захватывающее зрелище, они предпочитали глазеть, а не спасать. Да если бы кто-нибудь и решился заступиться за девушку, с солдатами оккупационной армии не поспоришь.

Они, воины страны-победительницы, теперь правили Японией. Они распустили прославленную японскую армию, попрали божественную власть императора — высший и абсолютный авторитет для японца. Словом, американцы управляли Японией, сев выше японских богов. Подчинив себе императора, они стали в те годы для японцев новыми богами. Полиция тоже не решалась противодействовать оккупационной армии, «воинству богов». Для оккупантов японцы были не людьми, а чем-то вроде животных, и это, по мнению американцев, оправдывало любые бесчинства.

Девушке, ставшей игрушкой в руках американских солдат, не от кого было ждать помощи. Никто из зеван не пошевелил бы и пальцем, чтобы вызволить ее. Никто не пошел бы за полицией. А если бы и пошел, то, всем понятно, из этого ничего бы не получилось.

Неожиданно отец Мунэсуэ, раздвинув людей, вышел вперед. И сказал что-то солдатам по-английски. Отец немного знал английский. Солдаты, которым, видно, и во сне не спилось, чтобы японец проявил такую отвагу, удивленно уставились на него. Окружившие их зрители затаили дыхание, пытаясь понять, в чем дело. На минуту утихомирившиеся солдаты, увидев, что их противник — изможденный японец в очках, вновь стали агрессивны.

— You, yellow monkey![3]

— Dirly Jap![4]

— Son of a bitch![5]

Отец терпеливо пытался успокоить их, но солдат вновь обуяла садистская ярость, и они начали избивать его с жестокостью сильного зверя, решившего замучить до смерти истощенное животное. Истязая противника, неспособного дать отпор, они испытывали почти наслаждение. Стремясь спасти отца, Мунэсуэ вцепился сзади в одного из солдат, казавшегося мальчику похожим на красного демона. Солдат, наверно, был ранен — на руке его виднелся свежий шрам, напоминавший ожог. Между красными пятнами топорщились стального цвета волосы. Волосатая рука резко дернулась, и Мунэсуэ оказался на земле. Из-за пазухи выпали и покатились по земле подаренные отцом лепешки. Тяжелый солдатский сапог с маху наступил на одну из них.

А отец уже был распластан на земле. Его били, пинали ногами, в него плевали. Разбитые вдребезги очки отлетели в сторону.

— Спасите папу! Спасите! — молил о помощи Мунэсуэ. Но взрослые, к которым обращался ребенок, отводили глаза или криво усмехались.

Девушка, за которую заступился отец, уже убежала, ничуть не думая о судьбе своего спасителя. Отец пожертвовал собой, чтобы помочь ей, и стал козлом отпущения. Если бы кто-нибудь, поддавшись естественному чувству справедливости, выступил в его защиту, он стал бы новой жертвой. Люди молча наблюдали происходящее, проникаясь все большим страхом.

— Умоляю вас, спасите папу! — плача, просил Мунэсуэ, но у людей были непроницаемые лица. Убежать отсюда они, похоже, не решались. Боясь протянуть руку помощи, они тем не менее с любопытством глазели на расправу, как глазеют на пожар с другого берега реки. Внезапно американцы расхохотались. Повернувшись, Мунэсуэ увидел, что один из солдат мочится на неподвижно вытянувшееся тело отца. Это был тот самый, с багровым шрамом на руке. Затем его примеру последовал другой. Отец, наверно, уже не сознавал, что на него льется. В толпе зевак тоже раздался смех.

То, что смеялись не только американцы, но и японцы, вызвало у Мунэсуэ жгучую ненависть ко всем вокруг. По его лицу катились слезы, но ему казалось, что это не слезы, а кровь, хлещущая из раны в сердце. И он понял, что никогда не сможет забыть увиденного.

Он на всю жизнь запомнил эту сцену, словно выжег ее у себя под веками, чтобы узнать врагов, когда придет день мести. А его врагами были и американцы, и любопытствующие японцы, и та девушка, которую спас отец и которая убежала, оставив его на растерзание вместо себя.

Американцы, когда им надоело бить отца, попросту ушли. Разбрелись и зеваки. И только тогда явился полицейский.

— Когда замешана оккупационная армия, мы ничего поделать не можем, — бесстрастно произнес он, словно хотел сказать: спасибо и на том, что совсем не прикончили, — и составил протокол. Тогда Мунэсуэ включил в список своих врагов и полицейского.

Отец был весь в синяках, у него была сломана ключица и ребро. Осмотрели его тогда кое-как, и тяжелая травма черепа осталась незамеченной. Через три дня отец впал в бессознательное состояние и ночью умер. С тех пор мать, бросившая семью, и врач, из-за небрежности которого погиб отец, тоже стали на всю жизнь смертельными врагами Мунэсуэ. Безверие и ненависть росли в нем день ото дня. Он, конечно, не помнил лицо и имя каждого врага и даже не представлял, как выглядит его мать. Поэтому врагом его стало все человечество, мерзость которого воплотили в себе американские солдаты, зеваки-японцы, сбежавшая девушка, полицейский, врач и мать.