Глаза ребёнка - Ричард Паттерсон

— Что-нибудь выяснила? — услышала она голос Криса.

— Две вещи. Во-первых, ты сказал Монку что-то такое, во что они не поверили. Возможно, о том, где ты провел тот вечер.

Повисла короткая пауза. Затем Паже ровным голосом спросил:

— У них что-то есть? Свидетель?

— Они не хотят говорить мне об этом, — вздохнув, произнесла Кэролайн. — И второе, Кристофер. Ты оказался прав. Что бы ни предпринимал Монк, во всем чувствуется рука Джеймса Коулта.

14

— Что вы помните, — спрашивала Харрис, — о смерти отца?

Терри ждала этого вопроса и одновременно боялась его.

— Я стараюсь не вспоминать об этом, — ответила она.

— Почему?

Терри смотрела на нее, недоумевая.

— Потому что это связано с душевной травмой, Денис. Возможно, кто-то помнит о собственном детстве больше меня. Но многие ли поведают вам с легкостью о том, как нашли мертвым одного из родителей?

Харрис подняла голову, обдумывая, казалось, вопрос Терри.

— Далеко не все будут подавлять в себе подобные воспоминания, — сказала она. — Возможно, в этом одна из причин ваших кошмаров — вы даете выход подсознательному.

Терри снова ощетинилась; ее поведение тогда было настолько естественным, что ей было противно объяснять его.

— А что, по-вашему, я должна была тогда делать?! — воскликнула она. — Сделать фотографию для семейного альбома?

— Я не говорю о каких-то ваших действиях, — с мягкой улыбкой произнесла Харрис. — Я просто прошу вас после всех этих долгих лет забвения вспомнить хоть что-то. Понимаете?

— Но какое отношение это имеет к Елене? Или в данном случае к моей жизни с Рики, что каким-то образом тоже повлияло на Елену?

— Терри, я пока не знаю. Возможно, это выражалось в том, как Елена оценивала Вашу реакцию на ее собственного отца. Ведь вам, как и Елене, мешает этот ваш сон. Вероятно, было бы лучше не придавать смерти отца столь символического смысла.

Терри колебалась. Она поняла, что может вернуть воспоминания, лишь закрыв глаза, но, стоило ей окунуться во тьму, женщина почувствовала, что не должна думать об этом.

— Не торопитесь с ответом, — услышала она голос Харрис. — Давайте просто посидим молча.

Терри снова закрыла глаза.

Первым прорвавшим завесу тьмы мимолетным воспоминанием был не материальный образ, а звук. Звук закрывающейся входной двери.

Терри сотрясла дрожь.

— Что это было? — спросила Денис.

Покачав головой, Терри медленно начала:

— У нас была входная дверь, стеклянная. На заднем крыльце, там, где я нашла его. Когда ее закрывали, раздавался слабый щелчок, когда захлопывался язычок на замке. Я слышу этот звук.

— Где вы находитесь?

Тьма стала другой: это уже не серый пробивающийся сквозь опущенные веки мрак, а что-то черное и близкое. Терри ощутила тесноту в груди.

— Я не знаю, — еле слышно ответила она. — Просто не знаю.

— Обнаружив отца, вы закрыли дверь и пошли звать на помощь?

Образ. За спиной у Терезы Роза, она цепляется за дверь, которая выскользнула у нее из руки. Голодная кошка мурлыкает и трется о ногу матери.

— Нет, — наконец промолвила она. — По-моему, мама была здесь же.

Воцарилась тишина.

— Что предшествовало этому воспоминанию? — спросила Харрис. — Что вы видите?

Терри откинулась на спинку кресла. Кресло мягкое, как тот матрас на кровати, в котором она буквально утопала, когда была ребенком. С закрытыми глазами образ был похож на ночь, прорезанную первыми предрассветными лучами.

Терри не спится.

Она лишь временами забывается беспокойным сном. Прямоугольник окна, еще недавно по-ночному черный, обрамляет серую пелену раннего утра; текут минуты, и темные очертания пальмы за окном становятся все более отчетливыми.

Что-то не так.

Она не знает что. Из спальни родителей не доносится ни звука: когда она просыпается, ей всегда желанна эта тишина. Но сейчас тишина кажется более глубокой, как будто чего-то или кого-то не хватает. По спине у нее бегут мурашки.

Чтобы успокоить саму себя, она вспоминает лица своих родных такими, какими видела их накануне вечером. После ужина мама варила суп, а Терри мыла посуду. Последнее время этим занимаются Ева и Мария: так велела Роза, потому что Терри стали много задавать на дом. Но прошлым вечером ее сестры играли за обеденным столом в «монополию», весело смеясь и слегка переругиваясь. Роза разрешила им поиграть, потому что отца не было дома. Терри молча мыла посуду и не спрашивала у матери, где он. Она и без того видела, как та напряжена, видела отрешенность в ее взгляде, когда мать брала у нее из рук тарелки, чтобы вытереть их.

