Цена свободы. Дверь через дверь - Андрей Александрович Прокофьев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И нет ничего этого. Нет, и никогда не было. Точнее было, но в точности до наоборот – он не гений, он даже не автор, а тот, кто просто выпал из общего ряда. Не для того, чтобы стать особенным, а только от того, что высшие, незримые силы забраковали данного индивида, вышвырнули из строя, чтобы не мешал. Но он, вот паскуда, каким-то неведомым образом сумел не просто выжить, но и не смирился со своей участью.
Одно наползает на другое. Выше и крепче стали стебли грязной от пыли крапивы. Не изменились кучи битого кирпича, и почему никто из местных жителей не растащил весь этот кирпич, для собственных нужд – это было последнее, о чем подумал Егор, после он, в какой уже раз, не ощутив момента перехода, провалился в полную, неосознанную пустоту, в которой был, в которой не мог себя ощущать, а значит, его там не было.
Места стало еще меньше. Даже имевшаяся до этого крохотная доля сомнения теперь исчезла. Пространство, плохо объяснимого коридора, сократилось, вместе с этим стало тяжелее дышать. И естественным выглядело, что Егор очень быстро ощутил приступ истерической нервозности, которая наплывала жаром, схлынув, обдавала холодом. Времени мало, оно не простит промедления. Всё происходящее с ним, происходящее здесь, начало обратного отсчета, и через неизведанное, но неизбежное, количество проходов сквозь дверь через дверь, он не увидит заветной двери, она исчезнет, станет недоступной. Только теперь ничего не вернется, не будет никакого кругового движения – это чувствовалось, это застывало пленкой на губах, стуком в висках.
Егор толкнул дверь, покинув темное пространство.
Часть шестая
1
Чужие сны. Чужие воспоминания. Вот, что можно было смело поставить в заглавие периода закрытых дверей, того периода, о котором безотрывно, не забывая ни на секунду, в течение очень многих лет, думал Влад Возков. И если бы только думал, нет, происходящее с ним имело куда более глубокий характер. Он представлял, анализировал, дополнял и смешивал. Да, что там, он этим жил, это стало смыслом всей его жизни. Пусть незаметное со стороны. Пусть скрытое и, как казалось, не влияющее на внешние параметры повседневности.
Он видел это во сне. Он сам себе пересказывал собственные сны, молча завтракая и не отвечая на вопросы, которые задавала ему мать, а до этого, до своей преждевременной гибели, делал это и отец. Влад молчал. Ему не хотелось впускать родителей в свой сокровенный мир. Не было им там места. И не нужно было им особо беспокоиться, потому что с каждым месяцем, с каждым годом Влад менялся только в лучшую сторону, и никто, включая родителей, не подозревал о том, что за всеми положительными процессами стоит не счастливое стечение обстоятельств, не вложенная в сознание Влада воспитательная работа, а то, что не имеет никакого отношения ни к школе, ни к дому, а находится в области внутреннего мира, того, о чем он не говорил никому, кроме своего друга Феликса, но и то откровения оборвались, как только пути дорожки товарищей разошлись в разных направлениях, и всё связанное с существованием параллельного мира стало лишь личным достоянием Влада – вот оно и меняло к лучшему, оно настойчиво заставляло стать другим, более собранным, более целеустремленным и ответственным. Ведь если есть цель, то она всегда требует своего. А цель была, еще какая цель.
Дверь поздно или рано, но обязательно откроется. В этом Влад был твердо убежден. Не может сложиться так, чтобы этого не случилось. Что-то взятое извне не давало даже усомниться, отбрасывало прочь любую попытку представить, что возможен вариант, в котором всё так и останется на своих местах, что ничего не изменится, и он Влад, раз за разом, будет оставаться возле закрытой двери, не имея шанса вновь, и уже куда более осознанно переступить заветную черту, вновь ощутить на себе трепетное волнение обладать тем, что другим недоступно, тем, что выбрало его частью себя.
Но что из этого? Сколько раз был задан этот простой вопрос, но количество сомнений и временных отсылок не поддавались разумному исчислению. Слишком много, слишком мало, и вопрос на протяжении многих лет никогда не терял своей актуальности, не находил утвердительного ответа ни в области принятого отрицания, ни в пространстве четкой уверенности, с которой было особенно плохо. Потому что Влад тут же начинал мысленно продвигаться далее. А что далее? Вот я, вот я вновь переступил порог. Прямо передо мной, обдувая чистотой непривычной свежести, лаская лучами непохожего солнца, раскинулся заждавшийся мир добра и гармонии. Я сделал несколько шагов. Я оставил за спиной сто метров. Я остановился, ощущая себя частью этой реальности.
Далее следовал тупик, перед которым крутилось множество различных сравнений, представлений, образов, даже маленьких сценок. Только прочная стена останавливала поступь. Новый мир упрямо ограничивался детскими воспоминаниями и ощущениями, и опыт познаний взрослой жизни, в другом, похожем мире, не мог ничем помочь. Он исчезал, он становился похожим на мягкий и податливый мартовский снег, спешащий растаять в течение часа, задумавший сделать это прямо на глазах. Значило ли это, что два противоположных мира не имеют между собой никакой связи. Влад точно знал, что нет, что связь между ними есть, и что эта связь очень сильная, и что глубина проблемы, лишь в том, что он не может отыскать, не может открыть в самом себе эту незримую, метафизическую сущность. Неудивительно, но временами проблема, сжигая, сводила с ума. Проклятие бессонных ночей становилось нормой, а приходящее утреннее забытье, имеющее право на два обрезанных часа, неизменно возвращало Влада в ту же самую плоскость. Где вопросы без ответов, где рядом тонкая нить, но не найти, но не нащупать. И вновь глухая стена отрешения и упрямства.
Последнее из упомянутых качеств. Думал ли он? Спрашивал ли себя? Да, и множество раз. Упрямство – это всё, что у него было, а дальше дополнением и еще большей убежденностью появлялась вера. Странное и малообъяснимое состояние.
Большое количество интерпретаций. Окружающие всегда не согласны. Им нет до этого дела. За бессмысленным набором фраз следует слепота. Думают, что множество всегда в состоянии заменить единичный посыл. Как бы ни так, лишь раздражение, сводящее с ума, отмеряющее железобетонные границы повсеместно. Именно там, где остался, где чем-то сейчас занят мягкий, и ставший с годами, хитрым Феликс.
Вспоминалось, как случайно встретились,
