Восстановление Римской империи. Реформаторы Церкви и претенденты на власть - Питер Хизер

В принципе нет никаких причин, по которым аналогичная восстановительная работа не могла бы быть предпринята Ираклием и его преемниками. Да, Балканы представляли дополнительную проблему – таких немало было и в III в., и войны Маврикия показали, что аваров можно побеждать. А без аваров славяне оставались всего лишь налетчиками; они еще не были способны противостоять имперским армиям в открытом сражении. И внутренние религиозные конфликты внутри империи не были такой серьезной проблемой, как иногда думают. Да, спор по поводу совета Халкидона продолжал шуметь. Но если его доктринальные вопросы в конечном счете считались неразрешимыми, то тогда они и не угрожали структуре империи. Нет никаких доказательств того, что религиозные разногласия облегчили персам завоевание римского Востока, а ссора по поводу Халкидона проявила признаки снижения накала и приобрела незначительно раздражающий характер в конце VI в., прежде чем большой персидский кризис разрушил с трудом добытую устойчивость в имперской политике, которая, в конце концов, появилась на религиозном фронте с 580-х гг.[182] Так что у Ираклия имелись все причины для оптимизма, когда он возвращался в Константинополь. Все свело на нет вмешательство второго нового фактора в стратегическую географию Ближнего Востока, влияние которого сильно перевешивало влияние западных тюрков. И когда Ираклий начал восстанавливать свою империю из пепла, арабский мир, незадолго до этого объединенный исламом, совершенно перевернул все то, что считалось несомненным в годы предыдущего тысячелетия.

Развитие ислама – еще одно из тех чрезвычайно влиятельных явлений, которое делает историю Западной Евразии первого тысячелетия такой релевантной в XXI в. Наряду с концом Рима и установленным с древних времен средиземноморским господством, развитием христианства и включением Востока и Севера в европейский мейнстрим, бурное появление ислама является последним звеном в цепочке изменений, отделявших средневековый и современный миры от всего, что происходило до этого. И подобно другим элементам, это очень сложная история. Главная историческая проблема – отсутствие древнего источникового матери ала из самого исламского мира, в котором не сохранилось никаких рассказов о жизни Мухаммеда, которые датируются периодом до IX в. К этому времени ислам прошел две главные революции – кризис, который породил раскол между суннитами и шиитами в VII в., и революцию Аббасидов в середине VIII в. Учитывая их огромную важность, повествования IX в. по вполне понятным причинам дают отчет о жизни Пророка, который узаконивает ислам в том виде, какой он приобрел к этому более позднему времени, но какое отношение это может иметь к реальностям начала VII в. – менее определенно[183].

Однако ясно, что предыстория подъема ислама глубоко уходит корнями в конфликт сверхдержав – Рима и Персии. Арабы пустынных окраин были главными действующими лицами в той третьей пустынной приграничной зоне между двумя империями. Большие обычные армии никогда не могли вести там боевых действий, но пустыня предлагала возможности по крайней мере для набегов и отвлечения внимания вашего противника от армянского и сирийского фронтов на севере. Как следствие, обе стороны вербовали, оплачивали и вооружали арабских союзников для защиты своих пустынных территорий и создания максимума неприятностей противоположной стороне. Никто не потрудился записать долгую историю этих аравийских походов империи, но если соединить вместе разрозненную информацию, имеющуюся в сохранившихся трудах римских историков, то на их страницах бросается в глаза один факт из истории арабов IV–VI вв. Несомненно, благодаря деньгам и оружию, которыми обе стороны заполнили этот регион, количество политических группировок, контролируемых арабскими союзниками империи, сильно выросло, а отсюда выросла и их военная сила. Если в IV–V вв. римляне действовали через арабских союзников, то к VI в. и у них, и у персов было по одному такому союзнику – это были Гасаниды и Лакхмиды соответственно. И эти группировки оказались теперь настолько сильны, что занимали – по крайней мере иногда – свое собственное место за столом переговоров, и у них были свои тайные планы. Иными словами, арабский мир, оказавшийся между двумя сверхдержавами, прошел такую же трансформацию, какую в значительной степени претерпели германцы на периферии европейских границ Римской империи. Те отношения, которые державы были склонны устанавливать со своими соседями, в конечном счете порождали более крупные и сплоченные политические объединения в этих отдаленных областях. Арабский же мир испытывал каталитическое воздействие не одной, а двух империй[184].

