Гонители - Исай Калашников

К юрте кто-то подъехал, соскочил с лошади. Все разом повернули головы к дверям, Судуй умолк на полуслове, укрепляя Тайчу-Кури в мысли, что он чего-то побаивается. В юрту вошел Шихи-Хутаг. Его лицо с пришлепнутым утиным носом было веселым.

— Счастья вам и благополучия! — громко сказал он, присел рядом с Джучи, наклонился к уху, и Тайчу-Кури услышал его шепот:

— Они будут молчать. Своими словами я нагнал на них страху. Еще и повинятся перед тобой.

— Спасибо, — так же тихо ответил Джучи, но глаза его остались печальными.

После того как Шихи-Хутаг и Джучи ушли, Судуй рассказал, что случилось на охоте. Младшие братья Джучи, Чагадай и Угэдэй, не захотели ему повиноваться. Заспорили. Все трое разгорячились, и кто-то, скорее всего Чагадай, назвал Джучи меркитским подарком. Всегда спокойный и рассудительный Джучи не стерпел обиды, дал братьям по зубам. Те — в драку.

Судуй начал их растаскивать. Чагадай и Угэдэй сорвали зло на нем, ножи выхватили. Хорошо, что подоспели Шихи-Хутаг и Тулуй.

Рассказывая, сын посмеивался, будто все это было очень забавно.

Каймиш сначала перепугалась, потом разозлилась, изругала Судуя, даже кулаком по спине стукнула.

Прошло несколько дней, и все уже стало забываться. Но однажды пришел нукер и увел Судуя к Борте-хатун. Домой сын возвратился покачиваясь, будто котел архи выпил, пробовал улыбаться, но и улыбка была как у хмельного, не настоящая. К нему подскочила Каймиш.

— Что с тобой?

— Спина чесалась… Палками прошлись — хорошо стало.

Раздели, уложили в постель. Вся спина у него вздулась и посинела.

— За что же тебя? — спросил растерянно Тайчу-Кури.

— Борте-хатун что-то прослышала о драке. Стала спрашивать сыновей заперлись. У меня хотела выведать. Да разве я скажу!

Каймиш, поохав, опять стала ругаться:

— Мало тебе дали палок, глупому! Как осмелился запираться перед хатун?

— Я — нукер Джучи. Как скажу без его дозволения?

— Очень ты нужен Джучи! Видишь, как позаботился о тебе!

— Он бы позаботился. Но его не было.

— Отправит тебя Борте в найманские кочевья пасти овец — будешь знать!

— Поступок моего сына правильный, — заступился за Судуя Тайчу-Кури. Будь я на его месте…

Каймиш не дала ему говорить:

— Тебя мало били? Сыну такой же доли хочешь?

Конечно, он не хотел, чтобы у сына была такая же доля. Сколько раз приходилось ему, как сейчас Судую, отлеживаться на животе после побоев не счесть! Давно это было, но стоит вспомнить — и спину подирает морозец.

Но что он может сделать, чтобы уберечь сына? Почти ничего…

Глава 3

Перед битвой с найманами хан Тэмуджин думал, что если небо дарует ему победу и он станет единым, всевластным повелителем великой степи, его жизнь озарится радостью, какой не ведал от рождения, уйдут страхи и тревоги за свой улус, покойно и умудренно он будет править племенами. Но радость была недолгой, она померкла под грузом забот. Удержать в руках улус, такой огромный, что и умом обнять трудно, оказалось много сложнее, чем повергнуть к своим ногам Таян-хана. Ему удалось заглушить извечную вражду племен, перемешав людей, как зерна проса в торбе. Заглушить, но не искоренить. Это он хорошо понимал, и в душе сочилось, сочилось беспокойство.

Каждое утро, сумрачный и настороженный, он принимал вестников со всех сторон улуса. Позднее подходили ближние нойоны, и вместе с ними начинал думать об устройстве разных дел.

Хороших вестей не было. Брат Борте нойон Алджу доносил: родовитые нойоны хунгиратского племени сговариваются отложиться от него и поддаться Алтан-хану.

Второй вестник прибыл от тысячника Джида-нойона. Одна из его сотен возмутилась и с семьями, со скотом ушла к хори-туматам. Джида спрашивал позволения сотню разыскать, где бы она ни укрывалась, и всех воинов истребить… Еще с осени приходили к хану воины из тысячи Джида-нойона, расселенной в бывших меркитских нутугах. Жаловались, что Джида-нойон делает большие поборы. Давай ему войлоки, кожи, овчины, овец, быков, лошадей. Женщинам и детям ничего не остается, они живут в голоде и холоде.

Он вытребовал Джида-нойона к себе, стал доискиваться, почему так получается. Нойон перечислил, сколько чего нужно для содержания тысячи воинов. И получилось — ничего лишнего не берет.

