Глаза ребёнка - Ричард Паттерсон

Терри вспыхнула. Однако она отдавала себе отчет в том, что Роза далека от мысли унизить ее, ведь сейчас мать говорила с ней так откровенно, как ни разу в жизни. И только по выражению ее глаз — отрешенному и вместе с тем смущенному — можно было догадываться, как нелегко давался ей такой разговор.

— А потом? — спросила Терри.

Роза протянула руку, чтобы взять стоявший у ее ног термос: по утрам, когда они ходили с Еленой в парк, она всегда варила густой костариканский кофе. В этот день до сих пор никто не притронулся к нему. Роза налила пластмассовую чашечку и протянула Терри, вторую наполнила для себя.

— Той ночью, став мужем и женой, — прервала Роза молчание, — мы впервые спали вместе. Это произошло довольно скучно и быстро. Но я радовалась, что между нами это было. А после, когда я лежала рядом с ним в темноте и ждала, что он обнимет меня, Рамон заявил, что я не девственница. Когда я начала плакать, он ударил меня и овладел мною, ни о чем не спрашивая. Мне было еще больнее, чем в первый раз. — Голос Розы казался приглушенным, как сами воспоминания. — Две недели Рамон пребывал в гневе и смущении и не притрагивался ко мне.

— Но это уже не имело значения. — Глаза Розы увлажнились. — Восемь месяцев меня терзала единственная мысль — была ли ты зачата в первый раз, как плод моей надежды, или позже, как плод его ненависти. Но когда ты появилась на свет, Терри, и я увидела твое личико, то сразу все поняла.

Взгляды их встретились.

— Мама, неужели ты не могла уйти от него потом? Хотя бы потом?

— Куда мне было идти безработной с ребенком на руках? А ведь тогда даже вопроса не возникало — рожать мне или нет. — Роза на мгновение умолкла и повернулась в сторону Елены. — Когда я призналась Рамону, что беременна, — продолжала она, — у него слезы навернулись на глаза. Он обзвонил всех родных, собственными руками смастерил кроватку. «Это наш первенец, — сказал он, и нашу семью мы будем строить вокруг него».

— Некоторое время он неплохо относился ко мне, и я снова постаралась стать счастливой. Только позже я поняла, что для него на самом деле означал ребенок. — Взгляд Розы стал жестким. — Рамон не просто боялся быть отцом этого ребенка. Собственного отца он никогда не любил и никогда не чувствовал ответной любви — только страх. Он боялся, что, когда сам станет отцом, никто, кроме как из животного страха, не сможет ни любить его, ни жить с ним под одной крышей. Он рассудил, что ты забрала у меня волю. Но у меня появилось чувство тревоги и страха, — голос ее смягчился, — за ребенка, которого я полюбила больше, чем любила его, моего мужа.

Терри взяла руки матери в свои.

— Рамон как будто понял, — ровным голосом рассказывала Роза, — что теперь-то я не смогу оставить его. Через месяц после твоего рождения он вновь запил.

Роза закрыла глаза и смолкла, потом заговорила снова:

— Тереза, в подпитии он становился другим человеком, алкоголь будил в нем дьявола. Однажды, когда я кормила тебя, он вдруг вообразил, что ты не его дочь. Он дождался, пока я уложу тебя в сделанную его руками кроватку, и принялся бить меня в грудь. Брызнуло молоко, и я начала кричать, умоляя его остановиться. А потом заплакала ты; он разрыдался и просил простить его. Как бывало уже не раз.

Терри почувствовала, как внутри у нее все оборвалось, а Роза все говорила и говорила, и слова ее падали, точно капли дождя на каменные плиты:

— На следующее утро я отправилась к отцу Анайе. Ведь ты помнишь его?

Теперь глаза Розы были широко открыты, а ее вопрос для Терри прозвучал точно приговор.

— Да, — едва слышно ответила она. — Я боялась его, в этой черной сутане с белым воротничком. Однако он, похоже, был весьма добрым человеком.

— О да. Он был очень добр ко мне. Он взял мою руку и сказал, что Рамон совершил тяжкий грех. В церкви было прохладно и тихо, и на какое-то мгновение я почувствовала облегчение. — Роза отняла руку и, отпив чуть-чуть кофе, поморщилась, словно он пришелся ей не по вкусу. — А потом он объяснил мне, что Господь правит царствием небесным, но в семье господином является муж. Если я во всем буду повиноваться Рамону и вести себя так, чтобы не гневить его, в нашем доме будут царить мир и покой.

«Я не совершила ничего такого, что могло бы прогневать его, — отвечала я отцу Анайе. — Он просто злой человек, вот и все».

