Человек Чубайса - Геннадий Прашкевич

Все же искушение победило.

Стеснительная ульяновская туристка выложила-таки драхмы за чугунного молодца. Случайно видели это мы с Вадиком и с тех пор не спускали с туристки глаз. В Афинах с ее лица не сходила мечтательная улыбка. Выезжая в Спарту и в древние Фивы, она думала только о чугунном друге. Пока теплоход резал острым носом голубые воды Дарданелл, Мраморного моря и Босфора, а потом взрывал волны Черного моря, стеснительная туристка чудовищным усилием воли заставляла себя не заглядывать в чемоданчик («Дома!.. Дома?…») и как-то постепенно (русский человек прост) утвердилась в той мысли, что сатира у нее не отнимут. Это же игрушка! – убедила она себя. Всего только игрушка. Ну, пусть имеется при игрушке некая нестандартная деталь, так это же продукт эволюции, не враг придумал. Зачем таможенникам бороться с эволюцией?

В Одессе, пройдя паспортный контроль, стеснительная туристка встала рядом со мной и с Вадиком так (мы-то знали!), чтобы поскорее увидеть свой чемоданчик на экране телевизора – чемоданчик как раз пошел через просвечивающую камеру таможенников. Она, наверное, сильно соскучилась по тайному чугунному другу. Она хотела первой встретить его в Одессе.

И чугунный друг появился.

Концептуально.

Я усмехнулся.

Знаменитостей за столиками было много, но к нам суетливо подбежал повар-китаец в халате с драконами и в белой шапочке. Он подбежал к нам и что-то быстро залопотал по-английски.

– Ты его понимаешь?

– Конечно, – ответил я.

– Ну так переведи! Что он говорит?

– Он говорит, – объяснил я, – что китайская кухня всегда опиралась и опирается на пять вкусов. Он называет это у вэй. Сладкое, кислое, соленое, острое и горькое. Каждый вкус действует на какой-то соответствующий орган. Сладкое питает селезенку, кислое – кишечник, острое – легкие, горькое – сердце, а соленое соответственно сказанному – почки. Все это он лично гарантирует. И просит пройти к столу.

– Как мило, – шепнула Нюрка.

Но, кажется, она ничего не слышала.

Кажется, она кого-то искала. В зеленоватых поблескивающих глазах проглядывало беспокойство. В желтоватом свете, тоже, наверное, подобранном специально, все выглядели оживленными, но почему-то обеспокоенными, даже странный юноша Арбатовой.

– Что он говорит? – переспросила Нюрка, рассеянно разглядывая китайца.

– Он говорит, что соленое заставляет кровь двигаться быстро, очень быстро, быстрее, чем нужно, а сладкое плохо влияет на мускулы. Кислое портит кровеносные сосуды, а после сытной еды никогда не следует мыть голову и заниматься любовью.

– Он идиот?

– Нет, он китаец.

– Ну так пусть займется своими китайскими делами.

Китаец что-то понял и убежал. Потом окликнули Нюрку.

Она мгновенно исчезла, а ко мне неторопливо придвинулся высокий человек, вовсе не старый, как о нем говорили. Он носил очки, стекла хищно сверкнули. Никто в нашу сторону не обернулся, звук посуды и восклицания пробившихся к китайским блюдам людей ни на секунду не смолкли, но я был уверен – почти все незаметно, но с большой ревностью поглядывали в нашу сторону. К Большому человеку обычно подходят сами, если к тому есть повод, но ко мне он сам подошел.

Я решил – случайно.

Выхватил случайно из сумрака показавшееся знакомым лицо и заинтересовался. Но обратился Большой человек по имени, значит, знал, к кому подходил.

– Из десяти блондинок, Андрей Семенович, – обратился он ко мне, – как выбрать самую глупую?

– Бросить жребий, Петр Анатольевич, – ответил я. – Это просто, даже китаец поймет.

Большой человек улыбнулся. Он, несомненно, заранее навел обо мне необходимые справки, несомненно, знал, что встретит меня в мастерской. Что-то, наверное, рассказывала про меня Нюрка. Не могла не рассказать, она не любила неопределенности. Большой человек потому и подошел, решил я, что Нюрка удалилась куда-то. В общем, не знаю, как там все обстояло на самом деле, но все, несомненно, было увязано. Какие-то невидимые нити (никто, кроме нас, не чувствовал этого и не мог чувствовать) незримо связывали Нюрку, меня, его, и каждый из нас (даже отсутствующая Нюрка) хорошо это чувствовал.

Все-таки отсутствие Нюрки меня удивило.

Обычно она не терпела сомнительных положений.

