Вольное слово народа - неизвестен Автор

Неваховичи происхождения восточного. Меньшой, Ералаш, не скрывал этого, говоря, что все великие люди современные - того же происхождения: Майербер, Мендельсон, Бартольди, Ротшильд, Эрнст, Рашель, Канкрин и прочие. Старший Невахович был чрезвычайно рассеян. Случилось ему обещать что-то Каратыгину, и так как он никогда не исполнял своих обещаний, то и на этот раз сделал то жеЄ При встрече с Каратыгиным он стал извиняться: - Виноват, тысячу раз виноват. У меня такая плохая памятьЄ Я так рассеянЄ - Как племя иудейское по лику земномуЄ- докончил Каратыгин и ушел.

За обедом чиновник заглушал своим говором всех, и все его слушали, хотя почти слушать его было нечего, и наконец договорился до того, что начал доказывать необходимость употребления вина, как самого лучшего средства от многих болезней. - Особенно от горячки,- заметил Пушкин. - Да, таки и от горячки,- возразил чиновник с важностью,- вот-с, извольте-ка слушать: у меня был приятельЄ так вот он просто нашим винцом себя от чумы вылечил, как схватил две осьмухи, так как рукой сняло. При этом чиновник зорко взглянул на Пушкина, как бы спрашивая: ну, что вы на это скажете? У Пушкина глаза сверкнули: удерживая смех и краснея, отвечал он: - Быть может, но только позвольте усомниться. - Да чего тут позволять? - возразил грубо чиновник.- Что я говорю, так как, а вот вам, почтеннейший, не след бы спорить со мною, оно как-то не приходится. - Да почему же? - спросил Пушкин с достоинством. - Да потому же, что между нами есть разница. - Что же это доказывает? - Да то, сударь, что вы еще молокосос. - А, понимаю,- смеясь, заметил Пушкин.- Точно есть разница: я молокосос, как вы говорите, а вы виносос, как я говорю. При этом все расхохотались, противник не обиделся, а ошалел.

Однажды Е. К. Воронцова прошла мимо Пушкина, не говоря ни слова, и тут же обратилась к кому-то с вопросом: "Что нынче дают в театре?" Не успел спрошенный раскрыть рот для ответа, как подскочил Пушкин и, положа руку на сердце (что он делал, особливо когда отпускал свои остроты), с улыбкою сказал: "Верную супругу", графиня.

Возвращаясь в Россию из заграничного путешествия, Тютчев пишет жене из Варшавы: "Я не без грусти расстался с этим гнилым Западом, таким чистым и полным удобств, чтобы вернуться в эту многообещающую в будущем грязь милой родины".

Во флоте, во время управления морским министерством князя Меншикова, служил в ластовом экипаже один генерал, дослужившийся до этого чина, не имея никакого ордена. В один из годовых праздников все чины флота прибыли к князю для принесения поздравления, в том числе был и означенный генерал. Приближенные князя указали ему на этого генерала как на весьма редкий служебный случай, с тем чтобы вызвать князя к награде убеленного сединами старика; но Меншиков, пройдя мимо, сказал: "Поберегите эту редкость".

В морском ведомстве производство в чины шло в прежнее время так медленно, что генеральского чина достигали только люди пожилые, а полного генерала - весьма престарелые. Этими стариками наполнены были адмиралтейств-совет и генерал-аудиториат морского министерства, в память прежних заслуг. Естественно, что иногда в короткое время умирали, один за другим, несколько престарелых адмиралов; при одной из таких смертностей император Николай Павлович спросил Меншикова: - Отчего у тебя часто умирают члены адмиралтейств-совета? - Кто же умер? - спросил в свою очередь Меншиков. - Да вот такой-то, такой-тоЄ- сказал государь, насчитав три или четыре адмирала. - О, ваше величество,- отвечал князь,- они уже давно умерли, а в это время их только хоронили!

В бытность Грибоедова в Москве, в 1824 году, он сидел как-то в театре с известным композитором Алябьевым, и оба очень громко аплодировали и вызывали актеров. В партере и в райке зрители вторили им усердно, а некоторые стали шикать, и из всего этого вышел ужасный шум. Более всех обратили на себя внимание Грибоедов и Алябьев, сидевшие на виду у всех, а потому полиция сочла их виновниками происшествия. Когда в антракте они вышли в коридор, к ним подошел полицмейстер Ровинский, в сопровождении квартального, и тут произошел между Ровинским и Грибоедовым следующий разговор. Р. Как ваша фамилия? - Г. А вам на что? - Р. Мне нужно знать.- Г. Я. Грибоедов.- Р. (квартальному). Кузьмин, запиши.- Г. Ну, а как ваша фамилия? - Р. Это что за вопрос? - Г. Я хочу знать, кто вы такой. Р. Я полицмейстер Ровинский.- Г. (Алябьеву). Алябьев, запишиЄ

В 1811 году в Петербурге сгорел большой каменный театр. Пожар был так силен, что в несколько часов совершенно уничтожилось его огромное здание. Нарышкин, находившийся на пожаре, сказал встревоженному государю: - Нет ничего более: ни лож, ни райка, ни сцены,- все один партер.

