Terra Insapiens. Замок (СИ) - Григорьев Юрий Гаврилович

Сократ улыбнулся, что-то вспомнив. Он остановился и повернулся к Артуру.

— Я, когда жил в Мегарах, — это недалеко от Афин, — было мне лет десять, нашёл возле лавки Теодоракиса кошелёк, оброненный кем-то. Было там восемьсот драхм, большая сумма для мальчишки — можно было купить футбольный мяч. Так я отнёс кошелёк в лавку, отдал продавцу и сказал: кто-то из ваших покупателей обронил. Продавец посмотрел на меня хитро, положил кошелёк в свой карман, протянул мне конфетку и поблагодарил: «Молодец, хороший мальчик! Не волнуйся, я передам тому, кто его потерял.»

— Я, радостный, прибежал к матери, — продолжил Сократ, — рассказал ей про свой поступок. Она только вздохнула и погладила меня по голове. Ничего не сказала. А жили мы тогда бедно. И эти восемьсот драхм наверно нам бы очень пригодились.

— Теперь жалеете? — спросил Артур.

— Да помилуй меня Зевс — ни тогда, ни потом не жалел. Клянусь собакой!

Они продолжили прогулку и несколько минут шли молча.

— Как вы понимаете сократовский даймоний, — спросил Артур, прервав затянувшееся молчание, — и есть ли у вас нечто подобное?

— Даймоний — внутренний голос нашего разума. В житейских делах он молчит, или мы не слышим его, но в переломные моменты нашей жизни, он подаёт голос и, если его послушаешь, поступишь верно. Иногда его называют интуицией, но это именно он — внутренний голос нашего разума.

— Почему же его голос не слышен всегда?

— Человеческая жизнь на девяносто процентов состоит из существования. Просыпаясь утром, ты умываешься, чистишь зубы, завтракаешь, одеваешься, идёшь на работу — это всё механическое существование, с этим справился бы любой робот. Живёт человек тогда, когда любит, когда творит, когда познаёт, когда идёт в атаку под пули. Всё остальное время он существует. И его даймоний молчит.

Навстречу им прошёл Судья, сдержанно поклонившись. Артур ответил ему тем же.

— А это правда, что вы считаете вопрос важнее ответа?

— Правильный вопрос не требует ответа. Ответ заложен в самом вопросе… Для чего человек наделён разумом? Человек, пожалуй, был бы счастливей без него. «В многой мудрости много печали.» Но человеку дан разум, чтобы он познал этот мир. Так или иначе все мы заняты этим. Тысячи лет человек задаёт Вселенной вопросы. Ответы меняются, а вопросы остаются. Есть вопросы глупые, пустые, мелкие. Есть вопросы глубокие, трудные, мудрые. Человек думает про себя, что он ответ, а он только вопрос. Каждый человек — это вопрос, обращённый к миру.

Слушая Сократа, Артур заметил приоткрытую дверь, из-за которой выглядывал Мерлин. Тот подзывал его движением руки. Артур подошёл к нему, с облегчением вспомнив, что часы он оставил в комнате.

— Молодой человек, помогите мне поднять ящик, — попросил Мерлин.

Артур кивнул и зашёл в комнату.

Мерлин жил в круглой, башенной комнате, такой же, как у Артура, Адама и Поэта. Комната была пуста. Кроме одного буфета не было никакой мебели — ни стола, ни стульев. Вместо кровати посреди комнаты лежала циновка с маленькой подушкой.

Мерлин прошёл к буфету и указал на небольшой деревянный ящик с крышкой.

— Стар я уже, силы оставляют меня. Положите этот ящик наверх.

Артур залез на столешницу буфета и легко закинул ящик куда указывал Мерлин.

— Подождите, не слезайте. Там должна быть маленькая сумка. Дайте её мне.

Артур взял коричневую барсетку и показал.

— Эта?

— Да, да. Слезайте!

Артур спрыгнул на пол и отдал барсетку Мерлину.

— Спасибо, молодой человек.

Мерлин сел на циновку и стал копаться в сумочке. Артур оглядывал пустынную комнату. Потом подошёл и сел на циновку рядом с Мерлином.

— Это моя дочка, когда ей было пять лет.

Мерлин держал в руках выцветшую фотографию забавной девчушки с бантом в причёске. Фотография мелко дрожала в его руках. Когда Артур захотел взять её, чтобы рассмотреть, Мерлин отдёрнул руку и погрозил пальцем. Он бережно положил фотографию обратно в сумочку.

