Сахалин - Дорошевич Влас Михайлович

 Помощник смотрителя буркнул что-то и выбежал взбешенный. Все кругом улыбались.

 - Ты чего же, дурья голова, его злишь? Ведь хуже, брат, будет.

 - Да ведь зло возьмет, ваше высокоблагородие. День теряем. Волы некормленные стоят.

 - Нешто мы супротив дранья что говорим. Драть закон есть. А чтоб человека задерживать, закона нет.

 Мы встретились с помощником смотрителя на дворе:

 - Сегодня будут пороть пятерых по приговорам, да вот этих двух! - пояснил он мне. - По приговорам, что за порка! Только мажут! Приговоры, это - не наше дело. Это в России постановлено. Те нам ничего не сделали. А вот этим двум мерзавцам показать надо.

 Порка состоялась около пяти часов.

 Мы с доктором пришли в канцелярию.

 В сенях, широкие двери которых были открыты на двор, стояла "кобыла", лежали две аккуратно связанные вязанки длинных, аршина в два, розог.

 - Доктор! Доктор! - заговорили по тюремному двору, и перед открытыми дверями сеней моментально образовалась толпа арестантов.

 В тусклой и хмурой канцелярии по стенке стояло семь человек. В дверях с плетью стоял палач.

 Было тяжело, хмуро и страшно.

 - Подходи.

 Первым подошел Васютин Иван, молодой парнишка, бродяга, не помнящий родства, - тридцать розог.

 За ним шли двое кавказцев, потом еще один русский, бежавший из сибирской тюрьмы. Все - приговоренные к телесному наказанию по суду.

 Сначала читали приговор, причем все в канцелярии вставали.

 Затем шло освидетельствование, опрос, подвергался ли раньше телесным наказаниям, доктор писал акт освидетельствования.

 Приговоренному подали бумагу:

 - Грамотный? Подпиши!

 - Что это? - спросил я.

 - Расписка, что получил телесное наказание.

 - Зачем?!

 - Такой порядок.

 Русские были оба грамотны и расписались, причем у Васютина буквы распрыгались вверх и вниз на полвершка друг от друга.

 Рука его не дрожала, а ходуном ходила.

 Татары долго не понимали, что от них требуется, им разъяснили через переводчика-арестанта, - тот с ними очень долго разговаривал, махал руками, о чем-то спорил и, наконец, говорил:

 - Неграмотная она, вашескибродие!

 Это тянулось ужасно, мучительно долго.

 - Раздевайся! - кричали татарину. - Слышишь ты, раздевайся! Переводчик, да скажи ему, чтоб он раздевался! Что ты стоишь, как болван?

 Переводчик начинал говорить, кричать, махать руками, приседал даже зачем-то. Кавказец смотрел хмуро, недоверчиво, отвечал односложно, мрачно.

 - Раздевайся! - кричали ему все и показывали жестами, чтобы снимал рубаху.

 Кавказец, наконец, медленно разделся.

 Доктор подходил к нему с трубочкой и молоточком. В глазах кавказца светилось недоверие и страх. Он пятился.

 - Да не пяться ты, черт! Не пяться, говорят тебе!

 Кавказец пятился.

 - Переводчик, болван, что ты стоишь, как тумба? Объясни ему, что я ему ничего не сделаю!

 Переводчик опять принялся кричать, жестикулировать, приседать. Кавказец слушал его недоверчиво, косился на доктора, - которого он принимал за палача, что ли, - и вдруг сказал что-то коротко и односложно.

 Переводчик с отчаянием всплеснул руками.

 - Что он говорит?

 - Спрашиват трубочка у тебя зачем, вашискобродие!

 Доктору пришлось положить трубочку и молоточек, чтобы выслушать, наконец, кавказца.

 И на все это смотрел с улыбкой только один длинный поселенец Бардунов.

 - Неосновательный народ! - заметил он, когда очередь дошла до него. - Порядку не знают.

 - Раздевайся!

 - Не имею надобности, ваше высокоблагородие. Всем здоров. Только беспокоить вашу милость занапрасно.

 - Раздевайся, говорят тебе. Телесным наказаниям раньше подвергался?

 - Ни в жисть, ваше высокоблагородие. Впервой!

 - Потри его.

 Надзиратель потер его тело суконкой. Тело покраснело, и на нем ясно выступили полосы - следы прежних наказаний.

