Кровавые берега - Роман Глушков

Пять тел привезли сюда на повозке выжившие гладиаторы Торольва, и три – мы. По злой иронии судьбы вышло так, что каждому северянину предстояло копать по одной могиле. И хоть Тунгахоп питал давнюю неприязнь к Торольву, а воин из его команды враждовал с кланом нашего покойного Бьорна, сейчас все старые распри были забыты. И северяне, объединившись, приступили к скорбной работе без ругани и споров, что разразились бы между ними, будь все они живы и встреться в другом месте. От моей помощи могильщики отказались, но присутствовать на церемонии не запретили, отметив таким образом и мои заслуги в сегодняшней битве.

Весь обратный путь, который мы опять проделали в закрытом фургоне, почти все отсыпались. А бодрствующие говорили в основном об ожидающей нас в Ведре награде. Ну и, конечно, вспоминали добрым словом Бьорна, Ларса и Улуфа, коим не повезло дожить до этого награждения – единственной услады для воинов, преодолевающих испытание Юга. Как обычно, не радовался лишь я. Что поделаешь, ведь я жил не одним сегодняшним днем, как северяне, а будущее не сулило мне ничего хорошего.

Награда за победу не заставила себя ждать. Точнее говоря, это мы заставили ее нас дожидаться. И едва переступили порог казармы, тут же угодили в объятья знойных женщин, привезенных сюда прямиком из Садалмалика вместе с вином и прочим сопутствующим антуражем. По этой причине я даже не сразу узнал место, в котором прожил без малого три недели. К моменту нашего прибытия в тюрьму спартанское обиталище сквада Тунгахопа превратилось в натуральный бордель. Причем не самый дешевый. Внутри казарма была со вкусом застелена мягкими коврами, обложена пестрыми подушками, обильно украшена побегами зеленого плюща, увешана клетками со светящимися нетопырями, обставлена графинами с вином и вазами со всевозможными яствами, а также насыщена изысканными парфюмерными ароматами. Санузел также был обнесен кокетливой ширмой. Но главным украшением сего великолепия являлись, безусловно, те, кто его создал – профессиональные жрицы любви, отлично знающие, чем ублажить томимых в неволе героев. Даже таких грубых и неприхотливых, как северяне.

Терзающий меня страх перед грядущим не умалял желания гульнуть на широкую ногу в кругу соратников – кто знает, доведется ли мне еще когда-нибудь предаться разврату и чревоугодию. Однако мои ожидания были в итоге несколько омрачены. Во-первых, жриц любви оказалось всего три. Это ничуть не опечалило краснокожих, но смутило меня, привыкшего грешить более культурным и обособленным манером. А во-вторых, все присланные к нам развратницы отбирались с учетом вкусов северян. Вкусы же у нас расходились довольно сильно. Настолько сильно, что, даже спустя полтора месяца после моего расставания с Долорес, я не смог прельститься на трезвую голову ни одной «призовой» красавицей – каждая из них весила минимум как три Малабониты, вместе взятые, а то и больше.

Впрочем, изобилие вина могло устранить такую преграду, и я решил не откладывать это дело в долгий ящик. Тем более что пить с северянами и не упиться вдрызг мог разве что покойник. И как только охрана заперла наш вертеп на все засовы и законопатила окошки, дабы наши пьяные вопли не нервировали прочих узников, я с головой и без оглядки окунулся в хмельной угар.

Поставив перед собой цель ни в чем не отставать от северян, я тоже крепко налегал на выпивку. Но все равно моя глотка не могла пропустить через себя столько вина, сколько его выдували краснокожие проглоты.

Винные реки и нервно-физическое истощение сделали так, что я быстро и основательно захмелел. И когда соратники только-только входили во вкус веселья, у меня перед глазами уже все плыло и двоилось. Предатель-язык вышел из-под контроля: развязался и одновременно заплетался. Я без умолку нес какую-то ахинею, но меня мало кто слушал. А если слушал, то с трудом понимал. Что, впрочем, было к лучшему – не хватало еще, чтобы моя болтовня кого-нибудь обидела и мне свернули шею. А так северяне просто пропускали невразумительный поток моих слов мимо ушей. Или потешались надо мной вместе с задорно хохочущими Агнешкой, Биби и Жерменой, хотя я вроде бы пытался говорить с ними о серьезных вещах.

Я выпил с каждым из крепышей-коротышей из одной кружки в знак нерушимой дружбы и взаимоуважения (вообще, запивать тосты у северян принято из огромного традиционного рога, но здесь им не полагалась посуда, какую можно было использовать в качестве оружия).

Я драл горло, подпевая героическим песням, даже тем, в которых не знал ни слова.

