Капля воды - крупица золота - Берды Кербабаев

— Верно, верно, — рассеянно подтвердил Бабалы. И замолчал, — опустив голову и поглаживая ладонью щеку. — Новость-то, правда, не из приятных.

— Тем более ты должен все рассказать. Или не доверяешь мне? Не веришь, что я пойму тебя, как надо?

Бабалы сжал ее руки в своих:

— Я верю в тебя, Аджап-джан!

— Тогда говори.

— Видишь-ли… Мне скоро придется уехать из Ашхабада — далеко и надолго.

— Командировка?

— Да нет, назначение. Меня посылают строить Большой канал.

— А тебе не хочется ехать?

— Почему это не хочется? Это большая честь для меня. Об этом только мечтать можно. Я ведь инженер-ирригатор.

Аджап засмеялась:

— А говорить — неприятная новость! Я рада за тебя.

— Я и сам рад… с одной стороны.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Только то, что у каждой медали есть оборотная сторона.

— Тебя что, в должности понижают?

— Наоборот. Я утвержден начальником строительного участка.

— Какого, оглан?

— Имя ему — Рахмет!

Аджап с шутливой торжественностью провозгласила:

— Итак, передо мной — высокое «руководящее лицо. Начальник участка Рахмет. Строитель нового канала!.. — И уже серьезней добавила: — Не вижу пока у медали «оборотной стороны».

— Понимаешь, Аджап-джан… Ответственность большая. И задачи нелегкие.

Аджап глянула на него недоверчиво:

— От кого я ото слышу?.. Это ты-то боишься трудностей и ответственности? Ты — с твоими знаниями, опытом, энергией?.. Ну, знаешь… Нет слов.

Она даже руками развела.

А Бабалы про себя улыбнулся удовлетворенно. Нет, он с охотой принял почетное назначение, и его не смущали предстоящие трудности. Слишком многое ему пришлось пережить, чтобы пасовать перед ними. Да и отец учил его: из всех дел выбирай самое трудное, с легким-то любой справится, уважение завоевывают лишь победой над сильным противником!..

Он лукавил с Аджап — потому что ему хотелось испытать, проверить ее. И он с радостью убедился, что она его понимает, верит в него, она — его единомышленница!..

У него стало легко на душе, он проговорил повеселевшим тоном:

— Спасибо, Аджап-джан, за лестную характеристику. Я и правда ничего не боюсь. Да здравствуют трудности!

Аджап чуть обиделась:

— Я чувствовала, что ты меня разыгрываешь. Развел турусы на колесах: с одной стороны, с другой стороны…

Бабалы опять погладил ладонью щеку:

— Да нет, Аджап-джан, другая-то сторона все-таки есть. На стройке я буду… без тебя.

Аджап потупилась и промолчала.

— А я без тебя — не могу! Мы должны ехать вместе, Аджап-джан!

Аджап подняла брови:

— Вот как?! Ты уж и за меня все решил?

— А ты не хочешь, чтоб у нас была одна судьба?

— Я хочу этим летом кончить институт и получить диплом врача.

— А потом?

— А потом видно будет. Меня ведь, наверно, тоже куда-нибудь пошлют.

— Так ты не хочешь…

Аджап и сама не знала, чего она хочет. Она понимала: все, что сказал Бабалы, — это признание в любви. И хоть она ждала такого признания, но не была к нему подготовлена и потому растерялась. Да и рассердилась на Бабалы — за то, что он, как ей казалось, покушался на ее самостоятельность. Она должна ехать с ним!.. Командир нашелся! Но она ведь тоже специалист молодой, правда, у нее свое призвание, свой долг, свой путь.

Аджап уже собралась сказать Бябалы какую-нибудь колкость, но посмотрела на него и осеклась. Он сидел с убитым видом, понурясь, и все тер ладонью щеку.

Девушка встревожилась:

— Что с тобой, оглан?

Бабалы, криво усмехнувшись, постучал согнутым пальцем по лбу:

— Видно, у меня не голова, а тыква. Я все забываю об одном немаловажном обстоятельстве…

— О каком, если не секрет?

— В мои годы нельзя навязываться молодой барышне… Неизбежен отпор. И сие закономерно…

Аджап вскочила с места, смерила Бабалы уничтожающим взглядом:

— Если ты всерьез так думаешь, нам не о чем больше разговаривать. Прощайте, Бабалы-ага!

— Ты что, Аджап?

Бабалы попытался удержать ее за руку, но она вырвалась и, чуть отступив, с обидой и горечью произнесла:

— Ты уже не впервые подчеркиваешь, что сделал по земле больше шагов, чем я.

— Но ведь это правда!

— Ну и что?.. Разве я встречалась с тобой, не зная об этом? Мы ведь, по-моему, не скрывали друг от друга своего возраста. Что же ты все твердишь: мы не ровня, мы не ровня!.. Как будто это имеет какое-то значение!

