Догоняя Птицу - Надежда Марковна Беленькая

И Лота понимала, что больше никогда не услышит этой песни, что мгновение не вернется и не повторится, что оно ласково, но решительно сбрасывает с себя ее судорожные пальцы. И тогда она закуривала, или наливала себе обжигающего и гадкого на вкус самогона и залпом его выпивала, потому что эти бессмысленные и не такие уж приятные действия создавали иллюзию того, что человек способен удержать время.

Глава девятнадцатая

Муха. Одурь-трава

Каждый из них ждал чуда. Даже тот, кто не был склонен к мечтаниям, не подкрепленным действительностью, или уж тем более к мистицизму. Ждал чуда, покидая свой дом. Добираясь до Симферополя на грязных, вонючих, заблеванных, заплеванных семечковой шелухой "собаках" через Харьков, Мелитополь и Запорожье. Выходя ранним утром на трассу и поднимая руку. Ждал чуда, когда его лба касалось золотое свечение утреннего солнца - солнца свободы. Когда к обочине после секундных раздумий подваливал первый драйвер, а через двести километров и пару часов - старенький поселковый газик, и грузовичок с пружинными матрасами, и фура с капустой - что-нибудь обязательно их подбирало, подхватывало, уносило вдаль - в зависимости от расстояния, времени суток и времени года. Ждал, открывая дверцу кабины и ставя ногу на подножку. Ждал от каждого населенного пункта, от каждого абрикосового дерева, покрытого сизым слоем придорожной пыли. От каждой водонапорной колонки с алюминиевой кружкой, привязанной за ручку веревкой. От гудящего мухами и пахнущего бычачьими хвостами сельского магазина, который встречался на пути. От каждой пуговицы, подобранной просто так на замусоренной обочине. И главное - от человека. Чуда или хотя бы знака. Знаки были - целая куча знаков. Но чуда не происходило. Вообще-то знаки и были чудом. Каждый повстречавшийся человек. Каждая выклянченная у прохожих монета, из которых к полудню набиралось на полноценный обед из кефира и хлеба в тени тутового дерева. Смена сезонов прямо у тебя на глазах тоже была, несомненно, чудом, и завораживающая смена дня и ночи, или когда капризная кривая погоды все-таки окончательно выпрямлялась, утыкаясь в лето. Но они ждали другого чуда. Они были уверены, что перемена должна быть не внешней, а внутренней. По их мнению, для настоящих перемен не обязательно было куда-то стремиться: все и так уже есть здесь и сейчас, прямо у тебя внутри. Необходимо только замедлить движение. Замедлить движение и сосредоточиться. И в этом они, разумеется, были бесконечно правы. Но далее наступал черед других рассуждений: эти рассуждения сводились к тому, что для восприятия чуда необходимо изменить сам механизм восприятия, который не то что бы давал сбой или заедал, поперхнувшись песком и пылью. Или же принимался вращаться куда-то в другую сторону, как это случается у шизофреников. Нет, нет и еще раз нет. Молодой крепкий механизм работал бесперебойно, поставляя сигналы окружающего мира с методичностью заводского конвейера. И вот в этой-то методичности, в ее занудной бесперебойности и была зарыта тощая и голодная собака скуки.

Против нее, против скулящей суки по имени Скука с тусклой шерстью и выпирающими ребрами, нормальных человеческих средств, прямо скажем, не хватало. Она могла выскочить на тебя внезапно, совершенно неожиданно в любой - до ужаса любой - момент. Ухитрялась высунуть паршивую морду, когда ты покупаешь на блошином рынке ношеные, но еще вполне приличные и крепкие "левисы" всего за три рубля - откуда их взяла эта бабка - украла? нашла на помойке? Может, некто состоятельный и с понятиями подал их ей в качестве милостыни, рассчитывая, что она сумеет толково продать? Или когда, потея от адреналина, крысишь булочку прямо из-под носа продавщицы, а потом резко и победоносно выскакиваешь вон, на оживленную улицу. Или когда очень весело сейшенишь - это потом уже Эльф выступал в центре всеобщего внимания со своей скрипкой, а раньше было по-простому - флейта, гитара, бубен какой-нибудь завалящий; Муха дудела на флейте или пиликала на губной гармошке; они были колоритной компанией, и им неплохо подавали. Когда шагаешь по городу ранним утром, и впереди у тебя - вся жизнь. Или целуешься, ласкаешься, возишься, и вещи так и разлетаются веером - джинсы! носки! трусы! Постойте: а чего это они? А того, что вдруг вернутся родители. Или прильнешь нежно друг к другу где-нибудь на диком пляже, где не то что родителей, а вообще людей вокруг полнейшее отсутствие. Только волны перешептываются и перекатываются, только разогретый за день песок, который и к ночи не успевает остыть. И вот, когда безумства уже позади, прикуриваешь сигарету, пускаешь дым в потолок - или в темнеющее небо с льдинкой-луной, а мысль в голове одна: какая скучища! Или когда мечтаешь о будущем, чтобы от нее, от этой суки, подальше удрать - а ведь, казалось бы, именно в этом мгновении ей нечего делать рядом с тобой - и вдруг это будущее прямо у тебя на глазах превращается в прошлое - причем эдакое незавидное, типа горелой пластмассы или консервной жестянки с бычками. И вот она лезет и лезет со всех сторон - как пыль, как сор, как всякая энтропия. Прямо руки опускаются!

Надежные средства против скуки продавались в крупных городах (в малых, скорее всего, тоже) возле центральных аптек - у спекулянтов, в доступных любому желающему медицинских баночках, флаконах и прочих упаковках. Большинство из их пользователей не были наркоманами в обычном смысле. Зато они были психонавтами - иначе говоря, людьми, чей авантюризм или духовный поиск (одно чаще всего прикрывалось другим) нуждается в употреблении стимуляторов. Им нравилась доступность иных измерений. Это была своего рода тайная религия, и, как всякое тайномыслие, всякое сектантство, она притягивала. Коротко говоря, вещества надлежало вкалывать в вену прямо так или предварительно обработав физико-термически, а можно было принимать перорально. Да много способов, в принципе, существовало. Муха все эти способы знала и мало какими брезговала. Знала она также и про то, что чем чаще и интенсивнее разнообразишь свою повседневную психическую диету