На одном дыхании! - Татьяна Устинова

В отличие от жены «сам» был в водолазке и джинсах. Глафира тоже была в водолазке и джинсах. И друг Сапогов, разинувший на жену Машу рот. И Дэн Столетов, оскорбившийся на Петракова, тоже.

В одной из многочисленных дверей бесшумно возникла серая женщина в сером платье и с серыми волосами.

– Прошу, – сказала она серым голосом и показала, куда именно просит.

– Не задерживайте Даниила Арсеньевича, – обращаясь к Глафире, попросила райская птица ласково. Глафире показалось, что она чем-то недовольна. – У него встреча, и еще ему непременно нужно успеть перекусить.

– И клизму! – грохнул мэтр. – Мне непременно нужно успеть поставить клизму до приезда твоего драгоценного Эмира!

Он не вошел, а влетел в комнату, потеснив парней, которые таращились по сторонам, и с грохотом затворил за собой высокие двери.

– Нам никто не нужен! – объявил он весело. – Мы будем петь и смеяться, как дети! – Тут он вдруг спросил совершенно серьезно: – А дальше как? Мы будем петь и смеяться, как дети, а дальше?

Дэн Столетов пожал плечами. Друг Сапогов глянул хмуро.

– Среди упорной борьбы и труда, – продекламировала Глафира.

– А дальше? – заинтересованно настаивал мэтр.

– Ведь мы такими родились на свете, – дочитала Глафира, – чтоб не сдаваться нигде и никогда.

– Кто написал?

– Лебедев-Кумач. Тысяча девятьсот тридцать четвертый год, «Марш веселых ребят». Только там не «будем», а «можем».

– Мы? Мы и можем, и будем непременно!

– Нет, – улыбнулась Глафира. – В тексте так: «Мы можем петь и смеяться, как дети, среди упорной борьбы и труда…»

– Умница, – вдруг сказал Красавин как-то грустно. – Просто умница. Да, в общем, сразу видно, что умница. Не актерка. Актерки все дуры. Куда только мозги деваются?! Хорошо, когда в талант!..

От похвалы Глафира покраснела. Вот если б мне кто-нибудь когда-нибудь сказал, что я окажусь в доме Даниила Красавина и он назовет меня умницей, я бы плюнула тому в лицо, пронеслось у нее в голове. Улыбаясь и очень гордясь собой, Глафира глубоко вздохнула, огляделась по сторонам и вдруг замерла, как будто знаменитый режиссер ударил ее кулаком в живот.

Дыхания не стало совсем, и, чтобы не упасть, Глафира схватилась за плечо Сапогова, возившегося со своими треногами и «зонтиками». Он на нее оглянулся.

На стене, завешанной фотографиями, одна выделялась особо. Она была больше всех, черно-белая и очень выразительная. Она висела как будто отдельно, несмотря на то, что вместе с остальными! Но остальные расступались перед ней, расходились, не приближаясь.

На фотографии был какой-то луг без конца и без края, одинокое туманное дерево вдалеке, и на переднем плане трое. Все трое были счастливы и, казалось, отделены этим счастьем от всего остального мира. Одним из этих счастливых был великий Даниил Красавин. Второй Марина Нескорова, а третьим…

Третьим был Разлогов.

– Да, – сказал у нее за плечом Красавин. – Вы правы. Хорошая фотография. Так давно это было!

Он помолчал и добавил:

– Марина Нескорова – любимейшая из моих учениц! Жаль только…

– Что? – не поворачиваясь, спросила Глафира сухими губами.

– Все ушло в талант. – Красавин еще помолчал и добавил: – На жизнь ей Господь ничего не оставил. Один сплошной талант!

Варя даже не сразу поняла, что сегодня суббота. Она проснулась на диване в «маленькой» комнате – у них были две комнаты – «маленькая» и «большая», – увидела, что за окном светло, подскочила, побежала, пустила в ванной воду, на кухне включила чайник, пулей полетела в свою комнату, на ходу сдергивая пижамные штаны.

Опоздала, опоздала!..

В одну секунду она почистила зубы, еще за две приняла душ, напялила юбку – потом оказалось, что задом наперед напялила, – и ворвалась в кухню.

