Слова через край - Чезаре Дзаваттини

Голос Антонио (с удовлетворением). Ах… Ну вот, наконец я это сделал. Никто бы не поверил. Нужно было, чтобы кто-то подал пример.

Антонио входит на сцену и одним прыжком соскакивает в яму, около которой стоит наготове Могильщик со сверкающей лопатой и насыпанной рядом горкой земли.

Антонио. Засыпай, засыпай, я здесь. Я тешил себя пустой надеждой, что эти лицемеры сделают для меня что-нибудь новенькое. (Иронически.) Нееееет. Это было поистине замечательное «нееееет». (К Могильщику, прислушиваясь.) Слышишь? Они уже расходятся по домам. Но я к ним явлюсь, когда они будут меньше всего этого ожидать… Может быть, на море.

Как раз в тот момент, когда Могильщик уже обрушивает на Антонио лопату земли, в глубине сцены появляются три фигуры, идущие гуськом друг за другом, словно в похоронной процессии, и приближаются к могиле Антонио: это его жена, Кьяретти и Салони.

Вот и они. Они хорошие. (Могильщику, который собирается бросить на него вторую лопату земли.) Одну минутку, одну минутку. (Усмехаясь.) Я хочу почувствовать, как меня оросит дождик их слез… Как горячи слезы вдовы!..

Могильщик становится в выжидательную позу, опершись подбородком на рукоять лопаты, а Антонио, по-видимому, садится в могиле, ибо его голова скрывается из поля зрения.

Мария (останавливаясь). Боже мой, ну почему, почему? Всего час назад сосед слышал, как он насвистывал…

Кьяретти. Кто знает? Он был весь выкрученный, как винтовая лестница. Не понимал окружающих. Меня, например, он совсем не понимал.

Салони. А кроме того, дорогая синьора… у него был один грешок… он любил сквернословить. (К Кьяретти.) Не правда ли? Во всяком случае, жуткая смерть.

Кьяретти (к Салони). Клоунская. (К женщине) Я приношу вам соболезнования от имени правительства.

Мария. Искренние?

Кьяретти. Вы сомневаетесь, синьора?

Мария. Вы снимаете камень у меня с сердца. Я боюсь, что там, наверху, могут подумать бог знает что… Даже, что я изменила Антонио…

Салони (с готовностью). Я могу это опровергнуть. Я думаю, что второй такой прекрасной пары не найти. Однажды я в замочную скважину видел, как вы занимались любовью.

Мария. Может быть, Антонио был слишком… ну как бы это сказать? Экспансивен. Романтичен. Однако я все же была бы вам очень благодарна, если бы вы мне предоставили письменное свидетельство.

Кьяретти. Охотно. Вы сможете показывать его журналистам.

Мария. Меня бы не удивило, если бы он сделал эту глупость лишь для того, чтобы я мучилась угрызениями совести.

Кьяретти. Возможно, эта история с глазом превратилась для него в навязчивую идею.

Салони. И подумать только, что он ведь мог рассказывать ее на разные лады.

Кьяретти. Даже в фантастическом плане. Например, в виде мультипликации. Глаза всех цветов, взмывающие вверх… как воздушные шары…

Салони (словно ему пришла в голову блестящая идея). Осмелюсь сказать, что можно было бы придумать потрясающие эффекты, основывающиеся на том, что лицо, купившее глаз, то есть Массари, после успешной операции оказался с одним глазом богача, а с другим — бедняка.

Мария. Словно человек, одной ногой шагающий по тротуару, а другой — по проезжей части.

Кьяретти. Стремительная, веселая серия противоречий. Какой ритм!

Салони. Массари в первой половине фильма мог бы в результате извечных контрастов… даже окосеть.

Кьяретти. А во второй — обрести оптическое равновесие, каковое, не только в метафорическом плане, означает равновесие моральное.

Салони. Я консультировался с весьма влиятельными лицами. Они полагают, что было бы трогательно, если бы в душе Массари… внезапно… среди ночи…

Кьяретти (поправляя). На рассвете. Есть чувства, чем-то похожие на цветок… Они раскрываются на рассвете.

Салони. Прекрасное зрелище — Массари бежит по пустынным улицам… слышится классический шелест метлы по асфальту… А он все бежит и бежит… туда, где живет Джакомо.

Мария. Не забывайте, что синьору Массари за пятьдесят.

Салони. Можно показать, как старик бежит и десять километров. При помощи некоторых приемов монтажа.

