Сладость на корочке пирога - Брэдли Алан

Что бы сделала Мари Анн Польз Лавуазье? — подумала я. Или, коли на то пошло, ее муж Антуан?

Мое теперешнее затруднительное положение так живо напоминало о брате Мари Анн, запеленутом в промасленный шелк и дышавшем через соломинку. И маловероятно, я знала это, чтобы кто-то ворвался в ремонтный гараж, чтобы передать меня властям. В Бишоп-Лейси не было гильотины, и чудес тут тоже не случалось.

Нет, мысли о Мари Анн и ее обреченной семье слишком угнетали. Надо найти других великих химиков для вдохновения.

Как бы поступили, например, Роберт Бунзен или Генри Кавендиш, если бы оказались связанными и с кляпом во рту на дне смотровой ямы?

Я удивилась, как быстро ответ пришел мне в голову: они бы осмотрелись.

Отлично, я осмотрюсь.

Я была на дне ямы шестифутовой глубины, размерами неуютно напоминавшей могилу. Руки и ноги связаны, и ощупать окрестности тяжело. Поскольку голова закутана в пиджак Пембертона — и, без сомнения, рукава туго связаны, чтобы удерживать его на месте, — я ничего не видела. Слух отсутствовал из-за толстой ткани; чувство вкуса было выведено из строя носовым платком, засунутым в рот.

Мне было трудно дышать, потому что нос был частично закрыт, все силы расходовались на то, чтобы хоть немного кислорода поступало в легкие. Мне надо сохранять спокойствие.

Продолжало работать лишь обоняние, и, несмотря на то что голова была завязана, запах ямы проникал в ноздри. На дне была кислая вонь почвы, много лет лежавшей под человеческим обиталищем: горький запах вещей, о которых лучше не думать. На этот фон наложился сладкий запах старого моторного масла, острый привкус старого бензина, угарного газа, шинной резины и, возможно, слабый оттенок озона от давно сгоревших свечей зажигания.

И был еще след мышьяка, который я унюхала раньше. Мисс Маунтджой говорила о крысах, и я бы не удивилась, если бы обнаружила, что они процветают в этих заброшенных строениях вдоль реки.

Самым неприятным был запах сточной канавы: отталкивающая смесь из метана, сероводорода, сернистого газа и оксида азота — запах разложения и гниения, запах открытой трубы из речки в яму, где я сидела связанная.

Я вздрогнула при мысли о том, что может попадать сюда по этому акведуку. Лучше не давать воли воображению, подумала я и продолжила обследовать яму.

Я почти забыла, что сижу. Пембертон приказал мне сесть и толкнул меня так неожиданно, что я не обратила внимания, на что села. Теперь я чувствовала это под собой: плоское, твердое и устойчивое. Поерзав, я ощутила, что поверхность едва заметно подалась с деревянным скрипом. Деревянный сундук, предположила я, или что-то в этом роде. Пембертон поставил его сюда заранее, перед тем как подойти ко мне на церковном погосте?

Именно сейчас я поняла, что проголодалась. Я ничего не ела после скудного завтрака, который, если вдуматься как следует, был прерван внезапным появлением Пембертона за окном. Когда желудок начал сжиматься от голода, я пожалела, что не была более внимательная к тосту и каше.

Кроме того, я устала. Больше чем устала — я была измучена. Я плохо спала, и остаточные признаки насморка мешали нормально вдыхать кислород.

Расслабься, Флейв. Сохраняй хладнокровие. Пембертон скоро доберется до Букшоу.

Я рассчитывала на то, что когда он проникнет в дом, чтобы забрать «Ольстерского Мстителя», то наткнется на Доггера, который отплатит ему по заслугам.

Старый добрый Доггер! Как мне его не хватает. Под одной крышей со мной жил Великий незнакомец, и мне никогда не приходило в голову расспросить его о прошлом. Если я когда-нибудь выберусь из этого ада, клянусь, при первой же возможности я приглашу его на пикник. Мы с ним поплывем на Фолли, я угощу его хлебом с джемом и выпытаю все до единой кровавые подробности. Он будет так рад моему побегу, что вряд ли посмеет отказаться.

