Сколько волка ни корми - Карина Сергеевна Володина

– Не рассказывала, – сухо Вран отвечает, кое-как в сумраке синем крошечный ручеёк разглядывая: отлично, по его-то руслу Врану и надо идти.

– А жаль, – говорит Солн. – Занятная была история.

И молчит – и за Враном следует. Шагом мягким, бесшумным почти – все люты так по земле ходят, кажется порой, когда за тобой идёт кто-то, что отстал он уже, в лесу растворился, нет его уже позади тебя, а обернёшься – и тут он всё ещё.

Не выдерживает Вран вскоре. Вправду к Солну разворачивается, останавливаясь.

– И что за история?

Усмехается Солн. Рубаха его тёмная со штанами почти с чащей окружающей сливаются, одно лицо бело-серым пятном выделяется, остатками снега грязного, тающего оттеняется – лежит этот снег клочьями беспорядочными то тут, то там, у корней елей собирается, на льду последнем ручейка покоится. Не похож Солн совсем на Баю, хоть и дядя он её, а вот с Сивером дюже как схож. Та же кожа бледная, не смуглая совсем, те же глаза пронзительно-голубые – в потёмках сгущающихся словно двойник Сивера перед Враном стоит, только повзрослевший, несколько десятков лет набравший.

– Ты иди, иди, – говорит Солн. – Иди, а я с тобой вровень пойду. Нехорошо волчиц лишний миг ждать заставлять.

– Нехорошо, – настороженно Вран соглашается. – Но и нехорошо к ним тех приводить, кого не ждали они совсем.

Ещё веселее Солн усмехается.

– Не беспокойся, не нарушу я вашего уединения, – отвечает он, Врана в плечо подталкивая. – Только скажу тебе кое-что – и сразу восвояси уйду, задания твои на утро подготовить.

– Задания, – повторяет Вран, и самому ему усмехнуться хочется – печально. – И что, по-вашему, толку в этих заданиях, если всё равно один человек их проверяет?

– Ну не задания она проверяет, а то, что получаешь ты благодаря им, – замечает Солн.

– Отказ я благодаря им получу ещё один, учитель, – бормочет Вран, вновь с места трогаясь. – А перед этим – представление затейливое о том, как дюжина лиц меня судить собралась, да за одной из них только слово решающее остаётся. И в чём же смысл тогда собраний этих, в чём смысл тогда старейшин ваших? Чтобы они Лесьяру голосами своими, как птицы певчие, развлекали? Чтобы смехом её веселье поддерживали, когда перепутаю я Соплежуя из Грязнозадья с Миложопкой из Рвотных сопок?

– Сто раз я тебе уже говорил, что старейшины наши ничего не решают, – миролюбиво ему Солн отвечает. – Видно, и впрямь опростоволосились мы с обучением нашим, если в сто первый ты вопрос этот поднимаешь. От того, что право голоса у стариков в деревне твоей было, не появится оно у них здесь – отдыхают наши старики, век свой спокойно доживают, ко встрече с предками, с Соплежуями из Грязнозадья и Миложопками из Рвотных сопок, готовятся. Сколько воздух разглагольствованиями своими не сотрясай – не изменится это.

– Что ж, очень жаль, – отвечает Вран.

– Но есть в этом и светлая сторона. Пусть к старейшинам Лесьяра и не прислушивается, но голосам предков внимает исправно. На этом Бая и сыграла.

– И как же?

– Поведала Бая матери историю дивную, – с усмешкой Солн начинает, – как во время сна на кургане общего, когда вместе с Лесьярой и Искрой они весну встречали да предкам дань отдавали, пришла к Бае Миложопка одна и сказала, что не на то совсем Бая время тратит. Что живёт не то в лесу, не то в деревне не то волк, не то человек – половинчатое что-то, между двумя половинками и поселившееся. И сказала Миложопка, что должна Бая полумужу, полуволку этому помочь, своим примером на путь верный его направить, самого себя через волчицу другую, сердцем ему предназначенную, помочь позн…

– Сердцем предназначенную? – моргает Вран.

– Ну что-то такое там точно было, – кивает Солн. – Много чего там на самом деле было – и ещё больше, скорее всего, Лесьяра от Радея даже укрыла, что уж о Сивере говорить. Но, по словам Сивера, такой рассказ у Баи ладный получился, такой чувственный, что сразу Лесьяра заподозрила: не так что-то с ним. Предки у нас, знаешь ли… не дюже разговорчивы. Врываются в твой разум затуманенный, рявкнут что-то на ухо тебе, воем сон расколют – и гадай потом, что им от тебя нужно. Но возмутилась Бая: ужели мать во лжи её смеет обвинять? Видела Бая Миложопку воочию, очень она одну из глав прежних, в дереве вырезанных, ей напомн…

Осекается Солн. На месте замирает, ноздри чутко раздувая.

– Что? – растерянно Вран спрашивает.

– Ну-ка, – Солн говорит.

И вдруг в самую гущу деревьев стремительно сворачивает, больше ни слова Врану не сказав.

Совсем в другую сторону Врану надо, но не оставаться же ему тут одному? Бросается Вран за Солном, благо, что не так быстро Солн вперёд несётся, как люты умеют, – щадит Врана, наверное.

Первым Вран тоже запах чувствует.

Домом пахнет. Сеном пахнет, шерстью короткой скотиньей, теплом слегка, навозом – тоже слегка.

И почему-то железом.

Расступаются деревья, на прогалину обширную Солн выскакивает – знает Вран, что полно здесь еланей, лесными полянами притворяющихся и болотом топким под ногами разверзающихся, хочет было Солну об этом сказать – и видит то, на чей запах Солн шёл.

Лежит посреди прогалины корова на боку. Обычная бурёнка, не большая, не маленькая, грязно-рыжая – таких коров в деревне Врана целый хлев, повезло деревне с коровами, ни от хворей они не мрут, ни от голода. Верили в деревне: потому это, что ведунье всегда первую крынку молока приносили, вот и задаривали общину волки коровами – чтобы бабушке мудрой приятное сделать.

Теперь, видимо, в обратную сторону дары обернулись.

Лежит посреди прогалины корова на боку, да не просто так лежит – в лужи крови собственной. Запеклась кровь уже, подсохла, весь снег пропитала, следы сапог неподалёку залила – много таких следов вокруг, один на другой наступает, один за другим проезжается: бодалась, похоже, корова, пока ей горло резали.

Горло резали. Вран медленно круп огибает, к горлу приглядывается: ну да, ровно туда и целились.

Вздымается тяжело бок рыжий, плотный, откормленный, следят за Враном глаза, мутной поволокой уж покрывшиеся, валит тонкой струйкой пар из ноздрей тёплых, широких: жива ещё. Специально, видать, не добили. Волкам честь отдали.

И сколько же тащили они её сюда, болваны упёртые? От самой деревни же вели, в лес углубились, не на опушке, как обычно, оставили – в половине дня ходьбы неспешной от дома оказались, да ещё и в месте таком, о котором Вран до