Хазарские сны - Георгий Пряхин

Паук! Каракурт! Черная вдова! — Сергей знал ее с детства. Мать строго-настрого наказывала ему не трогать ни единого, даже самого безобидного, в углу сарая на тончайших белокурых стропах обосновавшегося субчика, дабы не нарваться на черную вдову. И однажды, в страшно знойное лето показала ему ее, расположившуюся на солнцепеке поверх пересохшей кизячной кладки: верх, спина действительно графитно черны, с пунктирным, подводным, щепотью проложенным крестом, пухлое же — возможно, соитие уже состоялось? — на нарыв похожее брюшко — цвета желтой, нездоровой глазной склеры. Мать даже на руки его взяла, показывая на отдалении каракумскую гостью, чтоб, не приведи Господь, не потянулся рукою. И заклинающе наказала на всю жизнь: не трогать! Ни серых, домашних, ни коричневых, ни, упаси Господь, черных.

После брачных игр черная вдова съедает, вернее, высасывает своего суженого дотла. Один мозолистый, подсыхающий чехольчик остается. Был мужик — и вытек, израсходовался безрассудный труженик жизни, оставив в ядовитом и коварном возлюбленном чреве полтора десятка собственных пороховинок — чтоб через полчаса и самому, всеми остальными соками, к ним присоединиться.

Любопытный, однако, символ избрали организаторы для плавучего туристического кабаре! — вряд ли сыщется смельчак переспать под ним даже с голенастою солисткою…

Сергей вздрогнул: на главной мачте неожиданно взвился узкий, раздвоенный, как змеиное жало, золотого цвета штандарт с той же самой вдовой, что и на главном парусе.

Яхта отстала, превратившись сначала в точку, а потом и вовсе, вместе с парусом, с главною высокомерною мачтою и со странным штандартом, будто под воду сошедшая. Минут через двадцать Наджиб, так и не проронивший больше ни слова, плавно, глиссадою взял к берегу. Там, в укромной зеленой пазухе, блеснула в остатках дня добротная черепичная крыша.

Сергей уехал из Волгограда в Москву — его утвердили в газете заведующим сельским отделом; впоследствии ему предстояло стать в ней и членом редколлегии, и ответственным секретарем, и даже дослужиться до заместителя главного редактора и какое-то время сидеть в том самом кабинетике, где учил его когда-то уму-разуму покойный славянофильский эстет Феликс Овчаренко. И они с Ворониным надолго расстались. Воронина сперва избрали первым секретарем одного из крупнейших партийных райкомов города, а потом, еще при Куличенко, и секретарем областного комитета партии по пропаганде.

И встретились они после только в Москве, причем не абы где, а на съезде партии. Никто еще не знал тогда, что этот съезд — последний. Правда, ни Сергей, ни Воронин не были его делегатами. Сергей в то время работал заместителем заведующего идеологическим отделом ЦК КПСС. Воронин, оказывается, уже год как был назначен ответорганизатором орготдела: почти на автопилоте шел к цели, которую высмотрел для него когда-то еще Куличенко. Центральный Комитет, располагавшийся в некогда самой поместительной купеческой гостинице старой Москвы и в конторе страхового общества «Россия» (чего уж страховать — Судьба пришла!) и приросший впоследствии еще десятком пирамидоподобных зданий, обладал одним (еще одним) удивительным свойством. Люди, работающие здесь, особенно в разных отделах, могли годами не видеться. Правда, последний год деятельности ЦК КПСС его сотрудники проводили преимущественно в курилках. Имеются в виду в первую очередь рядовые — у кого не было персональных туалетов. Как ни странно, но именно наличием персонального унитаза и определялось в Советском Союзе, небожитель ты или так себе — житель обычного толчка, а то и очка. Небожители, надо сказать, тоже кучковались: именно в последний год вошли в моду строго пресекавшиеся предыдущими генсеками совместные обеды в комнатах отдыха заведующих отделами, а то и секретарей ЦК. Неуютно им становилось в собственных комфортных кабинетах, вот и группировались по двое, по трое: обменяться новостями и прогнозами. В том числе и на собственную персональную будущность.

По рюмочке пропустить. Именно в последний год официантки с осанкою Марии-Антуанетты, приписанные к младшему личному составу КГБ, неслышно скользившие по коридорам ЦК, поменяли крахмальные салфетки, которыми накрывали подносы, на более просторные, обширные: чтоб не получалось чересчур рельефно.

