Второй кубанский поход и освобождение Северного Кавказа. Том 6 - Сергей Владимирович Волков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В бою под Тихорецкой сотня не участвовала, а возможно – не участвовал я, так как не помню, были ли мы тогда в каком-нибудь другом деле. А бой под Тихорецкой был большой, и в нем особенно пострадал наш 5-й эскадрон, в пылу атаки перескочивший красные окопы и попавший под перекрестный огонь. Уже после боя наткнулись мы на дороге на разбитый снарядом бронеавтомобиль красных.
Сильный и упорный бой был и под Кореновской, где запомнились рвавшиеся во дворах нашего расквартирования снаряды, кажется шестидюймовые. И опять, как четыре с половиной месяца тому назад, корниловцы понесли у той же станицы большие потери. Особенно наседали матросы, и, если память мне не изменяет, с противной стороны были и китайцы.
Нас услали куда-то дальше. Очутились мы у станицы Пашковской, где и узнали о взятии Екатеринодара. Удалось нам даже побывать в этом городе, но настолько мимолетно, что ничего не сохранилось в памяти. Запомнилась только одна наша позиция у самой Кубани.
Мы несли охрану и наблюдение, расположившись на какой-то леваде, огражденной высокой насыпью со стороны реки. На насыпи поставили пулемет. С другого берега Кубани красные посылали меткие пули. Высунуть голову было небезопасно. Пулемет наш изредка посылал короткие очереди. По всей вероятности, скрытый на другой стороне стрелок имел бинокль и нащупал скрытый в насыпи пулемет, вернее его дуло. Вскоре наш офицер-пулеметчик был убит пулей в голову. Стали еще осторожнее. Место, откуда летели пули, никак нельзя было установить, так как деревья росли у самого берега. Противоположный берег был более низким, поэтому уже в 15—20 шагах от насыпи мы могли спокойно гулять, держась поодаль от канавы, где ютились наши пулеметчики и наблюдатель. Прошло немного времени, как оказался убитым еще один офицер-пулеметчик, и тоже в голову. Так ни за грош сложили свои головы два молодых офицера! Какую грусть это навело на нас!
В сумерки вернулись в станицу. Со следующего дня мы начали движение вверх по Кубани. Вскоре я получил приказание с одним казаком и тремя черкесами произвести разведку в сторону ближайших аулов. В нашем полку был черкесский эскадрон, пожалуй самый многочисленный по своему составу.
Утром мы направились к Кубани; спустились с крутого берега к воде, где нас ожидала своеобразная длинная лодка, выдолбленная из одного большого дерева. Такого чуда мне еще не приходилось видеть! (Кажется, ее простонародное название – «душегубка».) Устраиваться в ней было совсем плохо: устойчивости никакой! Я вырос в степи, где протекала совсем мелкая речонка. Плавал я плохо, так что не стоит говорить о моих переживаниях на быстром течении глубокой реки. Держали мы направление на расположенный невдалеке аул. Слава богу – пристали к берегу!
Черкес из этого аула пошел на разведку. Скоро он вернулся и повел нас за собой. Едва мы вошли во двор одного из домов, как тотчас же стал собираться местный люд – все больше женщины. Начались рыдания, перешедшие в душераздирающий жуткий вой. Черкесы рассказывали, кто из этого аула погиб в бою и при каких обстоятельствах. И каждый рассказ о смерти вызывал новый вопль неизбывного горя. Как-то неловко было в такой момент уводить людей обратно. Нас накормили, и я стал поторапливать моих черкесов в обратный путь. Красных в широком районе вокруг аула не было. Наш визит навсегда остался в моей памяти.
Вернулись назад. Пошли на хутор Романовский и дальше вверх по Кубани, когда пришлось увидеть весь полк на походе. Состав его явно превышал норму: до десятка эскадронов, из которых один только черкесский превышал 200 сабель. Немало времени провели мы в станице Прочноокопской. Несколько дней подряд выезжали в Форштадт и несли там охрану берега и наблюдение за Армавиром. Лошадей ставили в укрытие и пробирались к берегу уже пешком. Здесь надо было быть особенно осторожными, так как при открытом подходе мы подвергались жестокому обстрелу со стороны Армавира.
Занимали мы район маленького, примитивного кожевенного завода. У крутого спуска к Кубани был вырыт большой глубокий окоп, дававший прекрасное наблюдение за городом и за всем широким и пологим песчаным побережьем вправо и влево от нас. С правой стороны нашего окопа находился просторный сарай, закрытый со стороны Армавира, а позади нас какая-то более солидная постройка. В этом сарае, собственно говоря, и помещался весь завод – два больших чана с кожами и большой крепкий стол, на котором деревянным катком раскатывались кожи.
Все время мы подвергались обстрелу из Армавира орудийным и пулеметным огнем. Обстреливали нас и минометы. Сильные и трескучие разрывы мин были особенно неприятны. Полет их можно было слышать и видеть. Существенного вреда обстрел не приносил, и мы быстро освоились: пусть себе стреляют!
Однажды кто-то вынул кожу из чана и начал раскатывать на столе. Нашлись подражатели. Завелось развлечение. Собирались и зеваки. Сыпались шутки. Не раз толкался там и я. Часто собирались мы там просто побалагурить, поболтать и повеселиться. Однажды, во время одного из таких сборищ, явились туда и двое молодых приятелей – казаков одной из задонских станиц – постоянно веселых и жизнерадостных. Один из них пристроился в левом уголке сарая, возле стола. И как раз в тот момент, когда я посмотрел на него, он как-то странно подскочил, откинув назад голову и верхнюю часть тела, и упал – пуля в голову. Грустно и тяжело было видеть эту нелепую гибель молодой жизни!
Отсюда я уехал, наконец, в долгожданный отпуск, а вернувшись, узнал, что и второй приятель-казак, сильно загрустивший после смерти своего друга, был также убит случайной пулей после одного из боев под Ставрополем.
КОРНИЛОВЦЫ ВО ВТОРОМ КУБАНСКОМ ПОХОДЕ[140]
Восстание донского казачества за свои попранные права и вольности разрасталось и ширилось. 23 апреля 1918 года