– Случилось чего, Варюш? – миролюбиво спросил отец и зевнул. Он бочком сидел у стола – у них на кухне можно было сидеть только бочком, – таращил сонные глаза.

– Привет, пап.

Загремели ложки и чашки, загрохотали банки и коробки. Посуду вчера вечером решено было не мыть, а «бросить, как есть, до утра», таким образом Варина кружка, подаренная когда-то Разлоговым, оказалась на самом дне, заваленная тарелками и кастрюлями. Варя выудила кружку – обрушив тарелки и кастрюли, – и стала остервенело ее мыть под горячей водой. Кружка была скользкая, жирная от тарелок и кастрюль, а вода слишком горячая, и Варя кружку выронила.

– Ах!

– Варюш, чего такое с тобой?! Порезалась? Дай я гляну!

Белые фарфоровые осколки разлетелись по всей раковине, а отколотое ушко ручки ускакало на пол. Вода хлестала, заливала спереди серую офисную юбку. Держась обеими руками за край раковины, Варя поначалу отчаянно шмыгала носом, судорожно глотала слюну, а потом все же заревела, громко, по-детски.

Подошел отец, отогнал ее от раковины и воду закрыл.

– Да что такое с тобой, Варвара? Что ты с утра пораньше буянишь?

Он не понимал, что от Разлогова теперь у Вари совсем ничего не осталось, что она опоздала на работу, что жизнь никогда не будет прежней, и ее, кажется, в чем-то подозревает Волошин, а она и не подозревает, она точно знает о его темных делишках, и это невыносимо, невыносимо, потому что она привыкла уважать своих «принцев». Уважать их и гордиться ими – и ей тогда было так радостно, так свободно! А теперь одного из них нет, а второй оказался даже не свинопасом, а жуликом!..

– Я не могу, – рыдала Варя, пока перепуганный отец капал ей валерьянку, – как ты не понимаешь, что я не могу! И кружка!.. Кружка разбилась!..

– Да и шут с ней, с кружкой! Папа тебе новую купит! На, на, попей! Попей и не реви больше!

Но он ничего не мог понять, а она ничего не могла объяснить!

У нее был свой мир, и он казался ей совершенным. Может быть, немного неправдоподобным, немного ненастоящим, но – прекрасным! В этом мире «взрослых» мужчин, больших дел, важных событий правили два принца, Разлогов и Волошин. И они оба принадлежали Варе. Должно быть, они удивились бы и не поверили, если б узнали, что принадлежат… секретарше, но суть в том, что они никогда бы об этом не узнали! Они и о ней-то, о Варе, едва знали! Должно быть, окажись каким-нибудь утром в приемной другая девушка, похожая на Варю, они бы и не заметили подмены. Но это неважно, совершенно неважно! Зато она знала о них все – или почти все!

И дело не только в расписании встреч. Она знала, кто из них всегда опаздывает, кто пьет кофе с сахаром, кто вечно забывает звонить матери. Она посылала водителей покупать розы их женам и мимозы возлюбленным, она договаривалась с сервисом, чтобы побыстрее сделали машину, заказывала билеты на самолет и покупала им виски и сухую колбасу.

И она всерьез считала, что лучше их нет никого на свете! Она считала так не потому, что была глупа и не видела никаких недостатков, а как раз потому, что знала все недостатки наперечет – у одного одни, у другого другие, – и все эти недостатки ей очень нравились. Если только недостатки могут нравиться, а оказалось, что могут! Поначалу ее огорчало, что ни один, ни другой принц не видит в ней потенциальную принцессу. Она была самой обыкновенной девушкой, и, как самой обыкновенной девушке, ей все не терпелось переписать эту сказку – сказку о деловых принцах, – в другую – сказку о Золушке. Ну чем она не принцесса?! Она умна, быстро учится, она даже очки стала носить, как Глафира Разлогова, хотя всю жизнь носила линзы! Да, она одета победнее, держится не слишком по-королевски и понятия не имеет, кто такие «ваганты», изучением которых, кажется, занималась разлоговская жена, ну и что?! Зато она, Варя, хорошенькая. И… всегда рядом, а это важно, кто бы там что бы ни думал!..