Секретарям, правда, полагались персональные кухоньки, входившие в общий секретарский апартамент, со своим поваром: их подносы коридорному завистливому облучению не подвергались. Но и секретари, может быть, за исключением старообрядца Егора Лигачева, не трезвенничали: с их молодым пополнением самым популярным антидепрессантом в бывшей купеческой гостинице стали не водка, а виски.

А разве ж может русский человек, даже если он начальник и даже если он, строго говоря, нацмен, принимать в одиночестве? Н-никогда. И секретари, презрев неписанное правило, кучковались тоже, обсуждая своего Генерального — а кого же еще, не жен же в самом деле: это они нас обсуждают-осуждают, а не мы их. Так, за рюмкою, рождались коалиции, включая и ту, что выступила 19 августа 1991 года.

Не только народ не понимал уже Горбачева. Его не понимали его же собственные руководящие рекруты.

Алма-Ата, Фергана, Сумгаит, Карабах, Спитак: трясло по окраинам, а почва уходила из-под ног на Старой площади. Сердце проваливалось в воздушную яму.

Персональный туалет Сергею еще не полагался, но он смолоду был некурящим и досужая болтовня ему всегда претила. Да и времени на болтовню не оставалось — чем эфемернее работа, в данном случае и д е о л о г и я, унаследовавшая, с поправкой на время, свое название с былой пропаганды, а по существу сама остающаяся разновидностью болтовни, тем большего крутежа и тщания (тщетного) она требует. Возможно, оргработа отличалась тем же самым, во всяком разе за полгода совместной работы в ЦК Сергей и Воронин действительно пересеклись впервые и — на съезде.

Оба относились к закулисью съезда. Сергей возглавлял группу по обработке и изданию затем стенографического отчета, Воронин отвечал за какие-то организационные вопросы. Встреча была теплой, но без бросанья на шею друг другу — вполне в духе Воронина. Может, сказалось и то, что служебное положение Сергея оказалось чуть выше воронинского, это при том, что сам Сергей лет на пять помоложе него.

Они столкнулись перед началом заседания в фойе Кремлевского Дворца съездов: Воронин раскладывал на столах какие-то бумажки.

— И ты здесь, Николай Алексеевич! — шагнул к нему Сергей.

Воронин дружески поднял руки и двинулся навстречу Сергею — как сдаваться — хотя, показалось тому, был не очень доволен, что Сергей застал его за таким ничтожным, на фоне исторического, мнилось тогда, действа, занятием.

— Наслышаны, наслышаны! — проговорил Воронин, обнимая Сергея и похлопывая его по спине. — Каждый день по телефункену показывают…

Оказывается, Воронин уже знал, что Сергей также работает в ЦК: еще не будучи помощником, Сергей уже входил в рабочую группу, сопровождавшую Генсека — Президента в его визитах по стране и за рубеж, и действительно частенько мелькал в информационных выпусках ТВ.

— Я тебя поздравляю! — поспешил переменить тему Сергей, но продолжить не успел.

— Нет, я не делегат, — расставил точки над i Воронин.

Потом, видя искреннее удивление собеседника, считавшего, что Воронин прибыл в Москву из Волгограда или из какой-то другой области — такие служебные перемещения вполне в партийной кадровой практике — в качестве делегата съезда, став за это время где-то первым или вторым или возглавив крупный город, добавил вроде бы в шутку, но внимательно взглянув Сергею в глаза:

— Пока. Встретишь на следующем — делегатом, а не письмоносцем.

— Буду рад, — просто ответил Сергей.

Кто же знал в самом деле, что следующего — не будет?

Воронин и рассказал Сергею, что уже год, то есть дольше него, трудится ответорганизатором отдела оргпартработы ЦК.

На них уже напирала съездовская сутолока, и они, обнявшись еще раз, пообещали друг другу сразу же после окончания хурала найтись, созвониться, обязательно встретиться, поднять по чарке, вспомнить Волгоград, Солдатское поле…

И, как это часто и бывает, встретились они второй раз в Москве-разлучнице только лет через пять. И встретились даже не по собственной инициативе. Просто нашелся человек, который, пережив такое же кораблекрушение как они, все-таки голову сумел удержать над водой: это и был тот самый казак, что несколько минут назад испытывал на прочность не то водную, не то рыбную инспекцию. Провинциал — люди провинции удары судьбы переносят достойнее, чем в столицах. Может, потому что живут не в высотках, а ближе к земле. Сергей познакомился с ним еще в семьдесят третьем. Пожалуй, после интернатского друга, с которым они сидели когда-то за одной партой да так, сросшись в неволе, и не расстаются всю жизнь, это его второе, по стажу, приобретение.