Избранное - Уильям Фолкнер

— Что вы делаете? — спросила она, все еще не поднимая головы. — Вы опять сломаете ребра.

— Да, — согласился он, неловко гладя ее волосы.

— В этом-то все и дело, — проговорила она. — Вот так вы всегда… Вредите самому себе, только чтобы напугать других. И никакого удовольствия вам это не доставляет.

— Никакого, — согласился он и, чувствуя, как в грудь вшиваются раскаленные иглы, продолжал гладить ей волосы твердой неловкой рукой. В далекой вышине над ним сверкали страшные черные звезды, а вокруг простирались долины тишины и покоя. Наступал вечер, в комнате уже сгущались тени, они растворялись во мгле, а за окном рассеянным, почти осязаемым сияньем неведомо откуда струился бледный солнечный свет. Где-то уныло и грустно замычали коровы. Нарцисса наконец поднялась, касаясь пальцами своего лица и волос.

— Вы уже совсем скрючились. Если вы будете и дальше так себя вести, то никогда не поправитесь. Повернитесь на спину.

Он повиновался — медленно, закусив губу от боли; на лбу его выступил пот, а Нарцисса с тревогой за ним наблюдала.

— Вам больно?

— Нет, — отвечал он, и рука его снова сомкнулась вокруг ее руки, которая теперь больше не пыталась сопротивляться. Солнце уже зашло, и вечерняя полутьма, хранительница мира и покоя, наполнила комнату, и сумерки стали сгущаться.

— И вы больше не будете с такой скоростью носиться на автомобиле? — настойчиво вопрошала она из тьмы.

— Не буду, — отвечал он.

Тем временем Нарцисса получила от своего анонимного корреспондента еще одно письмо. Это письмо принес ей Хорес. Однажды вечером, когда она лежала в постели с книгой, он постучал, открыл дверь, нерешительно остановился, и некоторое время оба смотрели друг на друга через невидимый барьер отчужденности и гордого упрямства.

— Прости, что я тебя беспокою, — натянуто проговорил он.

Неподвижно лежа под затененной абажуром лампой, которая освещала пятно темных волос на подушке, она опустила книгу и спокойным вопросительным взглядом смотрела, как он прошел по комнате и остановился у ее кровати.

— Что ты читаешь? — спросил он.

Вместо ответа она закрыла книгу и, заложив ее пальцем, показала ему пеструю обложку. Но он даже не взглянул. Ворот его рубашки под шелковым халатом был расстегнут, и, пошарив тонкой рукой по ночному столику, он взял с него другую книгу.

— Я не знал, что ты так много читаешь.

— У меня теперь стало больше свободного времени, — отвечала она.

— Да.

Рука его все еще перебирала лежавшие на столике предметы.

Нарцисса ждала, что он заговорит, но он молчал, и тогда она спросила:

— Что ты хотел мне сказать, Хорес?

Он присел на край кровати. Однако глаза ее все еще смотрели вопросительно и враждебно, а рот был сжат в холодной упрямой гримасе.

— Нарси, — выговорил он наконец. Она опустила глаза на книгу, и тогда он добавил: — Во-первых, я хочу извиниться, что так часто оставляю тебя по вечерам одну.

— Вот как?

Он положил руку ей на колено.

— Посмотри на меня. — Она подняла к нему враждебные глаза, и он повторил еще раз: — Я хочу извиниться, что так часто оставляю тебя по вечерам одну.

— Значит ли это, что ты больше не будешь этого делать или, наоборот, что ты вообще больше не будешь приходить?

Некоторое время он задумчиво сидел, не снимая руки с ее покрытого одеялом колена. Потом поднялся, постоял у стола, перебирая лежащие на нем предметы, и снова присел на кровать. Нарцисса погрузилась в чтение, и он хотел было отобрать у нее книгу, но она не отдавала.

— Что тебе надо, Хорес? — сердито спросила она.

Он снова задумался, а она смотрела на его лицо. Он поднял глаза.

— Мы с Белл решили пожениться, — выпалил он.

— Зачем ты говоришь это мне? Это надо сказать Гарри. Если, конечно, вы с Белл не собираетесь пренебречь формальностями развода.

— Он знает, — отвечал Хорес. Он снова положил ей руку на колено и стал гладить его через одеяло. — Ты даже не удивляешься?

— Я удивляюсь тебе, а не Белл. Белл по натуре авантюристка.

— Да, — согласился он. — Кто тебе это сказал? Ты бы сама до этого не додумалась.

Она лежала с книгой в руках и смотрела на него. Он грубо схватил ее за руку, она попыталась высвободиться, но тщетно.

— Кто тебе сказал?

— Никто мне ничего не говорил. Пусти, Хорес.

Он выпустил ее руку.

— Я знаю кто. Миссис Дю Пре.