Потом Терри прошла к себе и закончила домашнее задание по алгебре. При этом чутко прислушивалась, не пришел ли отец, не скрипнула ли дверь, не щелкнул ли замок. Так ничего и не услышав, она уснула.

Теперь, утром, что-то было не так.

Наблюдая, как постепенно светает, девочка вспоминает о том, что было всего несколько часов назад. И в ее детском сознании эти события приобретают характер беспорядочной путаницы, как в лихорадке, когда тонкая грань отделяет бодрствование ото сна. Из-за бессонницы у нее слезятся глаза; она чувствует, как потная простыня неприятно липнет к телу. Ей мерещатся какие-то образы, которые беспокойно мельтешат и вращаются; может, она видела их когда-нибудь ночью, или они только плод ее воображения. Не вполне отдавая себе отчет в своих действиях, она выбирается из постели и босыми ногами ступает по холодному деревянному полу. Окно приоткрыто, и с улицы на нее дышит осенний холод.

Терри останавливается у двери, прислушиваясь к царящей в доме тишине.

Скоро шесть. Девочка не знает, что за сила влечет ее вниз по лестнице. Она осторожно идет по ступенькам, и сердце у нее замирает. И вдруг — или ей это только кажется — она слышит, как закрылась входная дверь.

Терри останавливается.

Этого не может быть. Никаких шагов она не слышала, дверь не открывалась и не закрывалась. Ее единственным побуждением было броситься вверх по лестнице и раствориться во сне, чтобы никогда не проснуться и не узнать природу этого звука.

Но вместо этого Терри садится на ступеньку. На лестнице темно, как в тюрьме, ничего не видно, и она не может шевельнуть даже пальцем. Сердце бьется часто-часто.

Единственный звук — звук ее собственного дыхания.

Она пробует уговаривать себя: в четырнадцать лет уже пора избавиться от детских страхов. И все же, оказавшись внизу, она почти уверена, что сейчас, как несколько дней назад, увидит своих родителей: мать, склоненную над кушеткой, с обращенными к ней глазами, которые умоляют Терри подняться к себе. Изо рта матери вылетают крики, так необходимые отцу.

Тишина. А потом, когда свет запивает гостиную, она слышит первый слабый, но отчетливый звук и понимает, что он настоящий. Она не различает его природу, а скорее, угадывает, откуда он исходит. Но как раз это и заставляет ее замереть от ужаса.

Звук (теперь Терри твердо это знает) идет от двери или из-за нее. Чего она не может понять, так это причины горьковатого привкуса во рту, откуда он взялся и откуда эта пульсирующая жилка на шее.

Девочка машинально оглядывается, словно в надежде, что Роза окажется рядом.

Никого. Она крадется через гостиную по направлению к кухне, там дверь, и вдруг опять слышит знакомый звук.

Это Пассионария, их кошка. Однажды, когда Рамона не было дома, Роза, поддавшись уговорам двух младших сестер, согласилась взять пестренького котенка и сама подобрала ему имя. Мария и Ева находили, что оно звучит романтично, Рамон не обращал на это никакого внимания, и только Терри знала, что мать — женщина крайне консервативных взглядов — назвала кошку в честь известной коммунистки, героини гражданской войны в Испании. У Терри это имя вызывало улыбку.

Девочке показалось, что кошка настойчиво царапается в дверь.

Но она не спешит подходить к двери.

Войдя на кухню, достает из-под раковины кошачью миску и корм. Они приучили кошку есть на крыльце, чтобы та не попалась Рамону под горячую руку. Насыпав в миску сухой корм, Терри смотрит на стеклянную дверь, и ей видны очертания Пассионарии, которая стоит на задних лапах, а передними царапает стекло. Заметив Терри, кошка начинает мяукать.

Терри направляется к дверям.

Сначала открывает стеклянную и что-то сказав Пассионарии и сделав шаг вперед, открывает вторую дверь и видит обращенный на нее взгляд Рамона Перальты.

Миска вываливается у нее из рук, и сухой корм просыпается на грудь отцу.

Рамон неподвижен. Струйка засохшей крови, начинающаяся от виска, затекает в раскрытые уста, словно человек пытался схватить воздух ртом, и заканчивается на каменной плите, образуя пунцовую липкую на вид лужу у него под головой. Глаза отца такие же сухие, как кровь на лице. Скрюченными пальцами вывернутой назад руки он, должно быть, царапался в дверь, подобно кошке. В воздухе стоит запах мочи.