Дураки умирают - Марио Пьюзо

— Сэр, вас не затруднит затушить сигару? Эта дама говорит, что дым беспокоит ее собачку.

Зеленые глаза Озано превратились в две ледышки. Он долго и пристально смотрел на стюардессу, прежде чем разлепить губы:

— Повторите еще раз.

Тут у меня возникло желание выпрыгнуть из самолета. Я увидел маниакальную ярость, отразившуюся на лице Озано. Шутки закончились. Губы женщины пренебрежительно кривились. Она жаждала скандала. Мечтала о нем. Ее муж повернулся к окну, изучая бездонное небо. Очевидно, он уже привык к таким сценам и не сомневался, что его жена обязательно возьмет верх. Он даже позволил себе удовлетворенно улыбнуться. А вот бедный пудель действительно плохо себя чувствовал. Жадно хватал воздух ртом, икал. Комнату отдыха наполнял дым, но не только от сигары Озано. Практически все курили сигареты, и у меня создалось впечатление, что после Озано хозяева пуделя намеревались обратиться с тем же требованием и к остальным.

Стюардессу парализовало: напуганная переменой в лице Озано, она не могла произнести ни слова. А вот женщина ничуть не испугалась. Наоборот, наслаждалась тем, что привела знаменитого писателя в ярость. Не вызывало сомнений, что ее никогда не били по физиономии, не вышибали ей зубы. Мысль о том, что такое может случиться, просто не приходила ей в голову. Вот она и наклонилась к Озано, приблизившись на расстояние вытянутой руки. Я чуть не закрыл глаза. Собственно, на мгновение закрыл, когда услышал ее хорошо поставленный голос: «Ваша сигара беспокоит мою собаку. Будьте так любезны, если вас это не затруднит, затушите ее».

Эти вроде бы вежливые слова она произнесла вызывающе оскорбительным тоном. Я понимал, что она ждет ответных аргументов: мол, собаке в комнате отдыха делать нечего, комната эта предназначена для курящих. Она отлично знала, что Озано затушил бы сигару, скажи она, что дым беспокоит ее саму. Но она хотела, чтобы он затушил сигару ради ее собачки. Она хотела схлестнуться со знаменитостью.

Озано, конечно же, за доли секунды разобрался во всех нюансах, сообразил, что к чему. Думаю, потому и потерял контроль над собой. Я увидел, как улыбка осветила его лицо, обаятельнейшая улыбка, но зеленые глаза вспыхнули огнем безумия.

Он не стал на нее кричать. Не дал в зубы. Бросил короткий взгляд на мужа, желая видеть его реакцию. Муж улыбался. Похоже, полностью одобрял поведение жены. Очень аккуратно Озано затушил сигару в пепельнице. Женщина с презрением наблюдала за ним. А потом Озано потянулся к пуделю. Женщина наверняка подумала, что он хочет погладить собачку, но я-то знал, что намерения у него другие. И точно, пальцы Озано скользнули на загривок пуделя.

Все произошло так быстро, что остановить Озано я не успел. Он поднял бедную животину с пола, вскочил на ноги и начал душить собаку обеими руками. Пудель хрипел, хвост его мотался из стороны в сторону, глаза вылезли из орбит. Женщина подпрыгнула, попыталась вцепиться ногтями в лицо Озано. Муж не шевельнулся. В этот момент самолет угодил в воздушную яму, нас всех тряхнуло. Озано, крепко выпивший, думающий только о том, как бы задушить пуделя, повалился в застеленный ковром проход между креслами. Его пальцы по-прежнему сжимали шею бедной собаки. Чтобы встать, ему пришлось отпустить пуделя. Женщина грозилась убить Озано. Стюардесса кричала от ужаса. Озано улыбнулся сидящим в креслах и направился к вопящей женщине. Она подумала, что он хочет извиниться за содеянное. Она не знала, что он решил задушить ее так же, как и пуделя. Потом до нее дошло… Она замолчала.

— Манда вонючая, сейчас ты свое получишь, — со спокойствием маньяка отчеканил Озано и бросился на нее. Он действительно обезумел. Ударил ее по лицу. Я вскочил, попытался удержать его. Но пальцы Озано уже сомкнулись на ее шее, и она закричала. Должно быть, на самолете находились сотрудники службы безопасности, потому что двое в штатском очень профессионально ухватили Озано за руки и завернули полы пиджака, превратив его в смирительную рубашку. Но он продолжал вырываться. Пассажиры в ужасе наблюдали за происходящим. Я попытался урезонить Озано, но слов он не слышал. На все лады клял женщину и ее мужа. Двое охранников тоже уговаривали Озано угомониться, но он продолжал рваться из их рук.

Наконец один, более крепкий, не выдержал. Ухватил Озано за волосы и дернул назад с такой силой, что едва не сломал ему шею. «Уймись, сукин сын, а не то сверну тебе голову». Озано затих.