— И где она теперь? — спросил Артур.

— Не знаю… Никто не знает… То, что лежит на кладбище, рядом с могилой её матери, — это не она. Это её одежда. А где она — никто не знает…

Он отложил сумочку и посмотрел на Артура.

— Никто не знает, но все придумывают. А что остаётся делать? Нельзя же жить без надежды… Должна быть надежда, что все, кого мы любили, однажды вернутся к нам. Или мы вернёмся к ним…

— Вы верите в Бога? — понимая, что это бестактный вопрос, всё же спросил Артур.

— Все верят в Бога… Боги у всех разные…

— Вот Мессия тоже ищет Бога.

— Мессия навязывает своего Бога, а я своего никому не навязываю. Это мой личный Бог. У меня с ним личные отношения… У моего Бога нет зримого образа, о Нём нельзя сказать ничего, даже того, что Он есть. Все слова о нём будут ложью. Но погружаясь в медитацию, забывая себя, забывая весь мир, я могу общаться с Ним. И нет большей радости для меня. Если бы ещё удалось остановить время, и остаться с Ним в его вечности…

Он вздохнул и посмотрел на Артура.

— А вы, молодой человек, в какого Бога верите вы?

Артур посмотрел в пол.

— Мне хотелось бы верить в доброго и сильного Отца… Но, как говорит Мессия, мир не может иметь свойства моих хотений.

— Может — не может… Откуда нам знать? Желания тоже имеют силу… Среди бесконечного множества человеческих фантазий об устройстве мира есть и такая: каждому воздастся по вере его. То есть, во что ты верил, то и произойдёт с тобой. Верил в райский сад, значит, будешь гулять по райскому саду, пока не надоест. Верил в переселение душ, значит, возродишься в ином теле, в ином обличье. Верил, что смерть — это конец всего, значит, сам стёр себя резинкой из мира вечного… Ничего невозможного нет, и реальность может оказаться неожиданней любой фантазии. Мир гораздо больше, чем наша видимая, и даже предвидимая, Вселенная.

Он поднялся, опираясь на плечо Артура, и показал на окно.

— Что видишь там?

Артур тоже поднялся и, посмотрев в окно, пожал плечами.

— Небо.

— Небо… Небо — это серо-голубое покрывало, наброшенное на наш мирок, чтобы мы не отвлекались и занимались земными делами. Дневное небо — это покров, скрывающий от нас большой мир… Я не люблю день. Я живу ночью… Странно, что люди спят по ночам. Самое время для ясных мыслей. Стихает шум, потушен свет, и небо проявляет звёзды… Ночью можно жить, а днём всегда что-то мешает. И шум, и суета, и яркий свет… Не странно то, что днём не видно звёзды. День — для земных забот. Смотри под ноги, и делай что-нибудь руками и головой, за что дают цветные бумажки… День занят телом. Ночь же — для души. Но души спят. Когда они проснутся?

Повернувшись, он снова сел на циновку и закрыл глаза, чтобы смотреть внутрь.

Артур осторожно вышел из комнаты.

Уже вечерело. Артур огляделся и, заметив Паскаля, направился к нему. Паскаль сидел на траве, прислонившись к спине «Мыслителя», закинув руки за голову, и глядя в небо. Похоже, на него накатила очередная волна депрессии. Артур присел рядом, напротив него. Они помолчали, наблюдая, как по двору, заложив руки за спину, прогуливается Ньютон.

— Сегодня полнолуние, — сказал Артур, заметив поднимающийся над крышей Замка серебряный диск Луны.

— Значит, у Ньютона опять обострение, — меланхолично заметил Паскаль. — Сейчас его лучше не трогать.

— И как проявляется это обострение?

— Ходит всю ночь по двору, пялится на Луну и разговаривает с инопланетянами.

— С инопланетянами? — удивился Артур. — Которые живут на Луне?

— Он никому об этом не рассказывал, но все узнали после одного случая… Однажды сложилось два в одном — и полнолуние, и магнитная буря — ходил он неприкаянный, а потом полез на «Мыслителя», встал ему на голову в полный рост, протягивал руки к небу и кричал: «Я здесь! Я здесь! Заберите меня отсюда!» Пришлось Демону снимать его и одевать на него смирительную рубашку.

Они помолчали минуту, а потом Паскаль задумчиво заговорил.