Догоняя Птицу - Надежда Марковна Беленькая
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
-Вот же бред собачий, - ворчал Леха, перелистывая заскорузлые от клея листы неловкими пальцами. - И что, ты этому всему веришь?
-Верю - не верю, какая разница? - откликался Володя. - Наше общество сделало колоссальный шаг вперед, если такие знания теперь доступны. Мы - свидетели слома эпохи. Вот увидите: еще немного - и появятся институты, научно исследовательские центры по изучению паранормальных явлений или уфологии. Можно будет поступить в университет и получить диплом по специальности "Кантактер с внеземными цивилизациями" или "Диагност искажения реальности".
"Гармонизация жизненной силы: общее оздоровление", - читала Лота про себя, временно завладев Володиной тетрадкой. "Призрак-тень с маленького полустанка". "Формирование намерения для вхождения в тонкое состояние". "Петрозаводский феномен: прошлое, настоящее и будущее". "Определение геопатогенных зон в квартире". "НЛО в Крыму". Она развернула аккуратно сложенную и уже успевшую пожелтеть вырезку: "НЛО часто наблюдали в Крыму в районе Ботанического сада, - рассказывала статья. - Здесь объекты совершали посадку. В 1991 году, сравнив банк данных НЛО в Крыму с геологической картой, мы обнаружили, что большинство данных наблюдений НЛО проходят в районе прохождения геологических разломов...".
Вообще-то Лота понимала, для чего Володя собирает весь этот информационный сор. Вера в его правдивость действительно была ни при чем. Но собранные вместе все эти глуповатые статьи, сомнительные утверждения, псевдонаучные обобщения превращались в некое довольно нелепое и неуклюжее, но притягательное свидетельство чуда.
Рюкзак Володи не был переносным домом, как, например, рюкзак Птицы, до полусмерти пугавший Лоту самодостаточностью, неисповедимостью путей и абсолютной ни к чему непривязанностью. Не был он и рюкзаком Лехи - этой кладовой странствующего Плюшкина, куда попадало все, что плохо лежало или лежало хорошо, но само просилось в руки. От вещей Лехи пахло подгнившей сыростью, будто бы они провели зиму на террасе заколоченной дачи. Не походил Володин рюкзак ни на этническую торбу Индейца, в которой чумазые рубахи перемешались с глиняными свистульками, ритуальным ножом и обрезками тесьмы, ни на панковские пожитки Коматоза, где про запас имелись кое-какие химические реактивы, тюбик с клеем "Момент" и даже стеклянный шприц - так, на всякий случай.
* * *
Родной Иркутск Володя не любил, и сразу как-то весь сникал, когда принимался про него рассказывать. Он жил с родителями до самого отъезда в Крым, который те восприняли как побег. Отец был не последним человеком в местной администрации, но имел странную привычку бить взрослеющего сына широким кожаным ремнем с железной пряжкой. Эти побои не прекратились даже тогда, когда Володя вырос - отец бил по привычке, и остановиться, как правило, не мог. Рост у Володи - один метр девяносто восемь сантиметров: отец подходил вплотную, смотрел на сына снизу вверх, запрокинув голову - и хлестал по чем придется.
-А ты врезал бы ему разок, - советовал Коматоз. - Он бы сам к тебе больше не полез.
-Не могу, - вздыхал Володя. - Один на один, может, и врезал бы. А он дерется, только если мать рядом. Я при матери не могу. Лучше я туда больше не вернусь.
Володя терзался от злости и безысходности, но дать отцу сдачи не смел. Только ручищами закрывался. Взрослеющего сына отец избивал за идеалы, высокие цели и непостижимые ценности - Володя рисовал, сочинял стихи и категорически отказывался посещать секции самбо или футбола, которые подыскивал для него отец. Сам натягивал холсты на подрамник, покупал растворитель и краски. Ходил к старичку-учителю, члену Союза художников, и брал уроки живописи. Дома запирался на задвижку у себя в комнате и писал маслом, считая живопись - служением, а все остальное - второстепенным и не заслуживающим внимания обеспечением быта, которое как раз в первую очередь и занимало его хлопотливых и запасливых родителей. Но отец настоял, чтобы Володя поступил в институт учиться на инженера, потому что с такой профессией устроиться в Иркутске при соответствующей протекции было несложно.
- Может, тебе все-таки на стихах остановиться? - заискивала мать, пока отец находился в присутствии и они были дома одни. - Сидишь, пишешь себе на здоровье. Войдет отец - ты свою тетрадку сразу под стол, он и не заметит, а?
Но компромиссы Володю не устраивали.
- Это нечестно, - рассуждал он. - Картину человек видит глазами - и все ему сразу про тебя ясно. Либо он хочет дальше смотреть на твои художества, что, кстати, тоже не так уж много забирает времени, либо отвернется и забудет. А стихи - их ведь надо заставить прочитать, а как? Гоняться за человеком? Давить на педали дружбы? Но разве ж это не насилие?
Со временем живопись он все-таки забросил. Он плыл по медленному, но цепкому течению провинциальной жизни, почти не прилагая усилий к тому, чтобы держаться на поверхности. Но что-то постепенно разладилось. Менялась сама эпоха и ее основополагающие законы. В городе хозяйничали новые люди и ощущались новые влияния. И под шумок Володя начал отлучаться из дома. Он уезжал все дальше и дальше и, возвращаясь, всякий раз чувствовал, как все больше отдаляется от