Когда принц Прусский гостил в Петербурге, шел беспрерывный дождь. Государь изъявил сожаление. "По крайней мере принц не скажет, что ваше величество его сухо приняли",- заметил Нарышкин.

В начале 1809 года, в пребывание здесь прусского короля и королевы, все знатнейшие государственные и придворные особы давали великолепные балы в честь великолепных гостей. А. Л. Нарышкин сказал притом о своем бале: "Я сделал то, что было моим долгом, но я и сделал это в долг". - Он живет открыто,- отозвался император об одном придворном, который давал балы чуть ли не каждый день. - Точно так, ваше величество,- возразил Нарышкин,- у него два дома в Москве без крыш.

Однажды в Петербурге граф Хвостов долго мучил у себя на дому племянника своего Ф. Ф. Кокошкина (известного писателя) чтением ему вслух бесчисленного множества своих виршей. Наконец Кокошкин не вытерпел и сказал ему: - Извините, дядюшка, я дал слово обедать, мне пора! Боюсь, что опоздаю; а я пешком! - Что же ты мне давно не сказал, любезный! - отвечал граф Хвостов.- У меня всегда готова карета, я тебя подвезу! Но только что они сели в карету, граф Хвостов выглянул в окно и закричал кучеру: "Ступай шагом!", а сам поднял стекло кареты, вынул из кармана тетрадь и принялся снова душить чтением несчастного запертого Кокошкина.

Однажды приглашен Крылов был на обед к императрице Марии Федоровне в Павловске. Гостей за столом было немного. Жуковский сидел возле него. Крылов не отказывался ни от одного блюда. "Да откажись хоть раз, Иван Андреевич,- шепнул ему Жуковский.- Дай императрице возможность попотчевать тебя". "Ну а как не попотчует!" - отвечал он и продолжал накладывать себе на тарелку.

Крылов любил быть в обществе людей, им искренне уважаемых. Он там бывал весел и вмешивался в шутки других. За несколько лет перед сим, зимой, раз в неделю, собирались у покойного А. А. Перовского, автора "Монастырки". Гостеприимный хозяин, при конце вечера, предлагал всегда гостям своим ужин. Садились немногие, в числе их всегда был Иван Андреевич. Зашла речь о привычке ужинать. Одни говорили, что никогда не ужинают, другие, что перестали давно, третьи, что думают перестать. Крылов, накладывая на свою тарелку кушанье, промолвил тут: "А я, как мне кажется, ужинать перестану в тот день, с которого не буду обедать".

Хозяин дома, в котором Крылов нанимал квартиру, составил контракт и принес ему для подписи. В этом контракте, между прочим, было написано, чтоб он, Крылов, был осторожен с огнем, а буде, чего Боже сохрани, дом сгорит по его неосторожности, то он обязан тотчас заплатить стоимость дома, именно 60 000 руб. ассигнациями. Крылов подписал контракт и к сумме 60 000 прибавил еще два нуля, что составило 6 000 000 руб. ассигнациями. "Возьмите,- сказал Крылов, отдавая контракт хозяину.- Я на все пункты согласен, но, для того чтобы вы были совершенно обеспечены, я вместо 60 000 руб. асс. поставил 6 000 000. Это для вас будет хорошо, а для меня все равно, ибо я не в состоянии заплатить ни той, ни другой суммы".

Император Николай Павлович велел переменить неприличные фамилии. Между прочими полковник Зас выдал сваю дочь за рижского гарнизонного офицера Ранцева. Он говорил, что его фамилия древнее, и потому Ранцев должен изменить фамилию на Зас-Ранцев. Этот Ранцев был выходец из земли Мекленбургской, истый оботрит. Он поставил ему на вид, что он пришел в Россию с Петром III и его фамилия знатнее. Однако он согласился на это прилагательное. Вся гарниза смеялась. Но государь, не зная движения назад, просто велел Ранцеву зваться Ранцев3ас. Свекор поморщился, но должен был покориться мудрой воле своего императора.

Во время Крымской войны государь, возмущенный всюду обнаружившимся хищением, в разговоре с наследником выразился так: - Мне кажется, что во всей России только ты да я не воруем.

При построении постоянного через Неву моста несколько тысяч человек были заняты бойкою свай, что, не говоря уже о расходах, крайне замедляло ход работ. Искусный строитель генерала Кербец поломал умную голову и выдумал машину, значительно облегчившую и ускорившую этот истинно египетский труд. Сделав опыты, описание машины он представил Главноуправляющему путей сообщения и ждал по крайней мере спасибо. Граф Клейнмихель не замедлил утешить изобретателя и потомство. Кербец получил на бумаге официальный и строжайший выговор: зачем он этой машины прежде не изобрел и тем ввел казну в огромные и напрасные расходы.