Мария. Потрясающе!

Кьяретти. Как только Джакомо, выходящий в это время из дома, чтобы отправиться в клинику, видит приближающегося к нему Массари… он пугается… будто дворняжка, увидевшая петлю живодера. Инстинктивно хватает за руку жену, и они оба удирают.

Салони. А Массари преследует их.

Мария. Обычно бедняки бегают быстрее, чем богатые.

Кьяретти. Достаточно, чтобы бедняк немножко прихрамывал… Благодаря этому богатый его догоняет. И вот они лицом к лицу — Массари и Джакомо. Оба бледные. Смотрят друг на друга. Глаз Массари сверкает по-новому, кажется, его зрачок вбирает в себя первые солнечные лучи. «Прости меня», — говорит он. И кладет ему руку на плечо. Джакомо все понимает. Душа у него быстрее ума; значит, у него не отберут глаз. Массари бормочет: «Нельзя строить свое счастье на несчастье других». А Джакомо смотрит… смотрит на золотистую пыль, которая уже начала наполнять воздух… На нежную зелень газонов… Радугу, которая сверкает и переливается в струе воды, пущенной дворником в стену дома на противоположной стороне улицы.

Мария (растроганно). А можно сделать фильм цветным?

Салони. Да, мы сделаем его в цвете. Но мне не хотелось бы, чтобы был снят вопрос о полученном авансе. Зрители об этом помнят. Я предлагаю, чтобы супруга Массари, прибежавшая в домашнем халате, сказала бедняку, что дарит ему эти деньги.

Кьяретти. Нет, человек, продавший глаз, сам, по собственной воле, вспоминает про аванс.

Салони. Он питает чувство уважения к собственности.

Кьяретти. Вот именно.

Салони. Массари отказывается брать назад аванс.

Кьяретти. Нет. Это было бы манерно. В рассрочку. Массари соглашается брать частями. А в это время музыка наполняет зал и уже слышится первое хлопанье кресел, зрители встают с мест и устремляются к выходу…

Кьяретти вынужден остановиться, ибо жена Антонио настолько растрогалась, что, слушая его рассказ с напряженным вниманием, всхлипывает, уткнувшись головой в плечо Салони.

Салони. Ну перестаньте, перестаньте, синьора. Я тоже растроган… (Нежно прижимает ее к себе, обнимая за плечи.)

Все трое вместе удаляются, полностью открывая нашему взгляду могилу. Тотчас же Могильщик принимается забрасывать могилу землей. Антонио высовывается по пояс из ямы, отряхивая землю.

Антонио (к Могильщику, после краткого размышления). Вынужден признать, что в идее Кьяретти есть известное благородство. А вам она понравилась?

Могильщик. Нет… Пожалуйста, сойдите вниз.

Антонио. Не спорю. Сколько вам еще осталось?

Могильщик. Да уже немного.

Антонио. Я думал о том, не забыл ли я сказать что-нибудь важное этим господам. Мне было бы очень жаль. Я намеревался выложить целиком все, что у меня на душе. У меня… у меня была наготове одна фраза, которая полностью бы выразила мое душевное состояние. Именно ее-то я и не сказал.

Могильщик. Извините за настойчивость… (Приготавливается бросить новую лопату земли.)

Антонио (словно неожиданно вспоминая приготовленную фразу). Где есть совесть… есть будущее. Удачно, а?

Могильщик. По-моему, довольно туманно.

Антонио. Я мог бы сделать эту фразу яснее, но боюсь, она утратила бы свою лаконичность. Я мечтаю, чтобы она запомнилась и стала поговоркой…

Могильщик (замечает, что в глубине кладбища потихоньку кто-то вылезает из могилы и хочет незаметно удрать). Эй!

Беглец не останавливается и исчезает.

То и дело бегут отсюда. Сегодня уже третий. Когда-то люди были серьезнее.

Антонио. Плохо, плохо. Они позорят человека.

Могильщик. Это кладбище для образованных. Вчера удрала целая стайка… В сумерки… Самое их время… Я крикнул им вслед: шуты гороховые! А иногда они меня бьют…

Антонио. Стыд и срам!

Могильщик. Сегодня утром один тут принялся рассуждать о бесконечности… Просто заслушаешься, как складно говорил… А потом вдруг… как выпрыгнет из могилы и ускакал, точно кенгуру… Прошу вас, лягте. (Замечает, что готовятся убежать еще трое. Бросается в их сторону, крича.) Стой!