«Ты должна следить за собой, чтобы ничем не спровоцировать его, — вразумлял он меня. — У вас теперь семья, дочь, а это святое в глазах Бога. Даже если тебе придется в чем-то превозмочь самое себя, ты должна утешаться тем, что это не напрасно, а ради укрепления твоей семьи, ради того, чтобы дочь твоя росла в атмосфере любви. В свое время, когда у тебя появятся другие дети, ты поймешь, что я был прав».

— В тот самый момент я поняла, что меня как личности больше не существует. Если допустить, конечно, что я когда-нибудь являлась таковой.

Роза смотрел куда-то вдаль: она словно заново переживала боль постижения собственного ничтожества.

— Пока я говорила с отцом Анайей, — продолжала Роза, — ты спала, там же, в церкви. Я взяла тебя на руки и посмотрела на твое личико. Ты была тогда совсем маленькая, с крохотной смешной мордашкой и кудряшками темных волос. Вдруг ты открыла глаза и посмотрела на меня, и я увидела, что глаза у тебя — мои. И в тот самый момент я поклялась, что всегда буду заботиться о тебе и не допущу, чтобы твоя жизнь была похожей на мою.

Терри изумленно покачала головой.

— Мама, тебе было тогда всего девятнадцать.

— Я была замужем, Тереза, и я была уже матерью. Я знала, что моя семья никогда не примет меня назад, даже если бы я и захотела. Мне не оставалось ничего другого, как продолжать тянуть свою лямку. В качестве жены Рамона и твоей матери. Когда я вернулась домой, я посмотрела вокруг, словно пытаясь представить, что уготовано мне в будущем. Дома никого не было. Я долго разглядывала распятие, которое Рамон повесил на стене в гостиной. Потом отнесла тебя наверх, в спальню, и стала кормить грудью, пока ты не уснула. Ночью, когда Рамон вернулся, я вошла к нему. Он овладел мною дважды, без всякого чувства, без всякой нежности. Словно подслушал наш разговор с отцом Анайей. В темноте я лежала и думала, что ведь мне предстоит иметь еще детей. Я была католичка, а избежать беременности можно было только воздержанием, но Рамон не отказывал себе в удовольствии, когда ему того хотелось. Тогда-то я посмотрела на свою жизнь глазами отца Анайи: послушная прихоти Рамона, я стану вынашивать его детей, и с каждым новым ребенком я все глубже буду увязать в рабстве у мужа. Я повернулась к нему спиной и заплакала: тихо, чтобы он ничего не услышал. А утром, на рассвете, поклялась себе, что больше никогда не буду плакать.

Так мы и жили. Были недели, когда Рамон совсем не пил: он ходил к себе в гараж на работу, в полшестого возвращался домой, съедал ужин, который я ему готовила, и ни в чем меня не попрекал. А потом что-то происходило с ним — выговор ли от босса или незапланированные расходы по дому, — только он не приходил в семью вовремя. Муж никогда не предупреждал об опозданиях. Да я и так знала, где он бывает. — Роза задумчиво поднесла чашку кофе к губам. Казалось, какая-то женщина просто вспоминает о днях ушедшей молодости, отчего вся сцена приобретала особенно мрачный оттенок. — Потом он являлся домой и бил меня, вымещая зло на собственную жизнь, и мои стоны еще больше возбуждали его. К тому времени, как мне исполнилось двадцать два года, у меня уже было три дочери, и я уже знала, что Рамон никогда не получит сына, и втайне радовалась этому.

Последние слова Роза произнесла с ядовитым удовлетворением в голосе. Теперь она смотрела на Терри.

— Тебе следовало родиться мальчиком, Тереза. В пьяном угаре ему так хотелось иметь сына, что он избивал меня за то, что я не произвела на свет мальчика. Когда родились Мария, а потом Ева, мои мучения утроились. Рамон смотрел на меня с ненавистью. Но только я одна знала, что ему придется мучить меня до самой смерти. — По губам Розы пробежала презрительная улыбка. — На Мишн-стрит в комнатке над мебельным магазинчиком жила женщина, которая гадала по ладони. Однако ходил слух, что настоящим ее ремеслом были аборты. Однажды, когда Рамон уехал в Гватемалу, я пришла к ней и сказала, что не хочу больше иметь детей. Только когда до нее дошло, что я не беременна, она поняла, чего я хочу. Совершив уже достаточно ошибок, делая аборты, она все же согласилась помочь мне…

— О мама…

Улыбка угасла на губах Розы.

— Несколько дней у меня продолжалось кровотечение. Зато я знала, что уже никогда не подарю Рамону сына, которого тот мог вырастить по своему образу и подобию. — Женщина обратила взор на свою дочь. — Теперь ты знаешь, Тереза, почему я не плакала, когда он бил меня. Это была цена, которую я платила за свою победу над ним.