Я воздавал хвалу павшим героям, в честь которых братья продолжали произносить панегирики даже в разгар оргии.

Я разражался радостными криками вместе со всеми, часто понятия не имея, с чего вдруг они опять разорались.

Я подбадривал собутыльников, решивших устроить шутливые борцовские поединки за право первого обладания приглянувшейся женщиной.

Более того, я сам выходил бороться из-за женщин, если кому-то из северян чудилось, будто я намерен его обойти; чудилось не без основания, ведь я перемигивался со всеми пышечками, когда они одаривали меня игривыми взорами. Ясное дело, что соперники неизменно укладывали меня на лопатки, даже не напрягаясь. Чему я вовсе не огорчался, поскольку еще не напился до той степени, что счел бы наших дам прекрасными и взялся всерьез из-за них состязаться.

Я быстро потерял счет времени, и вскоре мне стало казаться, что наша гулянка идет уже вторые сутки, хотя в действительности она длилась часа три-четыре. От парфюмерных ароматов, что мы вдохнули сразу по возвращении в казарму, давно не осталось и следа. Им на смену пришли тяжелые запахи винного перегара и потных тел, с которыми вентиляция казармы почти не справлялась, а окна тюремщики законопатили. Хотя, возможно, на это все и рассчитывалось. В плохо проветриваемом помещении гуляки захмелеют намного быстрее, отчего быстрее свалятся с ног и угомонятся.

Немудрено, что первым из праздничного круговорота вылетел наименее стойкий гуляка – я. Наслушавшись доносящихся из разных углов казармы сладострастных стонов, я – самый хилый и невезучий гладиатор-любовник, – ненароком вспомнил об оставленной мной где-то далеко-далеко Малабоните. И вмиг приуныл – вспоминать о ней на пьяную голову было гораздо тяжелее, нежели на трезвую. Разумеется, не проходило и дня, а порой и часа, чтобы я не думал о Долорес. Но сегодня ей жилось значительно проще, чем мне, да к тому же она могла сама о себе позаботиться. Вот я и не терзался этими переживаниями, тем более что у меня других проблем было выше крыши. Зато сейчас, в минуту душевной релаксации, удержать рвущиеся на свободу мысли оказалось невозможно. И они устремились прочь, сквозь тюремные стены, к родному «Гольфстриму», после чего рука моя невольно потянулась за очередной кружкой с вином. И еще за одной… И еще…

Последнее, что я запомнил перед тем, как окончательно вырубился, это пухлые женские руки, прижимающие меня к увесистым колышущимся грудям. А также пьяное хихиканье, от которого я хотел отмахнуться, как от назойливой мошкары, но не мог, ибо был заключен в крепкие объятья. Кажется, это была Биби. Или, может, Агнешка – какая теперь разница. Кажется, у меня даже что-то с ней получилось. По крайней мере я честно пытался совершать какие-то возвратно-поступательные телодвижения. Хотя, скорее всего, с нулевым результатом, разве только профессионалка-жрица употребила на раскачку моего почти бесчувственного тела все свое мастерство… Вот только зачем бы ей сдалась лишняя морока, когда вокруг хватало бодрых и готовых продолжать оргию северян…

Возможно, ночью мне даже что-то снилось – не припоминаю. Если и снилось, все равно этот сон был не так интересен, как последующее пробуждение. После такой пьянки я мог бы запросто проспать целые сутки, и еще сутки провалялся бы трупом, пока не восстановил подорванное самочувствие. Однако мне было суждено проснуться спустя всего несколько часов и, естественно, не по своей воле. А также малоприятным способом: кто-то держал меня за шиворот под умывальником и лил мне на голову воду.

– Прошу прощения, – пробормотал я, кое-как приходя в сознание и пытаясь тщетно уклониться от водяной струи. – Малость перебрал, с кем не бывает… Я нечаянно. Сейчас все уберу и вымою.

Первое, что пришло на ум: во сне мне приспичило блевать, и какой-то сердобольный северянин уволок меня в санузел, дабы я ненароком не захлебнулся. Но льющаяся на макушку холодная вода прояснила рассудок и дала понять, что я ошибся. Во рту ощущалась сухость, а вот противного привкуса блевотины не было. Такая подлянка со стороны желудка не исключалась, но пока он вел себя пристойно.

– Загрызи тебя пес, Проныра! – послышалось в ответ. – Я приперся сюда за тысячи километров и позволил мерзким южанам засадить меня в эту дыру, чтобы спасти его жалкую шкуру, а он – гляньте-ка! – тут пьяный с бабами кувыркается! Нет, я, конечно, знал, что ты тот еще прохвост, но сегодня ты превзошел все мои ожидания!