Вслед кувырком - Пол Уиткавер

Каноэ задевает грунт. Джек и Джилли складывают весла и выпрыгивают по разные стороны лодки. Илистое дно засасывает ноги в кроссовках до лодыжек. Без единого слова они вытаскивают каноэ через царапучий рогоз и болотные травы чуть выше их роста, выволакивают на пологую полоску песка, исчерканную следами птиц и енотов. За этой полоской пляжа стоит коричнево-зеленая стена леса, усеянная пятнами цветов, птиц, бабочек. Они заплыли глубоко в Фенвикский заповедник, на место, которое случайно нашли несколько недель назад (в этой ветви реальности), когда составляли карту устья ручья Мельника. И легко поверить (они верят), что здесь сотни лет — а может, и вообще никогда — не ступала нога человека.

Джилли, не теряя времени, выпускает каноэ и сбрасывает шорты, чуть не теряя равновесие, когда сдирает их через грязные кроссовки. Джек не может удержаться от смеха, она смотрит на него сердито, сжимая колени под ярко-зелеными трусиками-бикини, потом поворачивается и направляется в лес. Но тут же, сделав всего три не слишком изящных шага, присаживается, сверкая косточками позвонков на худой спине, сдвигает трусики, обнажив белое полулуние одной ягодицы, и начинает — со стоном чисто животного наслаждения — отливать.

— Да ты что, Джилли?

Он все еще смеется, но это уже другой смех. Хотя они вместе моются в душе, одеваются и раздеваются друг перед другом без малейшего стеснения, и даже в прошедшие годы в доктора играли, это зрелище, которого он никогда не видел и не думал видеть. Ей действительно уже надо было, струя с шипением бьет в песок с внушительной силой, сбегая вниз по пляжу между ее кроссовками темной пенистой струей, будто «кока-колу» разлили.

Закончив, она поправляет трусы, встает и поворачивается к нему с самодовольной усмешкой:

— Нагляделся?

— Ты же на меня смотрела?

Она смеется, машет рукой, делает шаг к сброшенным шортам, лежащим на песке. Пока она их отряхивает и надевает, Джек вынимает из каноэ свой рюкзак, нагибается, чтобы достать второй — и подпрыгивает, взвизгнув, от щипка за ягодицу.

— Эй, ты!

Она пристраивается рядом, скользкая от пота и лосьона, и вытаскивает рюкзак сама.

— Давай поедим, Джек. Умираю с голоду.

Они подходят к опушке леса, где ветви сосен образуют над песком навес. Там, среди опавшей хвои и шишек, они устраиваются и достают еду из рюкзаков. Вскоре они уже сидят бок о бок на расстеленных полотенцах, поглощая слегка помятые сандвичи с арахисовым маслом и вареньем, запивая теплой водой из пластиковых бутылок и отгоняя назойливых мух, москитов и комаров. По их часам уже почти половина второго, солнце за колючей загородкой ветвей выше не поднимется. День поворачивает к вечеру. Еще час-другой — и надо двигаться в обратный путь. Но пока что спешить некуда.

Джилли, как она всегда делает в таких уединенных местах, снимает верх купальника. В начале лета грудь у нее была такая же плоская, как у Джека, но сейчас, к середине августа, все изменилось. Соски, прежде просто розовые точечки на коже, набухли, потемнели, плоть вокруг стала выпуклой. Бедра у нее тоже полнее, чем раньше, прямые линии сменяются закруглениями под воздействием созревания. Джек все лето был свидетелем этого медленного процесса, и наблюдал его с захватывающим интересом, а временами и с ревностью, будто это какая-то тайна, которую Джилли от него скрывает, сила, которой она обладает — или которой одержима, — и которую ему с ней никогда не разделить, сила, отбирающая у него сестру. А все-таки, думает он, к чему тут ревновать? Вот у него — настоящая сила. Джилли повинуется зову природы — а природа повинуется его зову.

Джилли, доев сандвич, поворачивается на бедре и копается в рюкзаке. Через минуту она достает мешок с косяком, украденным у дяди Джимми, и красную биковскую зажигалку.

— Не знаю, будет у нас приход или нет, но хотя бы дым мух отгонит.

Джек следует ее примеру.

— Если только они не балдеют от этого запаха. Может, их тоже от него вставляет. И их пробивает на хавчик.

— Об этом я не подумала. И обыкновенного курева не прихватила. А ты?

— Тоже нет. Только фейерверки — вот, видишь? — Он вытаскивает другой мешок, набитый «прыгучими Джеками», раскрашенными под конфетки. — Вот это, может, их и отпугнет.

— А теперь ты просто дурака из себя строишь.

— Ой, простииите… — говорит Стив Мартин.

Джилли закатывает глаза и вытряхивает содержимое пакета к себе на полотенце. Взяв косячок, она подносит его к носу, глубоко вдыхает, с предвкушением, как знаток сортов каннабиса.