Значит, она или действительно сильно по мне соскучилась, подумал я с непонятным мне сладким ужасом, или ее отношения с Большим человеком гораздо глубже и сложней, чем мне представлялось. Может, эти отношения столь глубоки и сложны, что причиняют Нюрке боль.

– Хоть на попа ставьте или в другую позицию – все равно толку нет… – дошел до меня густой голос Большого человека. – Идут мощные такие объяснения, что, почему да как? То, значит, Черномырдин, то Чубайс, то опять Кириенко… А естественные монополии – это, дескать, хребет российской экономики. Этот хребет мы будем беречь как зеницу ока…

Прозвучало смешно.

Он сам это почувствовал, но нисколько не смутился.

У него были чуть оттопыренные, но не глупые уши. Он смело носил короткие волосы. Внимательные глаза невольно заставляли ответить на улыбку. Я знал, что Большому человеку глубоко под семьдесят, он успел порулить государством еще при коммунистах, но никто не дал бы ему столько. Он был по-настоящему спортивен, силен, во мне даже промелькнула гадкая мыслишка, что Нюрка выбрала его вовсе не из-за денег.

– А вообще, – сказал Большой человек, беря меня под локоть и увлекая к столику, накрытому на двоих, – российскую историю сейчас пытаются преподнести так, будто в прошлом у нас вообще ничего не было…

Я никак не мог въехать в его слова.

– Или, скажем, искусство… – он указал на стул и сам сел напротив. Столик стоял в стороне от общего к стола, нас никто не мог слышать. – Анна Павловна права. Мы вроде как вне искусства, но на самом деле всегда живем прямо внутри него, по другому быть не может… Правда, большинство людей изначально превращают искусство в быт, но на самом деле они тоже живут прямо внутри искусства. Просто не подозревают об этом… – Наверное, этим мудрым мыслям Большого человека научила Нюрка, но, может, он и сам дошел до таких взглядов, черт знает. – Права Анна Павловна! После такой инсталляции никакой тьмы можно не бояться.

– Я считал, что ваше призвание – политика.

– Политика всего лишь один из видов искусства.

Он оглянулся и по тому, как он это сделал, я понял, что Нюрка где-то рядом, что она сознательно не захотела быть рядом с нами. Возможно, быть рядом с нами означало для нее некий выбор.

Это тоже было странно.

Но одновременно дошло до меня, что Нюрка, наверное, не собиралась специально сводить меня с Большим человеком. Она экспериментировала. Она проверяла, на что я способен. Ей было интересно взглянуть на меня со стороны: не разучился ли я падать на все четыре лапы?

Отвлек нас повар-китаец.

– Вы его понимаете?

– Конечно.

Теперь китаец говорил про чжа – жарку на сковороде. В конце такой жарки масло на короткое мгновение должно вспыхивать ярким огнем. Некоторые английские слова китаец проглатывал и я не совсем понял принципы шао и чжэн. Последнее, кажется, означало варку на пару. Не знаю, боюсь соврать, китаец говорил очень быстро. Но речь шла о лапше и пампушках, к которым он предлагал какое-то особенное фуши. Когда же китаец заговорил про цзю, я сдался.

– Это он про водку?

Большой человек улыбнулся:

– Я попросил подать нам маотай. Вы не пробовали?

– Что это?

– Водка, которую гонят только в одном уезде Китая. А Китай большая страна.

Большой человек сидел спиной к остальным столикам. Множество взглядов жгли его широкую спину, но, казалось, он этого не чувствовал. Я хмыкнул про себя, представив, как сильно жаждут люди за столиками узнать, о чем мы беседуем? И кто я такой? И как попал в поле внимания Большого человека, имя которого все тут произносили с каким-то поистине священным ужасом? Улыбаясь, мы пытались совладать с деревянными палочками и с преувеличенным вниманием пробовали пахучий маотай. Иногда Большой человек поднимал взгляд и произносил несколько слов. Пылали в полумраке тропические глаза Арбатовой. Рядом с ней оказался Жванецкий и что-то пытался ей доказать. В странном ломающемся свете Жванецкий походил на улыбающуюся старуху. У всех, наверное, были свои мысли по поводу увиденного. Тут многое можно было увидеть. Интересно, запоздало вспомнил я, куда попадаешь через правую дверь от копии Венеры Милосской?

– Почему эти люди не на работе?… – усмехнулся Большой человек. И решительно, не давая мне ответить, выставил перед собой ладонь: – Только не говорите, что они жертвы дефолта, для этого у них слишком хороший аппетит. Жертвами дефолта пали, как это ни странно, профессионалы. Вот они действительно страдают, потому что теряют профессионализм… – Не дав мне возможности возразить, Большой человек усмехнулся: – Вот вы не поверите, но мне сейчас не хватает именно решительных профессионалов…