Если рассматривать вопрос с этого ракурса, то нерелигиозный элемент в карьере Мухаммеда имеет поразительное сходство с таким элементом у гунна Аттилы. Что сделал Аттила? Он объединил против Рима ряд бывших, в основном германоговорящих, пограничных государств-сателлитов, которые обычно и ссорились между собой и воевали с империей. Это создало объединение государств, которое было достаточно велико, чтобы напрямую противостоять империи и в апогее противостояния – иногда даже побеждать. В биографии Мухаммеда есть близкие параллели. Он объединил арабские группировки, которые в течение предыдущих двухсот лет привыкли действовать во все более крупных и сложных военно-политических структурах, но которые без Мухаммеда, похоже, не достигли бы наивысшего объединения. Он разительно отличается от Аттилы тем, что основной составляющей политической власти, которую ему удалось установить, была мощная новая религия, продолжавшая функционировать как объединяющая сила и после смерти этого харизматичного вождя союза арабов. После смерти Аттилы в гражданской войне истребило себя гуннское ядро его империи, которая дала столь многим ее подданным, вроде паннонийских готов, объединенных Валамиром, шанс вернуть себе независимость. И империя гуннов прекратила свое существование на протяжении жизни одного поколения. После смерти Мухаммеда в ходе так называемых войн Ridda («отступнические» войны) достаточно крупное ядро его главных сподвижников сохранило свое религиозное единство, чтобы помешать тем, кто был менее предан делу, отколоться от него. Вместо того чтобы развиваться и распадаться с одинаковой скоростью, как его гуннский аналог в Центральной Европе, объединение поддерживавших обе империи арабских группировок, созданное Мухаммедом, устояло и быстро завоевало практически весь римский Восток и – еще восточнее – всю империю Сасанидов и много чего еще. Первые арабские исламские армии вышли из пустыни в 633 г., и за одно поколение тысячелетнее противостояние двух империй – греко-римского Средиземноморья и персидского Ближнего Востока – было отправлено на свалку истории[185].

Возвращаясь к Юстиниану и вглядываясь более пристально, нельзя не прийти к одному неизбежному выводу: именно ислам глубоко изменил ход истории Восточной Римской империи. Благодаря Мухаммеду и катастрофическим потерям центральных земель, отошедших его арабской солдатне, оказалось невозможным, чтобы Ираклий и его преемники повторили то, что было возможным для спасения Римской империи в III в. Эти потери привели к тому, что Византия теперь ограничивалась приблизительно четвертью-третью своих бывших владений, и за многие из своих оставшихся провинций ей пришлось регулярно воевать в последующие десятилетия. Когда экономика империи рухнула, административный аппарат пришлось радикально перестроить, так как на скудные средства приходилось содержать все еще значительные армии – арабов нужно было как-то отгонять от оставшихся владений. Эти потери даже вызвали религиозную перекалибровку, потому что старая имперская идеология выглядела все более выхолощенной. Утверждение, что это единственное в своем роде руководимое Богом государство, предназначенное Всемогущим для распространения христианской цивилизации по всему земному шару, утратило свою силу после того, как две трети империи были завоеваны знаменосцами другой религии. К счастью, иудейско-христианские тексты предлагали другую, уже более подходящую модель. Императоры получили возможность использовать Ветхий Завет для превращения себя из божественно предопределенных завоевателей мира в вождей избранного народа, проведя константинопольский ковчег спасения через преследующие его бури к окончательному спасению и победе; причем апокалипсис был популярным, периодически повторяющимся жанром. Этот изящный шаг в сторону помог и спасти лицо, и избежать оскорбительных разговоров людей, так как сокрушительный груз реальности того времени был просто непомерным. В общих чертах, потери в VII в. свели когда-то мировую державу – Восточную Римскую империю – к региональному восточно-средиземноморскому государству – Византии, которое стало на самом деле невольным спутником исламского мира. Все периоды византийской экспансии после VII в. имели место, когда исламский мир был раздроблен. Всякий раз, когда объединялся довольно большой кусок исламского мира, дела в Константинополе шли плохо[186].