— Ах… — И вдруг ее лицо комически морщится: —…Ааапчхи!

Джек закатывается хохотом. Джилли вместе с ним. Из леса у них за спиной слышится гомон вспугнутых птиц и каких-то мелких созданий, шастающих по земле и меж ветвей. От этого близнецы заходятся еще сильнее. Как в фильмах про Тарзана, когда Вайсмюллер издает клич джунглей, и камера показывает, как идут стада слонов, скачут антилопы, прыгают львы, ныряют в реку крокодилы, качаются на ветвях обезьяны.

Потом они снова садятся, кое-как переведя дыхание, и смотрят друг на друга, уже не хихикая. Джилли предлагает закурить.

— Чего это все удовольствия только Эллен?

Она вставляет косяк между губ, щелкает зажигалкой, прикуривает. Потом, будто в первый раз закурила сигарету, кашляет, извергая клубы дыма.

— Ну и ну, Джилли! — отвечает ей Джек нервным смехом.

У нее на глазах выступают слезы:

— Ну и ну! Суровая штука.

Она судорожно пытается вдохнуть и передает ему косяк.

Он его берет губами, ощущая едва заметный вкус клубничного варенья. Потом вдыхает. Не только вкус, но и текстура дыма не такая, как у обыкновенных сигарет: травка горит едче и горячее табака, она скребет горло до самого низа и расширяется в легких. Он закашливается, как только что Джилли.

— Черт, — сипит он. Голова слегка кружится.

Джилли берет косяк у него из рук. На сей раз она осторожнее, едва пробует.

— Так лучше.

Но голос у нее хриплый от усилия удержать дым.

Они попадают в неспешный ритм, передавая косяк друг другу почти без слов, пока он не догорает до окурка, который едва можно удержать между пальцами. При попытке передать окурок он падает, и никто не делает попыток его подобрать. Они сидят и смотрят на уходящую вверх струйку серого дыма.

— Ты что-нибудь чувствуешь? — спрашивает Джилли через минуту.

— Нет, а ты?

Она качает головой:

— Наверное, надо скурить и второй.

Почему-то Джек не может вспомнить, куда девал второй косяк. Мешка у него на полотенце нет, как и вообще на всем пляже. Может быть, думает он и хихикает, он в той реальности остался.

— Чего ржешь? — спрашивает Джилли. — Ты что, его потерял, что ли?

— Где-то он здесь, — говорит Джек, всматриваясь в рюкзак. — Ага! — Он вытаскивает фейерверки. — Вот это точно нас вставит.

— Да тебя уже вставило, — говорит Джилли с ехидной улыбкой.

— Ни фига.

Но на самом деле он задумывается, а не права ли она. Это не приход, как он его себе представлял. От других ребят он слышал описания прихода, но другим ребятам не всегда можно верить. По крайней мере он теперь сможет внести свои два цента в разговоры на эту тему, когда снова начнутся уроки. А это, соображает Джек, уже меньше чем через три недели. Если бы только сообразить, как использовать свою силу и сделать так, чтобы они вообще не начались! Остаться бы здесь навеки, на этой полоске пляжа вместе с Джилли, проживать одни и те же счастливые часы снова и снова, как слушать любимую песню по радио опять и опять. И здесь он будет в безопасности, спрятанный в возвратном искривлении времени, куда не проникнет его противник. Никогда не постареть, никогда не вырасти, жить здесь с Джилли, как Питер Пэн и Венди…

— Земля вызывает Джека! Слышите нас? Прием.

Он моргает, а Джилли, смеясь, выхватывает у него из руки фейерверк.

— Ты в улете!

Странно, что «закаменел» значит то же самое, что «в улете». Улет — это как эйр, летящий в небе. А камни — они земные, тяжелые, как шахты. Или это значит, что в тебя кидали камни, как в том рассказике про лотерею, который он читал по школьной программе? Ходишь, шатаясь, а камни у тебя от чана отскакивают. А это, если подумать, жутко смешно.

— В чем дело? — хмурится Джилли, чтобы тоже понять шутку. — Рассказывай!

Он мотает головой, не в силах объяснить. Лента дыма от брошенного чинарика так и поднимается вверх, будто ни секунды не прошло, как он там лежит. Джек падает обратно на полотенце, глазами следя это чудо — завивающийся дым, уходящий в воздух, в ветви над головой. Во всем мире какая-то дрожащая, поющая зеленость, которой он до сих пор не замечал. Сердце становится большим, как какой-то мутантный фрукт, который делается все легче и легче, когда созревает, и потом не падает — отрывается от ветки и плывет вверх. Веселое лимонное солнце подмигивает Джеку из-за щетинистой завесы ветвей. Чайки и вороны смеются одобрительно. Он закрывает глаза и сам всплывает вверх, вслед за дымом.