Слова через край - Чезаре Дзаваттини

Салони (вибрирует, пытаясь подражать звуку пылесоса). Жжжжж…

Кьяретти. Лето.

Салони. Я обожаю лето. Я становлюсь хорошим, добрым и потею.

Кьяретти. После обеда мы все — или почти все — ляжем в постель вздремнуть. Свежие простыни… (С удовлетворением.) А-ах!

Салони. Люди собираются у телевизоров, а на кустах мерцают светлячки…

Раздаются звуки марша.

Кьяретти (набрасывает на Салони белую простыню, а сам надевает на голову цилиндр. Между тем вокруг них собираются люди. Говорит голосом диктора). Борго Сан-Джованни. Состоялось открытие памятника такому-то. (Стягивает с Салони простыню, будто с памятника. Раздаются аплодисменты. Вновь голосом диктора.) Сан-Стефано. Большие маневры военного флота. Какая сила, какая уверенность! Напрасно волны вздымаются и заливают верхнюю палубу…

Салони. А ты, Антонио, вне всего этого.

Кьяретти. Но если ты все это принимаешь, то ты уже отчасти внутри… Прими это. И сам превратишься в броненосец.

Салони. Наступает осень.

Кьяретти. Чем мягче воздух, тем тяжелее одиночество.

Салони. У тебя немного обтрепался галстук. Вчера на виа Саллюстиана ты сделал вид, что проводишь ладонью по лицу, чтобы тебя не заметила синьора Тоньяни.

Антонио (порывисто). Ох, да я бы рад ходить в старых галстуках, с заплатами на брюках, но окружающие только и делают, что надевают все новое… Это они нарочно. Сейчас продают галстуки из тяжелого блестящего шелка, даже с золотыми нитями.

Кьяретти (в высшей степени довольный, к Салони). Давай, давай… про жену…

Из-за кулис доносятся какие-то стопы. Вырисовывается фигура акушерки в белом халате.

Голос акушерки. Ну, синьора Мария, еще одно усилие…

Голос Марии. О-ох!..…

Голос акушерки (возбужденно). Идет, идет!.. Позовите отца…

Кьяретти и Салони (показываясь Антонио). Сейчас он появится На свет! Беги скорее, Антонио.

Антонио. Нет… нет… никто не заставит меня уйти отсюда.

Голос акушерки. Вот… Вот… уже видна головка…

Кьяретти и Салони (бегая взад-вперед, от кулис к Антонио). Видна, видна!..

Антонио. Лучше бы он не рождался… Лучше бы он не рождался.

Голос Марии. Антонио… Антонио…

Антонио. Как трудно выстоять. Но если я поддамся, разве мой ребенок родится другим? Семя уже посеяно. Не может быть, чтобы поступок, который я совершаю сейчас, имел обратное действие… Так в чем же дело? Нет… Держись, Антонио. (И целует себе руки, гладит себя, чтобы выстоять.) Крепись, Антонио.

Голос Марии. Ах… ох… Антонио.

Антонио (в отчаянии, боясь, что не выдержит). Помогите мне кто-нибудь… Джакомо… Джакомо!..

Салони (напористо). Новорожденного мы назовем Джакомо.

Мария испускает отчаянный вопль, за которым следует плач новорожденного.

Кьяретти. Готовьте белую ленту… Мальчик…

Антонио. Джакомо!.. Джакомо!..

Появляется человек, продавший глаз, — Джакомо, с повязкой на глазу; между тем вокруг разрешившейся от бремени Марии продолжается радостная суета — доносятся веселые голоса, поздравления.

Иди сюда… Не отходи от меня. Ты должен мне помочь. (Обнимает его, чуть ли не виснет на нем.)

Кьяретти (продолжая сновать от кулис к Антонио). Он уже говорит… Он сказал «папа».

Салони (также приближаясь со стороны кулис). Он уже ходит.

Кьяретти. Похож на тебя, у него высокий лоб.

Антонио (к Джакомо). Твое присутствие придает мне силы… заходи время от времени меня проведать.

Джакомо. Я глубоко вам благодарен… но у меня совсем нет времени…

Антонио. Но мне надо хотя бы иногда слышать твой голос.

Джакомо. У меня маленькая лавчонка… на виа Скальвини. Если бы я открыл ее на каких-нибудь три десятка шагов дальше, дела мои шли бы успешнее. Не знаю, свет, что ли, там какой-то другой…

Салони и Кьяретти вернулись к кулисам, откуда продолжают доноситься радостные крики, смех и веселый шум.

Антонио. Не оставляй меня одного.

Джакомо. Мне действительно надо идти. Я вам напишу.

