Командир атакует первым - Василий Шевчук

Я видел разрушенную Керчь, Феодосию, Воронеж, Харьков. Тяжело смотреть на руины. Но в этих городах я не был до войны и мог лишь предположить, какими они были раньше. А Киев я знал хорошо: его проспекты, Крещатик, зеленые улицы, набережную Днепра. Светлый, необыкновенной красоты город, где жили радостные, счастливые люди.

Во что можно превратить цветущий край! Мы въезжали в город от Жулян и ничего не узнавали - кругом руины, руины, руины. Киев казался мертвым. Мы молчали, потому что не существует слов для выражения истинной скорби.

Но чем ближе к центру, тем больше и больше оживлялись глаза моих попутчиков. Город вставал из пепла и руин: развалины многих домов убраны, улицы расчищены, много строительных лесов. И больше всего нас радовало и удивляло, что на Крещатике несколько женщин сажали в сквере цветы...

Да, Киев, выдержав месяцы борьбы, оккупации, возвращался к жизни. Теми малыми силами и средствами, которые могла выделить страна на восстановление, город благодаря сверхчеловеческим усилиям своих жителей начинал приобретать прежний облик. Я мысленно забегаю вперед и вижу, верю, что он будет лучше, краше и радостнее довоенного.

Вечером, выложив съестные припасы, пассажиры нашего самолета сели ужинать. За окном шел дождь. Кто-то попросил Симонова почитать стихи. Не только я, видно, хотел их послушать. Константин Михайлович без тени наигранности, полусерьезно, полушуткой ответил:

- Да ведь только писать немного умею. А читать - это дело их, актеров, - он, улыбаясь, кивнул в сторону Алейникова.

Тот запротестовал:

- Не верьте ему, товарищи. Константин Михайлович превосходно читает. И вообще, лучше самого поэта его стихи никто не прочтет.

Симонов спорить не стал, задумался:

- Что же... Что же вам прочитать?

Мы молчали, предоставив поэту самому выбрать строки, подходящие сегодняшнему настроению. Мягко картавя, чуть нараспев, казалось без выражения, Константин Михайлович начал:

Когда ты входишь в город свой

И женщины тебя встречают,

Над побелевшей головой

Детей высоко поднимают...

Я представляю разрушенный Киев, ликование жителей, когда в прошлом году, 6 ноября, наши войска освободили город. А Симонов сделал паузу, прошелся по комнате и вдруг совсем другим голосом, энергично и, как мне показалось, жестко, продолжал:

Пусть даже ты героем был,

Но не гордись - ты в день вступленья

Не благодарность заслужил

От них, а только лишь прощенье.

От волнения у меня перехватило дыхание. А стихи безжалостно подводили итог:

Ты только отдал страшный долг,

Который сделал в ту годину,

Когда твой отступавший полк

Их на год отдал на чужбину.

Не было ни аплодисментов, ни восторженных отзывов. Да и нужды в них не было. Суровая правда поэтической публицистики осенила, задела и нас, и самого автора.

Мы с Константином Михайловичем разговорились о боях под Керчью. Оказалось, что оба были там в одно время, вспомнили печальной памяти Багеровский ров. Симонов рассказывал, как приехал туда как раз в то время, когда вынимали трупы.

- Никакими средствами выражения человеческих чувств - ни музыкой, ни живописью, ни литературой - невозможно, по-моему, передать другим людям то, что ты видел сам, - своим ровным, но выразительным голосом говорил он. - Что бы мы ни написали о фашизме, о его зверствах - все будет мало и все будет в общем-то не так, как было... Но писать об этом надо, и мы будем писать. Человеческая память коротка. Даже не столько коротка, сколько добра по своей природе. Она долго помнит хорошее и старается забыть гнусное, подлое, зверское. А не говорить о фашизме, предать его забвению - значит дать возможность другим выродкам повторить все это в новом, еще более античеловеческом варианте...

На следующий день мы без всяких препятствий долетели до Москвы. Константин Михайлович не уехал в редакцию "Красной звезды" до тех пор, пока не помог устроиться нам в гостиницу.

В штабе ВВС быстро были решены все вопросы, получены необходимые документы. Вылет назначен на следующий день. Мы с Иваном Корниенко решили побродить по столичным улицам. Я вспомнил, как погибший Иван Базаров с восхищением рассказывал нам о Москве, о Большом театре. В театр мы, правда, не попали, но по московским улицам находились. О войне сейчас напоминало только большое количество людей в военной форме.

Совсем мирный, довоенный облик придавали городу театральные афиши, объявления о футбольных матчах и больше всего - легкие полотняные козырьки над окнами магазинов. Ни одного разрушенного здания - Москва жила обычной деловой, рабочей жизнью.

На следующее утро новый перелет - и мы на месте, на аэродроме полка, готовящего пополнение для фронта. Трудно переоценить значение запасных авиационных частей. Здесь на боевых самолетах обучались летчики, прибывшие из авиашкол или из госпиталей. Летный состав запасных авиационных бригад и полков принимал на заводах самолеты, перегонял их на свои аэродромы. Там технический состав устранял выявленные дефекты, пристреливал бортовое оружие. Самолеты тщательно облетывались. Потом их переправляли на фронт.

С рассвета и до темноты на аэродроме, куда мы прибыли с Иваном Корниенко за пополнением, шли полеты. Словно на конвейере, на взлетно-посадочной полосе взлетали и садились боевые машины. Над самым летным полем беспрерывно в воздушной карусели кружились истребители отрабатывались учебные бои.

Но вот первая встреча с командованием части раздосадовала и огорчила нас. Ее командир, рослый, с буденновскими усами полковник, даже не дослушав наш доклад, огорошил отказом:

- Ничего сразу, товарищи, не получите. Месячишко придется отдохнуть.

Сами же мы рассчитывали управиться за три, ну пусть за пять дней. А тут - "месячишко"!

- Товарищ полковник! - перешел я в наступление. - Мы ведь с фронта, там людей ждут и машины тоже.

- Ну конечно, вы с фронта, а мы тут, в тылу, баклуши бьем... Таких, как вы, здесь десятки. И все ждут, - устало ответил полковник, остановив меня жестом руки. - Поживите, посмотрите, как мои пилоты работают, потом возражайте... Самолетов, кстати, полно. Можете хоть сегодня забирать и отправляться обратно. А летчиков нет. Готовим. Скоро будут.

Я понял, что спорить, что-то доказывать бесполезно. А полковник рассказывал нам, с какой подготовкой прибывают сюда выпускники после училищ:

- Это же птенцы. Взлететь кое-как могут, а садятся - глаза зажмуривай: убьет себя или только машину разложит?.. А уж воевать... Да им только скажи, они же пешком на фронт побегут!..

Действительно, летчики запасных полков открыто завидовали нам, фронтовикам, жаловались на свою "невезучую" судьбу - они не сбивали вражеские самолеты, о них не писали в газетах, их не снимала кинохроника. Но каждый фронтовик, тем более прошедший школу запасного авиационного полка, знакомый с работой его личного состава, не задумываясь, отдал бы свои награды этим людям.