Догоняя Птицу - Надежда Марковна Беленькая
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В Крыму тоже кое-что имелось, причем на бесплатных основаниях. Это "кое-что" не было очищенным и бутелированным снадобьем, снабженным этикеткой или сопроводиловкой от фармацевта, предупреждающего о последствиях. Никто не мог заранее предвидеть и предсказать его эффект: он был неисповедим. Но все-таки, все-таки... Все-таки это было хоть что-то. Кто, скажите, в 19 лет задумывается о каких-то там последствиях? Покажите нам этого скучного человека - и мы скажем ему в лицо все, что о нем думаем. Кое-что из этого "хоть чего-то" произрастало в руслах пересохших рек, впадавших в море прямо посреди широкого галечного пляжа. Надо было всего лишь спуститься на дно этого русла, пошебуршиться в ярко-зеленой, вскормленной жирным илом траве, не засыхающей даже в засуху, такая там замечательная почва, раздвинуть густую лебеду, пряную полынь, остро пахнущую аптекой мяту, полоумный вьюнок, который своими спиральками так и норовит зацепиться за палец, браслет или пряжку на сандалиях, и наконец-то увидеть их: зеленые каштаноподобные коробочки дурмана, датуры вонючей, одурь-травы, травы дьявола. Но они не были невинны, как обыкновенный конский каштан, эти колючие коробочки. Более того: обитавшее в них божество было взбалмошно, непредсказуемо и высшей степени вероломно. Датура схватывала свирепо, непристойно. Это был не приход, а нападение. Но все-таки это был заодно и трип, путешествие в неведомое, т.е. в глубь себя, решительная фига в рыло скуки.
Вместо круглого, с лакированными боками каштана, верного помощника в борьбе против моли в платяном шкафу, внутри коробочки обнаруживались черные семена, которые надлежало схапать прямо сразу, прямо посреди широкого пустынного пляжа, чье уныние не оживляло даже шуршащее рядом море - и, созерцая который, каждому думалось о том, что это побережье - одна из дальних и захолустных окраин, которую ни одному властителю пока еще не удавалось удержать. Не разнообразила его окраинного уныния ни выпивающая в отдалении компания с визжащими тетками и беременными мужиками, хватающими то одну, то другую тетку за мокрый купальник, ни совсем в отдалении - пустое кафе с пластмассовыми столиками, сомнительными бифштексами и дрянным вином.
В общем, ввиду удручающей скуки пейзажа семена, как правило, принимались перорально и незамедлительно.
В тот день они распотрошили целую сумку колючих коробочек, собранных в русле безымянной реки - они уже давно заприметили буйное цветение датуры и жирные, очень психоделические на вид плоды, из которых в итоге вышло много семян. Но как их жрать - прямо так что ли? Вот так запросто? Точно никто не знал. Сожрали запросто, в предчувствии будущих метафизических наслаждений. Все предвкушали грезы, из которых сплетутся новые миры, воспринимаемые, как всамделишные и, как хотелось думать, имеющие отношение к действительной изнанке реальности, куда обычный ум в обычном состоянии никогда не решится заглянуть, и все же бесконечно лживые. Запили прошлогодним вином - его оставалась целая бутылка, они покупали его задешево вскладчину у торговки в розлив. Зернышки на вкус были горькие, но это не страшно. Хуже было то, что эффекта от них вообще не последовало! Ни через час, ни через полтора. Тогда закинули еще по пригоршне, чтобы уже наверняка.
Так и вышло - наверняка.
Сначала Муху било о гальку так, словно она действительно муха - жирная, из колбасного цеха или, скорее, с бойни, с волосатым брюшком и тупым рыльцем. Из осенних: тех, что валятся на спинку и с надсадным жужжанием колбасятся по полу в предсмертной агонии. А дальше уже ничего не казалось: только ужас, только судороги и ледяной пот.
Необозримая, звездная, роскошная летела августовская ночь, а мимо ночи на крыльях ужаса летела Муха.
И как всегда, когда тебя одолевает стихия, окончательно невыносимо становилось от мысли, что это еще не конец, что впереди ожидают новые мучения, еще страшней и непоправимей.
Преодолевая деревянистую непослушность мышц, Муха кое-как доползла до лагеря (все-таки она, к счастью, съела меньше семян, чем остальные), откупорила баклажку, прильнула высохшим ртом прямо к горлышку, к тепловатой воде, пахнувшей пластмассой и солнцем. И высосала ее до дна, до последнего глотка, никому ничего не оставив, потому что это был поединок жизни и смерти. Ее рвало чем-то мутным, где, вроде бы, плавали те самые зернышки. Стало легче - рвота отрезвляет. Но в каком мире она оказалась теперь, уже не настолько зацикленная на собственных переживаниях - в том или в этом? Лагерь был полон буйных психов, которые стонали, кричали, извивались, перекатывались на спину и вставали мостиком. Скрючившись у входа в палатку, разговаривали по невидимому телефону - потому что им было страшно и грустно и очень хотелось позвонить домой, чтобы пожаловаться маме, как им плохо, а ближайший телефон-автомат находился в поселке. Но чудодейственные свойства растений - они ведь и в этом тоже заключаются: удаленное становится близким. А для юноши - худого, молчаливого юноши с цыплячьей бородкой - он появился в лагере не так давно и нравился Мухе все эти дни - ближайшей и доступной сделалась лунная дорожка на поверхности моря, и он пошел по ней, улыбаясь - навстречу холодной, успокоительной - как долька лимона в крепком коктейле - луне. Он шел к ней, как к величайшему чуду, которое ему давно обещали и вдруг преподнесли. Оставалось только подойти и взять, главное - не споткнуться и не спугнуть. Он шел осторожно, пока весь не погрузился в темную теплую воду, из которой когда-то вышел на сушу весь животный и растительный мир земли и откуда несколько веков назад на эти пустые берега высадилось Христианство. А лицо его было таким пресветлым, точно он Эвридика, которую выманили из подземного царства и теперь куда-то вели, увлекая мелодией. Он ушел в воду весь, с плечами, с головой, уже очень уставшей от недоумения и страха. Потому что в этой воде не было ни бреда, ни судорог, ни похотливых истероидных жаб, корчащихся возле палаток. Ни пожара во рту, который нечем потушить. Была ли в этой воде скука? Этого он не знал, он про нее забыл.
Хорошенько проблевавшись и сообразив, в чем дело, Муха лихорадочно замоталась туда-сюда по берегу, призывая на помощь. Но кто в этом