В глазах Аджап стояли слезы.

— Ничего ты не понимаешь! Ни-че-го!..

Медленно повернувшись, она побрела прочь от скамейки. У Бабалы язык словно прилип к гортани, он был ошеломлен и подавлен, как охотник, упустивший пойманную птицу. Придя в себя, он крикнул вслед удаляющейся девушке:

— Постой, Аджап!

В голосе его слышалось отчаяние, но она даже не оглянулась.

— Аджап! Ведь я же завтра уезжаю!

Аджап повернула голову:

— Счастливого пути!.. Желаю удачи!

И, ускорив шаг, словно растворилась в тумане, который начал опускаться на сквер.

Бабалы остался сидеть на скамейке, он, казалось, оцепенел… Туман стоял у него перед глазами.

Глава третья

КОГДА ЖЕ ЗАЗВЕНЯТ ПИАЛЫ?

аиское солнце, оторвавшееся от горизонта, походило на огромное круглое зеркало, из тех, что установлены на уличных перекрестках. И, чудилось, в нем отражались Ашхабад, хребты Копет-Дага, громоздящиеся на юге, пески Каракумов, желтеющие на северо-западе…

Уже набирал высоту тысяча девятьсот пятьдесят пятый год, семь лет минуло после страшного землетрясения, а город все не мог опомниться от него и еще не успел залечить раны, нанесенные грозной стихией. Правда, тут и там поднялись новенькие, с иголочки, двух- и трехэтажные здания, но в целом городской пейзаж не радовал глаз: пустыри, образовавшиеся в результате землетрясения, а часто и проезжую часть улиц занимали жалкие временные строения, смахивающие на хижины, в которых ютились до революции сторожа плотин или бедняки, работавшие на очистке арыков. Хорошо еще, что их скрывала зелень высоких раскидистых деревьев, которых так много в Ашхабаде.

Между тем восстановление города шло полным ходом. Муравьиными цепочками тянулись по улицам грузовики и самосвалы. Многозвучный строительный шум заполонил столицу. Отовсюду слышался стук топоров и молотков, визг пил, скрежет электросверл. И пыль стояла столбом, хотя почва в городе была в основном каменистая и песчаная.

Рабочий облик был не только у города, но и у его жителей. В то время редко можно было встретить прохожего, празднично принаряженного. Люди одевались просто, по-рабочему.

В первые же дни восстановления из России прибыли сборные дома, дачного типа, в столичную панораму они не очень-то вписывались: выглядели слишком скромно, «загородно», но зато их легко было устанавливать и жить в них удобно. Скоро они обросли садами, опоясались заборами.

Во двор одного такого дома въехал зеленый «газик» и остановился возле входа.

Из шоферской кабины вылез коренастый парень с черными, словно сливы, глазами. Щека его, до самой губы, была прорезана шрамом, оставшимся от «пендинки», и оттого казалось, будто парень все время улыбается.

Придирчиво оглядевшись, шофер недовольно нахмурился. Все вроде было в порядке: двор подметен, ветви абрикосового дерева унизаны, как бусами, молодыми плодами, плодоносили и другие деревья. Парню, однако, что-то тут не нравилось. Аккуратный дворик — но какой-то неуютный, пустынный. Душа человеческая в него не вложена…. «В пустой, мечети тоже опрятно, но какой от этого толк, если людей нет? — подумал парень. — Тоска зеленая!»

По его мнению, дому, двору, не хватало хозяйской руки.

Протирая тряпкой машину, которая и так сверкала чистотой, шофер ворчал про себя:

— Бабалы-ага тут гость, а не хозяин: заглянет ненадолго, да тут же-умчит по своим делам… Кухарки — люди наемные, сделали свою работу — и привет семье!.. Уход за домом — это еще не забота о нем. А кто по-настоящему может согреть жилье своей заботой? Только хозяйка! Точно, в доме хозяйка нужна. А Бабалы-ага тянет с женитьбой. Когда же наконец зазвенят здесь свадебные, пиалы?

В дверях, дома появился Бабалы, одетый по-дорожному: парусиновый плащ, парусиновые сапоги, на голове соломенная шляпа.

— Что ты там бубнишь, Нуры? — весело обратился он к шоферу— Размечтался о чем-то или на что-то

Нуры повернулся, к Бабалы лицом, губы его улыбались, а взгляд был хмурый.

— Ай, начальник, какое имеет значение — парю я в небесах или тону в трясине?

— Ошибаешься, Нуры. Для меня небезразлично твое настроение. Ведь ты мой верный друг и помощник, Половину своих дел я осиливаю только благодаря тебе!

Нуры выпрямился, теперь уже по-настоящему улыбаясь, вытер тряпкой руки:

— Это правда, начальник?