Джакомо уходит, слышны его удаляющиеся шаги, возвращаются Кьяретти и Салони.

Кьяретти (с напускной веселостью). Тебя ждут. Родственники собрались.

Салони. На крестины… Никто и не заметит, что произошло.

Кьяретти. Ты немного осунулся. Но лицо округляется скорее, чем заживают царапины у детей…

Салони. Положим на прошлое камень. Вот мы его и положили. Разве что-нибудь вокруг изменилось?

Антонио озирается. Все на прежних местах. Кьяретти и Салони ждут — они уверены, что он вот-вот сдастся.

Кьяретти. Разве если писатель пишет о прокаженном, ему обязательно становиться прокаженным самому? Если о хромом — хромым? Если о слепом — он должен ослепнуть? А если он пишет о сырой квартире, то надо жить в ней?

Салони. И заболеть ишиасом, скрючиться, ходить с распухшими суставами, так, что даже нельзя печатать на машинке?

Кьяретти. Неважно.

Оба возвращаются к кулисам, Салони то и дело оборачивается, подавая Антонио знаки следовать за ним. Кьяретти и Салони вернулись к молодой матери, из-за кулис снова несутся веселые голоса и взрывы смеха.

Антонио (вымученно). Хотел бы я сыграть шутку с этими господами. Со всеми. Возьму и повешусь — пусть найдут меня в петле. Не желаю я уступать! (Берет веревочку, брошенную детьми, подходит к невысокому деревцу и принимается завязывать петлю.) Жена начнет голосить. Она дура. Однако нельзя сказать, что я ее не люблю. Ты глупа, дорогая. Но наш сын приникнет к твоей груди, как щеночек. А когда пойдет в солдаты, то, прощаясь, обнимет тебя крепко-крепко. И все же ты очень глупа. (Закончив вязать петлю, просовывает в нее голову. Говорит сухим, бесстрастным голосом.) Его звали Антонио. Я знал его… Он носил темный непромокаемый плащ… Почему он это сделал?

Салони и Кьяретти подбегают, чтобы сообщить Антонио еще одну приятную новость.

Салони. Твой сын уже говорит. Говорит! Уже говорит!

Кьяретти. И ходит…

Останавливаются пораженные, не веря своим глазам.

Салони. Антонио… Антонио… (Качая головой.) Вот так они все кончают…

Кьяретти. …нарушая существующий порядок. (Принимается качать головой вместе с Салони.)

Антонио (услышав их, снимает с шеи петлю). Ну нет… Они того не заслуживают. (Принимается скакать через веревочку по всей сцене.)

Салони (в изумлении). Он сошел с ума.

Кьяретти (с недоверием проследив за Антонио взглядом). Не исключено.

Салони. Хуже смерти.

Кьяретти. А вы предпочли бы умереть или сойти с ума?

Салони (содрогнувшись). Дайте подумать… Я хочу работать, работать, работать.

Оба стоят неподвижно, глядя на Антонио, продолжающего прыгать через веревочку.

Кьяретти. Пожалуй, теперь… мы можем уйти.

Удаляются. Антонио сделав еще несколько скачков, резко останавливается и смотрит на дерево.

Антонио. Кто хочет умереть? Мученик? Отверженный? Или ничтожество? (Вновь глядит на дерево.) Меня накроют простыней. Из-под нее будет торчать одна нога… Для фотографов. (Передергивает плечами от охватившего его неприятного чувства.) Нет, не здесь. А на глазах у людей. Я хочу прежде закричать. Открыть душу. Чтоб этот мертвец хоть на что-нибудь сгодился. (Кричит.) Дамы и господа!..

Антонио делает несколько шагов вперед и оказывается в зале чисто условного кинотеатра: кресла, пучок света, идущий от кабины киномеханика, лица зрителей то возникают из темноты, то вновь в нее погружаются. Раздаются взрывы смеха… На экране мелькают кадры какого-то фильма — в чем там дело, даже не понять. Антонио останавливается как раз перед проектором, но в это время в зале вспыхивает свет.

Антонио. Дамы и господа… Я кончаю с собой… (Приставляет к виску дуло револьвера.)

Все зрители (как один вскакивая на ноги). Неееееееет!

Антонио (с довольным видом отводит револьвер от виска). Такое единодушие прекрасно. А ведь, наверно, среди вас есть и воры и убийцы, и гомосексуалисты, и чревоугодники. Поистине прекрасно. Но чтобы увидеть такое единодушие, необходимы поистине чрезвычайные обстоятельства. (Вдруг резким движением вновь подносит оружие к виску.)