Милый Доггер сказал, что это он убил Горация Бонепенни, во время одного из своих приступов, и он сделал это, чтобы защитить отца. Я была в этом уверена. Разве Доггер не был со мной в коридоре, рядом с кабинетом отца? Разве он не слышал, как и я, ссору, предшествовавшую смерти Бонепенни?

Да, что бы ни случилось, Доггер позаботится обо всем. Доггер неистово предан отцу — и мне. Предан даже за гранью смерти.

Ну, отлично. Доггер схватит Пембертона, и этим дело кончится.

Или нет?

Что если Пембертон на самом деле сможет пробраться в Букшоу незаметно и проникнуть в кабинет отца? Что если он остановит каминные часы, залезет за маятник и ничего не найдет, кроме изуродованной «Пенни Блэк»? Что тогда?

Ответ простой: он вернется в ремонтный гараж и будет меня пытать.

Одно было ясно: надо бежать до того, как он вернется. Нельзя терять времени.

Колени хрустнули, как сухие ветки, когда я попыталась встать на ноги.

Первым и самым важным делом было обследовать яму: произвести съемку местности и найти то, что поможет мне бежать. Со связанными руками я могу только ощупать бетонные стены, медленно обходя яму по периметру, прижимаясь к стене спиной и кончиками пальцев ощупывая каждый дюйм поверхности. Если мне повезет, я найду острый выступ, с помощью которого освобожу руки.

Ноги были так туго связаны, что щиколотки терлись друг о друга, и мне пришлось передвигаться чем-то вроде подпрыгивающей лягушки. Каждый шаг сопровождался шуршанием старых газет под ногами.

Там, где по моим прикидкам должен был быть дальний конец ямы, я почувствовала дуновение холодного воздуха по щиколоткам, словно над полом было отверстие. Я повернулась лицом к стене и попыталась сунуть туда носок, но путы были слишком тугими. От любого движения я могла упасть вперед.

Руки быстро покрылись отвратительной грязью со стен, один запах которой вызывал у меня тошноту.

Что если, подумала я, попытаться взобраться на сундук? Таким образом моя голова окажется на уровне пола, и там в стене может найтись какой-нибудь крюк, на который когда-то вешали сумку с инструментами или фонарь.

Но сначала надо добраться до сундука. Поскольку я была связана, это заняло намного больше времени, чем я ожидала. Но рано или поздно, я знала, я наткнусь на эту штуку и, завершив кругосветку по яме, вернусь к тому месту, с которого начинала.

Десять минут спустя я задыхалась, словно гончая, но не добралась до сундука. Может быть, я прошла мимо него? Идти дальше или возвращаться обратно?

Может быть, эта штука стоит посреди ямы, а я утомляю себя, прыгая по углам. Судя по тому, что я припоминаю о яме по первому моему визиту, хотя она была прикрыта досками и я внутрь специально не заглядывала, она не больше восьми футов в длину и шести в ширину.

Со связанными щиколотками я не могла прыгать больше чем на шесть дюймов за раз в любом направлении: получается, двенадцать прыжков на шестнадцать. Легко сделать вывод, что, если я стою у стены, центр ямы будет в шести либо в восьми прыжках.

К этому времени усталость брала надо мной верх. Я прыгала вокруг, как кузнечик в банке с вареньем, — и безрезультатно. И тут, когда я уже была готова сдаться, я наткнулась голенью на сундук. Тут же села на него, переводя дух.

Немного погодя я начала двигать плечами чуть назад и вправо. Когда сдвинулась влево, плечо коснулось бетона. Это обнадеживает! Сундук стоит вплотную к стене — или достаточно близко к ней. Если я сумею взобраться на него, может быть, у меня получится выброситься из ямы, как морской лев из аквариума. Выбравшись из ямы, я с большей вероятностью найду какой-нибудь крюк или выступ, который поможет мне содрать пиджак Пембертона с головы. Тогда я буду видеть, что делаю. Я освобожу руки, затем ноги. В теории это казалось так просто.

Как можно осторожнее я повернулась на девяносто градусов, спиной к стене. Сдвинулась к заднему краю сундука и подняла колени вверх, чтобы они коснулись пиджака, завязанного под подбородком.

По краю крышку сундука окаймлял небольшой выступ, и я смогла зацепиться за него каблуками. Потом медленно… аккуратно… я начала выпрямлять ноги, скользя спиной, дюйм за дюймом, вверх по стене.