Маленькая жизнь - Ханья Янагихара

Последние несколько дней были очень тяжелыми, самыми тяжелыми на его памяти; такими тяжелыми, что как-то ночью он даже позвонил Энди после полуночной проверки, и когда Энди предложил ему встретиться в дайнере в два часа ночи, он согласился и пошел, потому что хотел вырваться из квартиры, которая вдруг оказалась наполнена непреодолимыми соблазнами – разумеется, бритвами, но также ножами, ножницами, и спичками, и лестницами, с которых можно скатываться. Он знает, что если сейчас пойдет к себе в комнату, то не удержится и отправится прямиком в ванную, где у него давно к раковине снизу скотчем примотан пакет с таким же содержимым, как на Лиспенард-стрит: руки болят от желания, и он твердо намерен не поддаться. У него осталось лишнее тесто и лишний кляр, и он решает, что приготовит пирожные с орешками пинии и клюквой и, может быть, еще круглый плоский пирог с глазурью из обожженных апельсиновых ломтиков и меда; когда и то и другое испечется, будет уже почти светло, опасность минует, он будет спасен.

Назавтра в суд придут и Малкольм, и Джей-Би, они оба прилетают утром. А Виллем должен был прилететь, но не сможет; он позвонил на прошлой неделе и сказал, что съемки затягиваются и он вернется домой восемнадцатого, а не четырнадцатого. Он понимает, что с этим ничего нельзя сделать, но скорбь по отсутствующему Виллему жжет его изнутри: такой праздник без Виллема – не праздник. «Позвони мне в ту же секунду, как все пройдет, – сказал Виллем. – Просто ужасно, что я не смогу приехать».

А вот Энди он пригласил в ходе одной из полуночных бесед, которые доставляли ему все больше удовольствия. Эти беседы строились вокруг повседневных тем, успокаивающих тем, нормальных тем: нового кандидата на пост судьи Верховного суда; последнего законопроекта в сфере здравоохранения (он одобрял, Энди нет); биографии Розалинд Франклин, которую они оба прочли (ему понравилось, Энди нет); квартиры, в которой Энди и Джейн делали ремонт. Он радовался новизне ощущений: Энди с искренним возмущением говорил: «Ну, Джуд, ты совсем, что ли, спятил?» – те самые слова, которые он так часто слышал от него в связи с порезами, с его убогими перевязочными навыками, – про его мнения о фильмах, о мэре, о книгах, даже об оттенках малярной краски. Когда он усвоил, что Энди не использует эти беседы как повод его укорять или поучать, он расслабился и даже узнал кое-что новое про самого Энди: Энди рассказывал про своего брата-близнеца Беккета, который тоже врач, кардиохирург, живет в Сан-Франциско с бойфрендом, которого Энди терпеть не может и надеется уговорить Беккета его бросить; про то, как родители Джейн собрались подарить им свой дом на Шелтер-Айленде; как в старших классах Энди играл в школьной команде в американский футбол и его родителям было слегка не по себе от демонстративной американскости этого занятия; как на третьем курсе он уехал за границу, жил в Сиене, завел себе девушку из Лукки и потолстел на двадцать фунтов. Не то чтобы они никогда не обсуждали личную жизнь Энди – в какой-то мере это происходило во время каждого приема, – но по телефону он рассказывал больше, и можно было притвориться, что Энди только его друг, а не его врач, хотя этой иллюзии противоречила сама причина звонков.

– Приходить, конечно, совершенно не обязательно, – торопливо добавил он, когда пригласил Энди на слушание.

– Я с удовольствием приду, – ответил Энди. – Я все ждал, когда ты меня уже позовешь.

Ему стало стыдно.

– Ну, я не знал, захочешь ли ты провести лишний день со своим психованным пациентом, который и так тебе портит жизнь, – сказал он.

– Ты не только мой психованный пациент, Джуд, – сказал Энди. – Ты еще и мой психованный друг. По крайней мере, я надеюсь, что это так.

Он улыбнулся в телефон.

– Конечно, это так, – сказал он. – Я горжусь званием твоего психованного друга.

Так что Энди тоже придет; он в тот же день полетит обратно, но Малкольм и Джей-Би останутся ночевать, а в субботу они все вместе вернутся в Нью-Йорк.

По приезде он удивился, а потом умилился тому, как тщательно Гарольд и Джулия убрали дом и как гордились проделанной работой. «Смотри!» – говорили они наперебой, торжествующе тыкая в какую-нибудь поверхность – стол, стул, угол, пол, – которая обычно была завалена кучей книг или журналов, но теперь сияла первозданной пустотой. Везде были цветы – зимние цветы, букеты декоративной капусты, кизил с белыми почками, издающий сладковатый, слегка фекальный аромат, – а книги в шкафах были расставлены по линейке, и даже боковую спинку дивана починили.