— Никто мне ничего не говорил, — повторила она. — Уходи и оставь меня в покое, Хорес. — За враждебностью в глазах ее таилось безнадежное отчаяние. — Разве ты не понимаешь, что слова ничему не помогут?

— Понимаю, — устало проговорил он, продолжая гладить ее колено. Потом он встал, сунул руки в карманы халата, повернулся было к дверям, но опять остановился и вытащил из кармана конверт. — Вот тебе письмо. Я совсем забыл. Прости, пожалуйста.

Она уже снова читала.

— Положи на стол, — сказала она, не поднимая глаз.

Он положил конверт на стол и пошел прочь. В дверях он оглянулся, но она так и не подняла головы от книги.

Когда он снял с себя одежду, ему и в самом деле показалось, будто от одежды и от его рук исходит пряный запах Белл; даже когда он лег в постель, запах этот не исчез, а, наоборот, как бы принес с собой и уложил рядом с ним пьянящее сладострастие Белл, и, по мере того как его собственное тело покидало его, растворяясь в теплой, рождающей сновидения тьме, Белл становилась все более и более реальной. Таким же реальным становился и Гарри — он либо упрямо молчал, либо делал жалкие попытки выразить свое негодование и оскорбленное самолюбие или, скорее, искреннее недоумение обиженного мальчишки. Попытки эти своей чудовищно нелепой формой напоминали субтитры кинофильма. Когда Хорес уже засыпал, его память — со свойственной памяти сверхъестественной способностью повторять не относящиеся к делу события — с жуткой точностью диктофона воспроизвела одно происшествие, которое он в свое время счел совершенно ничтожным. Белл оторвала от него свой рот, но, еще прижимаясь к нему всем телом и держа обеими руками его лицо, вперила в него настойчивый вопросительный взгляд. «У тебя много денег, Хорес?» — спросила она, и он тотчас же ответил: «Разумеется, много». И опять перед его мысленным взором возникла Белл: она обволакивала его, словно густые пары какого-то смертоносного наркотика, словно воды неподвижного пресыщенного моря, и он наблюдал, как идет ко дну.

В тот вечер забытое письмо так и осталось лежать забытым на столе, и лишь на следующее утро Нарцисса его нашла и распечатала.

«Я стараюсь забыть вас я не могу забыть вас Ваши большие глаза ваши черные волосы они делают вас такой бледной. И как вы ходите я смотрю и от вас пахнет как от цветка. В ваших глазах сияет тайна и оттого как вы ходите я дражу как в лихаратке всю ночь когда думаю как вы ходите. Я могу вас потрогать вы и не будете знать. Каждый день Но я не могу я должен изливать на бумаге должен говорить Вы не знаете кто. Ваши губы как лук купидона когда день придет Тогда я прижму их к своим. Как я видел во сне небо и ад как в лихаратке. Я знаю что вы делаете я знаю больше чем вы думаете я вижу к вам ходят мужчины и мне обидно. Но беригитесь я атчаяный человек мне теперь все равно. Если вы будете нечисто любить мужчину я его убью.

Вы не атвечаете. Я знаю вы палучаете письма я видел одно у вас в сумке. Вы лучче отвечайте паскарей я атчаяный человек не сплю от лихаратки. Я вас не абижу но я атчаяный. Не забывайте я вас не абижу но я атчаяный человек».

Дни между тем тянулись за днями. Они не были ни одинокими, ни печальными, ибо проносились с такой лихорадочной быстротой, что Нарциссе некогда было горевать, хотя стены ее безмятежного сада рушились, а сама она разрывалась на части и, как ночное животное или птица, ослепленная ярким лучом света, тщетно пыталась спастись бегством. Хорес решительно пошел своим путем, и, как два совершенно чужих человека, они тащились сквозь длинную вереницу похожих друг на друга дней, позабыв многолетнюю дружбу и одинаково упорствуя в гордой отчужденности, едва скрываемой под тонкой пеленою повседневных мелочей. Нарцисса теперь почти каждый день сидела у постели Баярда, правда, на почтительном расстоянии, не менее чем шесть футов.

Сначала Баярд пытался действовать угрозами, потом лестью. Но она была тверда, и в конце концов он оставил все свои попытки и лежал спокойно, глядя в окно или засыпая под ее чтение. По временам мисс Дженни поднималась наверх, заглядывала к ним в комнату и снова уходила. Нарцисса перестала избегать его, перестала со страхом ожидать очередной выходки, и иногда они вместо чтения мирно и бесстрастно беседовали, и, хотя между ними все еще витало призрачное воспоминание о том вечере, никто из них ни разу о нем не заговорил. Мисс Дженни очень хотелось узнать, что в тот день произошло, но Нарцисса была скромно и сдержанно уклончива, а Баярд тоже хранил молчание. Итак, между ними возникла еще одна связь, которая их, впрочем, ничуть не обременяла. До мисс Дженни доходили слухи насчет Хореса и Белл, но Нарцисса и об этом не упоминала.