Дэви. Зеркало для наблюдателей. На запад от Солнца - Эдгар Пенгборн

Обычно они имеют форму прямоугольника и расположены в местечке, где ручей течет по довольно ровной земле. Питьевую воду берут вверх по течению, а ниже деревни он считается сточной канавой — можно не закапывать нечистоты в землю. Главная улица, делящая деревню пополам, бывает довольно широкой и, как правило, прямой, так что, входя в главные ворота, вы увидите на другом конце деревни ворота задние; остальные улицы будут узкими. Еще имеется расчищенная площадка, чаще всего называемая парком. Парк может располагаться за пределами изгороди, а может занимать центр селения, выходя на главную улицу. Обычно он оборудован эстрадой, скамьями для порки, позорным столбом и, возможно даже, симпатичным бассейном для детей. Вы непременно обнаружите один квартал, выглядящий лучше остальных — дворы больше; кроме обязательных овощных грядок, клумбы; даже раб выглядывает из-за сортира, демонстрируя всем, что семья владеет двумя-тремя слугами, а не арендует их в рабских бараках. Рядом с бараками вы можете найти то, что люди иногда называют «фабрикой», а на самом деле это склад для местной промышленности — домашнего текстиля, корзин, столярных работ и так далее. В том же районе будет полицейский участок, тюрьма, общественная конюшня, законный бордель, кузница и, возможно, яма для травли, если селение может позволить себе содержать ее. Будут еще и несколько кварталов, застроенных домишками, прижавшимися друг к другу, покосившимися, с хозяевами-пьяницами, предпочитающими чаще спать во двориках, чем в этих домах — в конце концов, будучи независимыми свободными людьми, они могут позволить себе такой ночлег. И если какие-нибудь свиньи из процветающих соседних кварталов заглядывают в эту часть селения, они предпочитают ходить парами.

Между этими крайностями стоят кварталы среднего класса, где общественные идеалы возвращаются назад, к Былым Временам; где дома абсолютно похожи друг на друга; где дворы и сады абсолютно похожи друг на друга; и даже сортиры абсолютно похожи друг на друга — с маленькими окошечками в форме полумесяца, абсолютно одинакового размера, испускающими одинаковый аромат общественно важного единения…

Теперь, когда я столь поспешно сделал Сэма Мистером, он уже не мог выйти из этого образа, обнаружив, что вполне может командовать и наслаждаться этим. Он все еще выдавал себя за любимого советника господа Бога, когда мы ворвались в «Черный Принц». В результате тощий старец, ответственный за спальные мешки, лебезил перед нами дальше некуда, но и содрал с нас вдвое большую плату за две своих лучших комнаты, которые сделали бы честь любой свиноферме; Сэм хотел было поторговаться, но испугался, что это испортит наш образ — большие шишки не торгуются. Позже он признался, что принятое решение очень опечалило его, происходившего из длинной династии знаменитых куриных воров. Он наверстал свое позже, когда мы присоединились к Бродягам. Я слышал, как папаша Рамли говорил, что Сэм смог бы задешево купить бороду пророка, имея в виду самого Иеремию, что было практически самой высшей похвалой в устах папаши Рамли. Вы же знаете, как пророки привязываются к своим бородам, а Иеремия был энергичным типом, сумевшим так преуспеть в скорби и стенаниях, что его в конце концов затолкали в ковчег и пустили по реке, чтобы избавиться от такого пророка.

Группа каких-то паломников с севера уже заняла самые лучшие комнаты в «Черном Принце», выходящие на Майн-стрит; наши две, полагаю, по лучшести были вторыми, каждая с длинным узким окном, смотрящим на север. Я бы удавился, если бы обнаружил что-нибудь менее комфортабельное. Стены над расшатанными койками, которые именовались кроватями, пестрели темными пятнами, свидетельствовавшими о постоянных столкновениях между человеческой расой и одной из наиболее близких к ней рас, искренне обожающей человечество. И поверх всего, точно святое благословение, витал капустный дух. В клопах, насколько я понимаю, нет ни радости, ни доброты. Даже человечество они обожают из-за глубоко укоренившейся жадности. Они обладают интеллектом, что правда то правда, — а как бы еще они могли определить точный момент, когда вы уже почти заснули, и выбрать этот момент для нанесения удара?..

Дион говорит, клопы действуют инстинктивно. Я спросил его: «А что такое инстинкт?» Он сказал: «Иди ты к черту!» Тогда Ники вставила замечание, что если вы делаете нечто чертовски умное, не зная почему, то это и есть инстинкт. Однако я все-таки считаю, что у них есть разум, и, возможно, они размышляют слишком много, до тех пор, пока излишние размышления не портят все их поведение, ибо сами посудите: я никогда не видел клопа, который продемонстрировал бы мне хоть намек на симпатию, что бы я для него ни сделал. Презрение — вот что они демонстрируют. Пре-зре-ни-е… Я знавал одного клопа, который смотрел прямо мне в глаза, когда с его пасти сочилась моя кровь, и по его язвительной морде кто угодно мог бы понять, что он сравнивает меня с другой своей едой и отмечает одни сплошные недостатки — слишком соленый, с душком, не хватает соуса и так далее… Он бы не похвалил меня, даже поперчи я свою задницу и намажь ее маслом. Так что я презираю их в ответ. И ненавижу, черт бы их побрал!..

Важный философский момент, который я пытаюсь донести до вас сквозь туман вашего непонимания, вот каков: если человеческой расе суждено вымереть, что получится из клопов? Простите меня за то, что я проклинал их. Мы должны отвечать добром на зло, говорят…

В эволюционном смысле они выросли вместе с нами и не смогут без нас. С блохами все в порядке. Блохам мы не нужны. Они могут есть все, что угодно, даже сборщика налогов. Но клопы зависят от нас, и мы за них в ответе. Мы сделали их тем, что они есть. И они кричат нам: «Ну же, боритесь, иначе мы тоже погибнем!» Поэтому давайте-ка будем бороться[22]…

Я отвлекся, прежде чем начать описывать, что перебродивший экстракт винограда, растущего в диком виде здесь, на острове Неонархей, обладает любопытным побочным эффектом, а именно — способностью опьянять. Во всяком случае, прошлой ночью это было; сейчас следующее утро и несколько поздновато — но зато я, наконец, понял: жить буду…

Вчера вернулся капитан Барр, и мы устроили праздник. Капитан заплыл дальше, чем намеревался. Он сказал, что отчасти его вело нежелание верить в то, что он обнаружил.

Больше нет никаких сомнений в том, что остров, на котором мы поселились, самый маленький и самый западный из архипелага в Былые Времена называвшегося Азорами. Все острова — меньшего размера и другой формы, разумеется, из-за повышения уровня воды — находятся там, где и должны быть по старым картам. И ни на одном из них капитан Барр не смог обнаружить никаких признаков человека. Козы, дикие овцы, обезьяны — есть; на одном острове люди мельком заметили стаю животных, похожих на коричневых диких собак, преследующих оленя. Птицы были повсюду, а в заливе, где «Утренняя Звезда» бросила якорь, в мелкой воде резвились огромные змеи и твари, описания которых нет ни в одной книге Былых Времен. Но — ни одной человеческой фигуры, ни дымка на фоне неба. В ночные часы с корабля не было видно ни одного огонька, не слышно ни звука, кроме стрекотания насекомых, кваканья лягушек и криков ночных птиц да шепота прибоя, набегающего на песчаный берег. В самых лучших естественных гаванях джунгли подходили прямо к краю воды, скрывая развалины того, что могли построить люди в Былые Времена.