Как тут быть? Ни злой умысел хунгиратских нойонов, ни беглая сотня сами по себе не страшили его. Худо, что это — отголоски общего недовольства. Пока оно выплескивается такими вот не очень опасными вспышками. Но со временем, если их не гасить, вспышки сольются, и вновь в степи запылает пожар. Но как гасить недовольство? Для сохранения покоя улуса нужны воины, много воинов. Они есть. И они верно служили ему, надеясь добыть копьем лучшую жизнь себе и своим детям. Но, разгромив Таян-хана, он не позволил безвластно грабить найманские курени: еще живы Буюрук и Кучулук, ограбленные найманы побегут к ним, станут их силой.

Этого никто понять не желает! Воины и многие нойоны считают себя обманутыми, обделенными. И это не все. Чтобы сохранить в целости улус, надо держать под рукой десятки тысяч воинов. И каждого надо одеть, обуть, вооружить, на коня посадить, едой снабдить. Где что брать? У семьи того же воина. Взял — оставил голодными детей. Какой же верности и преданности можно ждать после этого?

Тревожило и другое. Его владение стало сопредельным с землями тангутов, могущественных не менее, чем Алтан-хан. И к ним, по слухам, ушел Нилха-Сангун. После мучительных раздумий он решился на шаг, который многим его нойонам показался безумным. Отобрал двадцать тысяч самых лучших воинов, дал им лучшее оружие, посадил на лучших коней и отправил в поход.

Ничего безумного в этом не было. Тангуты думают, что пока живы Буюрук, Кучулук, Нилха-Сангун и другие враги, он будет озабочен только тем, как их сокрушить, им и в голову не придет поостеречься. И двадцать тысяч его отважных воинов падут на тангутов, как ястребы на дремлющих уток. Пока очухаются, соберут силы, воины сумеют расчесать им волосы и намять затылки. После этого, прежде чем помогать Нилха-Сангуну или Буюруку, они крепко подумают.

Но всего предвидеть никому не дано. Может случиться всякое. Из рассказов Ван-хана он знал, как велико, богато, многолюдно тангутское государство, какие большие там города, обнесенные высокими стенами… Если войско постигнет неудача, будет худо, очень худо.

В юрту вошел Татунг-а, сел за столик, приготовился записывать его повеление. Но он всего еще не обдумал. Проще всего послать воинов в земли хори-туматов, истребить беглецов. Однако как посмотрят на это хори-туматы?

Ввязываться в драку с ними — не время… Не трудно, наверное, похватать хунгиратских злоумышленных нойонов. Но если за ними люди Алтан-хана…

Нет, надо думать и думать…

— Ты мне не нужен, — сказал он Татунг-а. — Как постигают тайну письма мои сыновья? Прилежны ли?

— Прилежны, хан.

— Все?

— Шихи-Хутаг выказал большие способности. У него острый ум и хорошая память.

— О его уме знаю. Я спрашиваю о сыновьях.

— Джучи очень прилежен. И Тулуй. Чагадай упорен. Угэдэй памятлив, но, прости меня, великий хан, немного беспечен.

— За беспечность и лень строго наказывай. Когда учишь, забудь, что они мои дети.

Стали подходить нойоны. Садились каждый на отведенное ему место.

Позже всех пришел шаман Теб-тэнгри, сел рядом с ханом.

— Нойоны, нам надо подумать о многом и важном, — сказал Тэмуджин. Мой улус стал так велик, что если я захочу объехать его по краю, мне придется скакать с весны до осени, он так многолюден, что если собрать юрты в одно место, они займут пространство в несколько дней пути. Править улусом, чтобы и у самых дальних пределов самый ничтожный харачу чувствовал мою власть и силу, — то же, что одному всаднику держать в руках поводья тысячи коней…

Он замолчал, обдумывая, как лучше высказать нойонам, чего он хочет от них. Шаман шевельнулся, заговорил, не спросив позволения и обращаясь не к нему — к нойонам:

— Хан Тэмуджин, охраняемый духами добра, неусыпно печется об устройстве улуса, устремляет свои взоры в будущее, и это угодно небу. Но пока не угаснут звезды, не взойдет солнце, пока не сойдут снега, не подымутся травы. Не следует ли, прежде чем устраивать дела улуса, стать его владетелем не только по соизволению неба, но и по согласию людей?

Все, о чем думал хан, разом вылетело из головы. О чем говорит шаман?

О каком согласии, каких людей?

— В ханы Тэмуджина возвели родичи, он владетель родовых кочевий, продолжал Теб-тэнгри, вглядываясь в лица нойонов. — По обычаю человек, не утвержденный волей курилтая в праве властителя, каким бы могучим он ни был, в глазах людей не выше других.

Нойоны начали переглядываться. Тэмуджин заложил руки за спину, торопливо пересчитал пальцы, но это не успокоило. Неужели его дела так шатки, что шаман во всеуслышание высказывает сомнение в его праве повелевать другими?