Патриот. Жестокий роман о национальной идее - Алексей Колышевский

— Почему мы никогда не говорили с тобой откровенно? Наверное, потому, что ты всегда казалась мне жутко правильной и я, такой подлец и негодяй, всегда боялся, что ты узнаешь, насколько твой муж подл и негоден. А почему ты сама все время молчала и ничего не говорила мне? Может быть, ты все-таки меня не любила? Скорее всего, что так и есть. Вон ты как скоро нашла мне замену. Эх ты, тихоня Настя… Пора бы мне выкинуть тебя не только из головы, но и из бумажника. Навсегда.

Гера взял со стола зажигалку, крутанул колесико, поднес было к пламени край маленькой фотографии, с которой на него без всякой улыбки, но искренне и тепло смотрела Настя, но в зажигалке то ли что-то замкнуло, то ли газ кончился, так или иначе, но пламя потухло, и извлечь его повторно не получалось. Кремень лишь брызгал бесполезными искрами. Тогда Гера открыл самый нижний ящик стола и кинул фотографию туда.

— С глаз долой — из сердца вон, — пробормотал и набрал номер генерала Пети.

Камуфляж президента

Генерал Петя с самого утра начал принимать поздравления. Первым его, по старинной армейской привычке вскочившего в пять утра и вместе с заспанными телохранителями бегающего традиционные утренние пять верст, поздравил лично президент, который и сам привык вставать в пять утра и бегать с заспанными телохранителями, подбадривая их командами «ускорься» или «упал — отжался». С телефоном правительственной связи, работающим везде, включая, наверное, даже околоземную орбиту, генерал Петя не расставался никогда и ответил на звонок, не снижая темпа бега и не сбивая дыхания:

— Сеченов, слушаю.

— Здорово, Валерич, — голос президента был теплым и добрым. Таким голосом он разговаривал лишь с несколькими живыми существами на этой земле, включая свою любимую собаку. Генерал Петя входил в число этих существ, чем втайне гордился. — Ну как? Есть еще порох в пороховницах?

— Есть чутка. Пока вроде не отсырел, жжется! — Генерал Петя сделал знак телохранителям, чтобы отстали, а сам немного ускорил темп бега.

— Поздравляю тебя, Валерич. Шестьдесят — круглая дата, хотя ты, черт здоровый, моложе меня выглядишь!

— Спасибо тебе большое. Дык здоровье-то, оно ежели есть, то его нипочем не пропить.

— Я на это и намекаю. Хочу к тебе сегодня в гости напроситься, а то вроде рядом сидим, а нет времени позвонить-то не по служебным делам, не то что уж рюмку поднять. У вас где сабантуй будет?

— Да в клубе, на Лубянке. Ребята придут, которые остались. Сам знаешь, многие поуходили. Да ты, пожалуй, всех помнить должен. Приходи обязательно, они все знаешь, как обрадуются!

— Петр Валерич, тут такое дело, я тебе мероприятие срывать не хочу, а то на людей столбняк нападет, журналюги там чего-нибудь пронюхают. Пидоры эти, рогачевские подопечные, на площадях языками мести начнут, мол, «кровавая гэбня и ее президент устроили пирушку», а это нам не надо.

— А чего ж тогда делать?

— А я в гриме приду.

— Это как?

— Ну, как в метро езжу, как по Москве гуляю, так и приду. А чего? Вроде до сих пор не узнавал никто.

Президент говорил истинную правду. Примерно раз в месяц у его охраны был день, когда вся она, что называется, «стояла на ушах»: президент ходил «в народ». Таким приемом пользовались многие цари, короли, султаны и прочие набобы, когда хотели узнать, что на самом деле говорят люди, о чем мечтают, чем недовольны. И вот он вызывал своего знакомого гримера с киностудии «Мосфильм», и тот за два — два с половиной часа превращал президента в совершенно другого человека, причем каждый раз в разного. Как уже и было ранее сказано, а может быть, и не было, так как книга все-таки длинная и всего толком не упомнишь, в общем, настоящий разведчик не должен иметь лица. То есть лицо в широком смысле этого слова у развед-чика, конечно, есть. Ну, там, нос, чтобы лучше нюхать, или, скажем, глаза, чтобы лучше видеть, да и уши, чтобы лучше слышать, чего уж там греха таить, у разведчика имеются. Но вот выражение на этом лице отсутствует, и поэтому запомнить его очень и очень сложно, и любая маска, из-под которой у иной харизматичной личности порой нет-нет да и проглянет ее истинная личина, любая маска становится для разведчикова лица словно родной, и никто из тех, кто стоял рядом с перелицованным президентом в вагоне метро и, может быть, даже наступил как-нибудь нечаянно (тесновато ведь, час пик) ему на ногу, не мог и представить себе, что тот, кто от души за отдавленную ногу послал его только что по матушке, на самом деле первое лицо государства. Вот только голос… Хотя голос подделать — это и к Галкину-артисту ходить незачем.