 - Что ж ты врешь! Драли?

 - Запамятовал, ваше высокоблагородие... Я этих самых розог, ваше высокоблагородие, ни есть числа при господах смотрителях принял.

 Было очевидно, что этот поротый и перепоротый арестант "валяет шута для храбрости".

 Его товарищ мрачно отвечал:

 - Здоров. Скорее бы. Волы не кормлены. Раздевайся еще! На-те. Смотрите. Жисть! Драли. Много. Сколько, запамятовал. Не упомню. Нешто у меня тем голова занята? Осмотрели? Слава Богу? Нельзя ли нас первыми? Там хозяйство.

 Осмотренные одевались, но штанов не подвязывали, а поддерживали их руками.

 - Все. Ну, ступай!

 Хрусцель стал у кобылы. Арестанты, переваливаясь, путаясь в полуспущенных штанах, вышли в сени.

 - Бардунов, покажи удаль! - крикнул кто-то со двора.

 Стоявшие толпой арестанты оглянулись:

 - Молчи ты, сволочь!

 Все стали по местам.

 Я стоял рядом с доктором, у него лицо шло пятнами.

 - Васютин Иван!

 Молодой паренек подошел к "кобыле".

 - Брось, брось штаны! - заговорили кругом.

 Но он только оглядывался, словно не мог понять, что ему такое говорят.

 - Штаны брось! - сказал Хрусцель и отвел ему руки. - Ложись!

 Васютин сел верхом на "кобылу", лицом к свету.

 Он был - белый, как полотно. Глаза бессмысленно смотрели вперед.

 - Да не туда головой. Туда! Ложись!

 Хрусцель взял его за плечи, свел с "кобылы", положил.

 - Руки убери! Обними руками "кобылу"!

 Васютин обнял руками доску.

 - Вот так!

 Хрусцель поправил ему рубаху.

 Стыдно было, стыдно невероятно смотреть на полуобнаженного человека, лежавшего на "кобыле".

 Хрусцель, словно пес, смотрел в глаза помощнику смотрителя.

 - Тридцать розог!

 Хрусцель взял пучок розог, необыкновенно ловко выдернул одну, отошел на шаг от кобылы и замер.

 - Начинай!

 Хрусцель свистнул розгой по воздуху, словно рапирой перед фехтованием, потом еще раз свистнул по воздуху справа, потом слева.

 Свист резкий, отчаянный, отвратительный.

 - Раз!

 Свист, и на вздрогнувшем теле легла красная полоса.

 - Два... Три... Четыре... Пять...

 Хрусцель бросил розгу, выхватил другую, перешел на другую сторону кобылы. Опять пять ударов по другой стороне тела.

 Каждые пять ударов он быстро менял розгу и переходил с одной стороны на другую.

 Свист заставлял болезненно вздрагивать сердце. Мгновения между двумя ударами тянулись, как вечность.

 Помощник смотрителя считал:

 - 29... 30...

 - Вставай... Вставай же!

 Васютин поднялся и сел опять верхом на кобылу. Глаза его были полны слез. Вот-вот потекут.

 - Совсем вставай! Иди же!

 - Две с половиной минуты! - сказал смотревший на часы доктор.

 Я думал прошло полчаса.

 - Медников Иван!

 Опять обнаженный до пояса, лежащий на кобыле человек.

 Снова свист, вздрагивания, красные полосы.

 Теперь плети!

 Хрусцель отложил розги, взялся за плеть и ловким движением разложил длинную плеть по земле.

 - Хрусцель, клади их.

 Хрусцель брал кавказцев за плечи, подталкивал к "кобыле", поднимал им руки и клал на "кобылу". Те тяжело рухались и лежали с темным обнаженным телом.

 Наказание было по "приговорам".

 Хрусцель по взгляду понял приказ помощника смотрителя и взял плеть за середину, там, где ствол плети переходил в трехвостку. Наказание - "в полплети".

 Хрусцель вертел свою плеть, словно ручку шарманки, три хвоста хлопали по телу, тело краснело и пухло.

 - Бардунов!

 С бледным-бледным лицом он подошел к "кобыле", сделал какую-то жалкую-жалкую гримасу, хотел улыбнуться.

 Начал ложиться на "кобылу".

 - Штаны, штаны брось! - остановил его Хрусцель.

 - Ежели законный порядок требует...