Под счастливой звездой - Иван Кулаев

Казалось бы, такому небывалому явлению нужно было только удивляться и кротости такого страшного зверя только радоваться. Кому и чем мешала эта тихая и добродушная медведица?

А вышло так — люди оказались неразумными, хуже зверя. Собралась в селе компания охотников, четыре человека, которая и решила медведицу в ее берлоге убить. Вошел в эту компанию и Рубцов. Охотники сделали у берлоги все необходимые подготовительные работы: навозили лесу, обложили наружный выход из берлоги бревнами, оставив только небольшое отверстие, в которое зверь должен был высунуть голову, если бы охотники вынудили его бежать из берлоги. Если бы медведица показала голову, то последовал бы залп выстрелов в нее.

Сделав все эти приготовления, охотники начали травить медведицу, понуждая ее подойти к выходу из берлоги. Для этого они начали проталкивать в берлогу зажженную бересту и солому, но, сколько они ни старались вызвать зверя этими способами, ничего поделать не могли: медведица не подавала никаких признаков своего присутствия в берлоге. Тогда охотники решили, что берлога пустая и что медведица ушла отсюда в другое место. Решив так, они с огорчением убрали от берлоги навезенный лес, и один из охотников, именно Рубцов, человек небольшого роста, изъявил свое желание слазить, любопытства ради, в берлогу и осмотреть ее устройство.

Сказано — сделано. Рубцов пролез по норе сажен 5, уткнулся в конец берлоги, потом стал подниматься на ноги и ощупывать берлогу руками — и как раз наткнулся рукою на спящую медведицу. Она на это только уркнула и осталась лежать на устроенных ею в норе полатях.

Любопытно, что полати эти были устроены зверем, очевидно, на тот случай, чтобы при раннем таянии снегов вешняя вода, попав в берлогу, не помешала бы зверю спать.

Обнаружив медведицу, Рубцов со страху заорал во все горло и стал пятиться назад; тогда охотники вытащили его из берлоги за ноги. Медведица продолжала спокойно лежать на своих полатях. Охотники, видя ее добродушие и не принимая поэтому особых мер предосторожности, стали снова выживать зверя из норы.

После долгих усилий охотникам удалось-таки заставить медведицу покинуть берлогу. Когда она выскочила наружу, то стоявший у норы Рубцов попятился назад и, запнувшись за жердь, упал на спину, вскинув ноги кверху. Выскочившая медведица, обозленная и выведенная из терпения жестокой травлей, схватила зубами ступню Рубцова и сильно стиснула ее. Охотники взялись за ружья, последовали выстрелы, и бедное миролюбивое животное было убито.

Эта история заставила меня глубоко задуматься. Я не знал, кому в данном случае надо было отдать преимущество в разуме и наклонности к миролюбию: людям или животному, так бессмысленно ими убитому…

Иван Матвеевич Иваницкий передал свою страсть к охоте и сыну своему Константину.

Вспоминаю, как однажды летом я приехал к Иваницким. Иван Матвеевич, встретив меня, первым делом с восторгом сообщил мне новость о том, что его сын Костя убил на днях марала, то есть изюбря; это был крупный самец, в котором было 10 пудов мяса.

Костя в это время был четырнадцатилетним реалистом; он приехал к родителям на каникулы. С этой юной своей поры он стал страстным охотником, получив впоследствии в этом отношении даже большую известность.

Прошли года — и Костя превратился в Константина Ивановича и стал затем также одним из крупных золотопромышленных деятелей в Сибири. Разумеется, это был деятель совершенно другого типа, чем его дедушка Цыбульский. Он был к тому же большим счастливцем и удачником.

После смерти Цыбульского его дела и имущество перешли к И. М. Иваницкому, а после смерти последнего — к его сыну Константину Ивановичу, который и стал, таким образом, обладателем крупного наследственного имущества. Это имущество заключалось в хорошо оборудованных золотых промыслах и небольшом наличном капитале.

К. И. Иваницкий был человек неглупый и мог хорошо вести свои дела. Во время его хозяйничанья на его наследственных золотых приисках ему всегда везло. Золота добывалось там по 20 пудов в лето, на 400 тысяч рублей; это означало, что, самое малое, Константину Ивановичу оставалось до 100 тысяч рублей чистой прибыли. Но благодаря широкому размаху жизни ему этих денег не хватало. Держал он для себя два дома в обеих столицах: в Москве и Петербурге. В обоих этих городах он имел и свои скаковые конюшни.

В результате такого широкого образа жизни К. И. Иваницкий задолжал изрядную сумму денег Государственному банку. В это время ему удалось продать в Петербурге часть своих более благонадежных приисков Российскому золотопромышленному обществу, за миллион 800 тысяч рублей. Это обстоятельство дало Иваницкому возможность рассчитаться с банком и в то же время удержать за собою марку крупного золотопромышленника.

Сначала казалось, что с продажей его лучших приисков дело Иваницкого, как золотопромышленника, было похоронено, но счастье вновь вывезло его и сторицей вернуло ему потерянное. Это случилось так.

Какие-то охотники-крестьяне в Минусинском округе, охотясь на глухарей, наткнулись на рудное золото. Крестьяне, открывшие руду, мало что понимали в этом деле, но все же поехали к ближайшему известному им золотопромышленнику, Иваницкому. Они указали ему местонахождение руды и получили за это от него 3 тысячи рублей вознаграждения.

При обследовании оказалось, что рудное нахождение представляло собой какое-то неслыханное до сих пор в золотопромышленной практике напластование — это была не жила, не россыпь, а в несколько сажен земляная трещина в мягких породах, наполненная разрушенной колчеданистой золотой рудой. На вид эта руда напоминала собой железную охру. Ее легко было добывать с помощью кайлы.

Руда имела богатое содержание золота. Открытие ее вновь сказочно обогатило Иваницкого. Свой новый золотой промысел он назвал Ольгинским прииском. На этом прииске он без особых усилий и крупных затрат производил добычу руды, из коей извлекал по 20 и более пудов золота в лето. И так продолжалась эта добыча лет шесть или семь, вплоть до революции 1917 года.

Русская революция вынудила К. И. Иваницкого бежать в Маньчжурию, в Харбин, где он, как мой старый друг, поселился в моем доме. Сумел он вывезти с собой за границу до 30 фунтов золота в слитках и некоторое ценное имущество, в виде, главным образом, дорогих одежд, принадлежавших в свое время еще Цыбульскому и его жене. Среди таковых были две мужские шубы — одна на дорогом меху из камчатского бобра, другая на меху черно-бурой лисицы; затем два женских меха, соболий и черно-бурой лисицы, и другие ценные меховые вещи.