— А приходи, только мне себя опиши, а хотя я всех в лицо знаю и чужака запримечу сразу. И вот еще чего, раз уж ты позвонил, и разговор у нас неформальный… Чего-то нам надо с Рогачевым решать. Ты читал мою бумажку?

— Это про то, что он со шпионкой без порток по двору гонцает и говнюкам, навроде Емцова, никак не может рот заткнуть, приручить?

— Так точно. Видать, помимо денег от Госдепа США, там еще что-то такое держит, посерьезнее денег. И насчет парнишки этого, Кленовского. Толковый, понимаешь, парнишка, а тот ему развернуться не дает.

— Это который в Америку летал?

— Да откуда ты все знаешь-то? — изумился генерал Петя, что было для него не характерно.

— Я все знаю. Мне Баламут наябедничал, что этот толковый парень у него лимон зелени фюить! И усвистел.

— Да это-то мелочи, дело молодое. Лимон туда, лимон сюда. Он у кого его усвистел? У детского дома, что ли?

— Ну, тут ты прав. Так чего насчет парнишки?

— Да его бы куда-нибудь, а?

— А чего ты за него так хлопочешь?

— Дык талант и хватка у него правильные. Он цэрэушников вокруг пальца обвел. Они его агентом влияния завербовали под мою крышу, прикинь?

— Да они скоро мою собаку завербуют. Этих агентов везде столько, что хоть тридцать седьмой объявляй, да нельзя… Ну, не знаю… Сейчас дел невпроворот, сам знаешь. Напомни как-нибудь через недельки две.

— Да чего тянуть-то? Вот сегодня и поглядишь на него. Я его на день рождения позову.

— А, ну давай так. Поглядим, что за перец. До вечера, конец связи.

Президент побежал в свою сторону, а генерал Петя в свою. Гера, который как-то никогда не задавался вопросом, когда именно у генерала Пети день рождения, позвонил спустя десять часов совершенно по другому поводу и хотел было отчитаться по встрече в ЦРУ, но генерал Петя об этой встрече все знал не хуже его и, радуясь, что у него появился реальный шанс увеличить команду своих сторонников в администрации еще на одного сильного игрока, просто сказал:

— Гер, ты вообще-то свинья порядочная, конечно.

— Извините, Петр, но я как-то… — начал бормотать Гера, с тоской подумав, что его сейчас станут трясти по поводу миллиона, и тогда его придется либо отдать целиком, либо «распополамить» с генералом Петей, а делиться в таких количествах Гера не привык.

— Да ты не какай. Как — он ведь штука такая, ненадежная. А назвал я тебя свиньей оттого, что ты вместо поздравления меня с юбилеем гонишь какую-то пургу, которую я наполовину и сам прекрасно знаю, а о другой половине догадываюсь.

Гере стало страшно неловко и в то же время радостно оттого, что миллион у него никто отнимать не собирается, и он повинился перед генералом за то, что ничего ни о каком юбилее не знал:

— Да если бы я знал, то я… я бы вас самым первым поздравил!

— Ну, тебе по статусу еще не положено меня первым поздравлять, — сострил сам для себя генерал Петя, — приходи сегодня в клуб на Малой Лубянке, такой, знаешь, бело-голубой, как команда «Динамо». Заодно и поздравишь. Придешь, что ли?

— Да, Петр! Да вы еще спрашиваете! Прилечу!

— Тогда к двадцати часам и лететь не надо. Тебе крылья скоро для другого понадобятся.

…В назначенное время в просторном фойе клуба одного ведомства, которое сами его обитатели иногда называют кто просто «контора», а кто «леспромхоз», собрались гости: сорок четыре человека, включая Геру, который вначале робел оттого, что одних только штанов с лампасами на гостях было надето пар двадцать, а остальные хоть и носили гражданские костюмы, но выправкой от них несло за версту, и никакая гражданская одежда не могла скрыть их принадлежность к нелегкой и такой, наверное, нужной профессии. Генерал Петя принимал поздравления, а после того, как все пожали ему руку и сложили на специально по этому случаю притараненный в фойе стол свои подарки, он перезнакомил Геру со своими гостями, среди которых не было никого в чине ниже, чем у самого генерала Пети. Самое большое впечатление на Геру произвел ливиец Каддафи, который в своем парадном белом мундире преподнес генералу Пете подарок «от лица всего благодарного ливийского народа, джамахерии и революции, — именно так он и выразился и вручил генералу Пете какую-то джамахерийскую медаль, на что генерал Петя панибратски пошутил, что «хорошо вам, джамахерийцам! Медаль отчеканили и ею откупились». Каддафи смутился, покраснел, сослался на стариковскую забывчивость и извлек из своего белого кителя сертификат на маленькое нефтяное месторождение в Персидском заливе. Генерал Петя и бровью не повел, чем вызвал у Геры немой восторг и небеспочвенные подозрения и вопрос, что если уж нефтяные платформы не удивляют Петю-Торпеду, то что тогда лежит на столе для подарков.