Мой Демон - Михаил Болле

– В самом деле?

– Ну да. А сейчас пишу дипломную работу о фригидности жены Пушкина.

– Не понял…

– Вот дурачок! Ты что, не знал? Наташка-то была фригидной, как моя знаменитая тезка Мэрилин Монро! Отсюда и все проблемы. Кроме всего прочего, она происходила из такой семейки, что о-ля-ля! Дед был пьяница и развратник, потративший почти все состояние на непотребных девок, отец – душевнобольной человек, а мать – постепенно спивающаяся святоша. Да в наше время такую семейку стоило бы подвергнуть насильственной стерилизации! Кстати, именно суровая мамаша всеми силами подавляла в своих дочерях сексуальные чувства. Отсюда у Натали родился страх перед сексом, за которым последовала фригидность. Неужели ты не знал о том, что в свете ее называли стыдливо-холодной красавицей?

– А как же дети, роман с Дантесом?

– Ну, то все легко объяснимо: дети – плод не секса, а банально-регулярного супружеского совокупления, в котором страсти было не больше, чем в равномерном покачивании железнодорожных вагонов. Что касается флирта с французиком, то это не что иное, как желание пококетничать от скуки и усладить свои нежные ушки горячими восторгами иностранца. Ведь секса-то у них не было, поскольку Натали он был просто не нужен. По крайней мере, так сказано в этой книжке.

Никита потянулся к книге и нехотя пробежал первый, попавшийся на глаза абзац:

«Стихотворение «Мой Демон» было написано Пушкиным в 1823 году, в следующем году опубликовано и впоследствии появлялось уже под другим заглавием, более обобщенным: «Демон». Советские текстологи совершили нелепую поправку – в романе «Евгений Онегин», в строке «Иль даже Демоном моим», стали писать слово «Демон» с маленькой буквы. Тем самым они умышленно обескровили и искалечили весь смысл, где в тексте Пушкина исчез сам Пушкин, который знал своего Демона в лицо…»

– Так вот что означала эта странная фраза – «и даже имя обезглавят»! – осенило Никиту. Пораженный внезапной догадкой, он заглянул на первую страницу обложки, где была помещена информация об авторе, и похолодел от ужаса:

«A.B. Воронцов. Доктор исторических наук, лингвист и крупнейший пушкиновед. Даты жизни: 1941-1992 гг.».

Глава 21

Такси остановилось у ворот отдельно стоящего двухэтажного здания, окруженного новеньким чугунным забором с завитушками. Никита попросил таксиста подождать его и бросился к калитке. Уже через мгновение он стоял на ступеньках крыльца, названивая в видеофон. Бронированную дверь отворил коренастый охранник.

– Привет. Дядя Гера на месте?

– Герман Петрович у себя в кабинете.

Проворной мышью Никита юркнул мимо охранника, взбежал по мраморным ступеням на второй этаж и открыл массивную дверь из красного дерева. В просторном кабинете, где приятно благоухал дорогой освежитель воздуха, по шелковому чилийскому ковру разгуливал Герман Петрович, негромко разговаривая по мобильному телефону. Его экономные движения обычно умиляли Никиту, но теперь он даже не обратил на них внимания.

– Здравствуй, дядя Гера…

– Ты что? Не видишь, я занят! Сядь в кресло и подожди, – недовольным тоном некстати потревоженного начальника приказал Герман Петрович и, подойдя к высокому окну, продолжил прерванную беседу.

Никита молча повиновался. Удобно устроившись в мягком кожаном кресле, он принялся ждать.

Ему хотелось поделиться со своим покровителем всеми событиями последних дней – рассказать ему о странном Воронцове, то ли восставшем из мертвых, то ли использующем имя умершего, и о его двенадцатилетнем спектакле, о ссоре с Сергеем и ухаживании за Наташей. Однако Герман Петрович был так прочно занят, что его разговор по телефону явно затягивался.

От нечего делать Никита принялся рассматривать хорошо знакомый ему интерьер кабинета, некогда принадлежавшего его отцу. Почти все здесь осталось неизменным. И дорогой письменный стол из черного африканского дерева по-прежнему стоял в правом углу, и на мраморном камине высились большие старинные часы со всадником на лошади, у которого была поднята рука со шпагой, а на щите красовалась эмблема древнего французского рода. И картина, писанная неизвестным русским художником XVIII века, изображавшая вид Швейцарских Альп, висела в той же громоздкой раме над книжным шкафом со стеклянными дверцами. Вот только у окна теперь стоял не отец, а его бывший заместитель – Герман Петрович Пономарев. Спокойная и уютная обстановка подействовала на Никиту столь умиротворяюще, что он, как-то незаметно для самого себя, пустился в философствования…

Размышлять о месте человека во Вселенной, о беспредельности пространства и бесконечности времени лучше всего на природе, тихой летней ночью, когда ярко сияют звезды – ведь их отдаленный свет начал свой путь, еще когда по земле бродили динозавры, а будущее человечества таилось в генах небольших теплокровных млекопитающих.

Размышлять о счастье и любви лучше всего во время романтических прогулок по Венеции, держа в руке теплую маленькую ладонь любимой женщины, которой долго добивался и с которой обвенчался только перед самым отъездом.

Размышлять о бренности всего сущего лучше всего на кладбище, среди мраморно-черных крестов и надгробий, под которыми лежат те, кто мучился такими же вопросами задолго до тебя. Впрочем, размышления о смерти не требуют особых обстоятельств – они сопровождают нас везде и всюду, отравляя самые прекрасные мгновения жизни и смягчая тягостную невыносимость самых ужасных ее мгновений.

И наконец, размышлять о смысле своей быстролетной жизни лучше всего именно в таких уютных и солидных кабинетах, которые словно бы хранят дух твоих предков! Никиту так поразило одно неожиданное соображение, что он достал мобильник, включил калькулятор и погрузился в вычисления.

Предположим, что средняя продолжительность человеческой жизни составляет 70 лет. Сразу отнимем 15 лет, ибо примерно с этого возраста человек начинает задумываться над смыслом собственной жизни. Оставшиеся 55 лет разделим на 3 – время, отводимое для сна, – и получим примерно 18 лет. Однако как минимум 2-3 часа в день у нас уходит на удовлетворение элементарных житейских потребностей – и то если предположить, что мы зарабатываем на жизнь любимым делом, а не тратим по 8 часов в день исключительно ради хлеба насущного. Вычитаем еще два года и получаем 16 лет – это при самом идеальном для занятий философией образе жизни!

Забавная получается ситуация – одна из величайших философских проблем сводится к тому, чем заниматься в этой жизни на протяжении всего-навсего 16 лет! Да одно только чтение философских трактатов, посвященных данной проблеме, способно сократить это время как минимум вдвое! Чему же посвятить свои 16 лет земной жизни, если предположить, что никакой другой жизни нет?