– И ты вот на это взгляни, Джуд, – сказала Джулия, взяв его под руку и подведя к блюду с селадоновой глазурью на столике в прихожей, которое было разбито, сколько он их знал, и отколотые черепки лежали в нем, зарастая пушистой пылью. Но теперь оно было склеено, помыто и начищено.

– Ух ты, – говорил он на каждое демонстрируемое достижение, улыбаясь идиотской улыбкой, упиваясь их радостью. Ему было все равно – всегда было все равно, – чисто у них дома или нет; они могли жить в окружении ионических колонн из старых номеров «Нью-Йорк таймс» и расхаживать по выводкам упитанных крыс, которые пищали бы под ногами, – он бы глазом не моргнул; но им казалось, будто ему не все равно, они принимали его неустанное, педантическое стремление к чистоте как упрек, как он ни старался – а он правда старался – заверить их, что это не так. Он наводил теперь чистоту, чтобы остановить себя, отвлечься от других занятий, но в университетские годы он убирал у других, чтобы выразить благодарность: он это умел, он всегда этим занимался, ему давали так много, а он так мало отдавал взамен. Джей-Би, который радостно зарастал грязью в любом обиталище, ничего не замечал. Малкольм, выросший в доме с прислугой, всегда замечал и всегда благодарил. Одному Виллему это не нравилось. «Джуд, прекрати, – сказал он однажды, схватив его за руку, в которой он держал только что подобранные с пола грязные рубашки Джей-Би, – ты к нам горничной не нанимался». Но он не мог прекратить – ни тогда, ни теперь.

Когда поверхности столов протерты окончательно, на часах почти полпятого, и он ковыляет в свою комнату, пишет Виллему, чтобы тот не звонил, и проваливается в короткий, отчаянный сон. Проснувшись, он застилает постель, принимает душ, одевается и идет на кухню, где у стола стоит Гарольд и с кружкой кофе в руке читает газету.

– О, – говорит Гарольд, глядя на него, – а вот и наш красавец.

Он машинально мотает головой, но нельзя отрицать, что он купил новый галстук, сходил накануне в парикмахерскую и ощущает себя если и не красавцем, то по крайней мере человеком опрятным и приличным, а к этому он стремится всегда. Ему редко приходится видеть Гарольда при параде, но на этот раз и Гарольд тоже в костюме, и он вдруг смущается от торжественности происходящего. Гарольд улыбается ему.

– Ты вчера явно не бездельничал. Поспать-то вообще удалось?

Он улыбается в ответ:

– Вполне.

– Джулия еще не готова, – говорит Гарольд, – а у меня есть для тебя подарок.

– Для меня?

– Да. – Гарольд берет со стола маленькую кожаную коробочку размером примерно с бейсбольный мяч и протягивает ему. Он открывает ее; внутри часы Гарольда с круглым белым циферблатом и строгими, прямолинейными цифрами. Ремешок на них новый, из черной крокодиловой кожи.

– Отец подарил мне их на тридцатилетие, – объясняет Гарольд, потому что он пока ничего не сказал. – Это были его часы. А тебе все еще тридцать, так что я по крайней мере не нарушил симметрию. – Гарольд вынимает коробочку у него из рук, вынимает часы и переворачивает их, чтобы показать ему инициалы, выгравированные на крышке корпуса: SS/HS/JSF.

– Сол Стайн, – говорит Гарольд, – это мой отец. Потом HS, это я, и JSF, это ты. – И Гарольд снова кладет часы ему в руку.

Он проводит большим пальцем по инициалам.

– Я не могу принять такой подарок, Гарольд, – говорит он наконец.

– А куда ты денешься? Это твои часы, Джуд. Я себе уже купил новые, так что отдавать тебе их некуда.

Он чувствует, что Гарольд смотрит на него.

– Спасибо, – произносит он наконец. – Спасибо. – Больше он ничего сказать не может.

– Пожалуйста, – отвечает Гарольд, и несколько секунд они оба молчат, но потом он приходит в себя, снимает свои часы, надевает часы Гарольда – теперь уже свои – на запястье, протягивает руку Гарольду, и тот кивает:

– Ага. Отлично на тебе смотрится.

Он собирается что-то ответить (что?), но в этот момент слышит, а потом и видит Джей-Би и Малкольма, тоже в костюмах.

– У вас дверь открыта, – говорит Джей-Би, а Малкольм вздыхает. – Гарольд! – Джей-Би обнимает Гарольда. – Поздравляю! У вас мальчик!

– Наверняка Гарольд еще не слышал этой шутки, – замечает Малкольм и приветственно машет Джулии, которая как раз заходит на кухню.

Потом приходит Энди, а за ним Джиллиан. С Лоренсом они встретятся у здания суда.