Разгребать дерьмо пришлось мне. Капитан корабля хотел надеть на Озано смирительную рубашку, но я уговорил его этого не делать. Служба безопасности очистила комнату отдыха, и остаток пути мы с Озано провели в гордом одиночестве, не считая двух охранников у двери. Из самолета нас выпустили последними, так что женщину мы больше не увидели. Хватило и того, в каком виде она уходила из комнаты отдыха. С заплывшим глазом, кровоточащими губами-оладьями. Пудель остался жив. Муж нежно гладил его, а собачка прижималась к нему в поисках любви и защиты. Бедная собака. Бедный Озано. Эта сука оказалась крупным акционером авиакомпании, так что могла даже пригрозить, что он больше не будет летать на ее самолетах. Озано был счастлив. К животным он теплых чувств не питал. «Раз я могу их есть, то могу и убивать», — говорил он. Когда я указал, что он никогда не ел собачьего мяса, он пожал плечами: «Приготовь его как надо, и я съем».

Упустил Озано только одно. Женщина тоже была человеком. Да, она нарывалась на неприятности. Да, ей следовало дать по зубам. Но того, что сотворил с ней Озано, она не заслуживала. Она же ничего не могла с собой поделать, такой ее создали, думал я. Озано, которого я знал несколькими годами раньше, это бы понял. Нынешний не хотел понимать.

Глава 25

Сексуальный пудель не умер, в суд женщина подавать не стала. Разбитая физиономия ее особо не волновала, мужа, видать, тоже. Возможно, она даже получила удовольствие. Она прислала Озано дружелюбное письмо с намеком на то, что им неплохо бы встретиться. Озано ухмыльнулся и бросил письмо в корзинку для мусора.

— А почему бы не дать ей шанс? — спросил я. — Возможно, она интересный человек.

— Я не люблю бить женщин, — ответил Озано. — А эта сука хочет, чтобы я использовал ее как боксерскую грушу.

— Она могла бы стать второй Уэнди. — Я знал, что Уэнди зачаровала Озано, несмотря на то что они давно развелись и она постоянно создавала ему все новые проблемы.

— Господи! — выдохнул Озано. — Только этого мне и не хватает.

Но он улыбался. Понимал, о чем я. Должно быть, бить женщин ему все-таки нравилось. Но он хотел показать мне, что я не прав.

— Уэнди — моя единственная жена, которую я бил. И лишь потому, что она сама на это нарывалась. Все остальные жены трахались с моими лучшими друзьями, крали мои деньги, вышибали из меня алименты, распускали насчет меня сплетни, но я никогда их не бил, никогда не испытывал к ним неприязни. Я в добрых отношениях со всеми остальными женами. Но гребаная Уэнди — это что-то. Второй такой нет. Если б я не развелся с ней, я обязательно бы ее убил.

Однако история с удушением пуделя просочилась в литературные круги Нью-Йорка. Озано волновало, как это отразится на его шансах на получение Нобелевской премии. «Эти проклятые скандинавы любят собак», — озабоченно говорил он. Он активизировал борьбу за Нобелевскую премию, рассылая письма всем своим друзьям и коллегам по профессии. При этом продолжал публиковать статьи и рецензии по основным литературоведческим книгам плюс эссе по литературе, в которых я не находил ничего интересного. Частенько, заходя к нему в кабинет, я заставал Озано за работой над длинными желтыми листами бумаги. Ручкой он писал только свой великий роман. Все остальное печатал на машинке, двумя пальцами, барабаня по клавишам с невероятной быстротой. Словно строчил из пулемета. С пулеметной скоростью разъясняя, каким должен быть великий роман, почему Англия более не может внести существенного вклада в литературу, за исключением шпионской тематики, размазывая по стенке последние книги, а иногда и творчество в целом таких корифеев литературы, как Фолкнер, Майлер, Стайрон, Джонс, — короче, любого, кто мог бы составить конкуренцию в борьбе за Нобелевскую премию. Писал он блестяще, ярким языком, убеждая любого в собственной правоте. Публикуя эту дребедень, он расчищал себе путь к желанной цели. Проблема заключалась лишь в том, что из своих собственных произведений он мог похвалиться разве что двумя романами, опубликованными двадцать лет тому назад. Именно они создали Озано репутацию. От остального, что романов, что публицистики, проку не было.

По правде говоря, за последние десять лет он немало потерял и в успехе у читателей, и в репутации у профессионалов. Он опубликовал слишком много посредственных книг, нажил слишком много врагов. Даже если он кого-то и хвалил в своем книжном обозрении, то очень уж надменно и снисходительно, не забывая при этом и себя (в статье об Эйнштейне он написал про себя никак не меньше, чем про Эйнштейна), поэтому в стан его врагов переходили даже те, кого он гладил по шерстке. Его перу принадлежала фраза, вызвавшая всеобщее возмущение. Он написал, что разница между английской и французской литературой девятнадцатого века обусловлена только тем, что французские писатели трахались вволю, а английские — нет. Читатели обозрения кипели от ярости.