Избранные стихи - Габриэла Мистраль

Открылась посреди пути земного

Мне истина, как чашечка цветка:

Жизнь -- это сладость хлеба золотого,

Любовь -- долга, а злоба -- коротка.

Заменим стих язвительный и вздорный

Стихом веселым, радующим слух.

Божественны фиалки... Ветер горный

В долину к нам несет медовый дух.

Не только тот, кто молится, мне дорог, -

Теперь и тот мне дорог, кто поет.

Тяжка и жажда, и дорога в гору,

Но ирис нежный -- все-таки влечет.

У нас глаза в слезах, но вот речонка

Блеснет, -- и улыбаемся опять.

Залюбовавшись жаворонком звонким,

Забудем вдруг, как трудно умирать.

Спокойна плоть моя, -- ушло смятенье,

Пришла любовь, -- и нет былых тревог.

И материнский взор -- мне в утешенье,

И тихий сон мне уготовит Бог.

Перевод И.Лиснянской

Природа

Пейзажи Патагонии

36.

1. Отчаяние

Туман непроглядный, вечный -- чтоб я позабыла,

где выплеснута на берег соленой волною.

Земля, куда я ступила, незнакома с весною.

Как мать, меня долгая ночь от мира укрыла.

Вкруг дома ветер ведет перекличку рыданий

и воплей и, словно стекло, мой крик разбивает.

На белой равнине, где горизонт нескончаем,

я вижу закатов болезненных умиранье.

К кому же может воззвать та, что здесь очутилась,

если дальше нее одни мертвецы бывали?

Они лишь видят, как ширится море печали

между ними и теми, с кем душа не простилась.

В порту -- корабли; паруса белесого цвета;

они из стран, чьих людей не звала я своими,

моряки, незнакомые с цветами моими,

привозят бледные фрукты, не знавшие света.

И вопрос, как бы я задать его ни хотела,

не сорвется с губ, когда провожаю их взором:

их язык -- чужой, не язык любви, на котором

в счастливые дни моя мать свою песню пела.

Вижу: падает снег, -- так сыплется пыль в могилу,

вижу: туман растет, словно сама умираю,

и мгновений, чтоб с ума не сойти, не считаю,

потому что долгая ночь только входит в силу.

Вижу равнину, где боль и восторг бесконечны, -

по доброй воле пришла я к пустынным пейзажам.

Снег, как чье-то лицо, всегда за окном на страже,

его совершенная белизна вековечна.

Он всегда надо мной, как бога взгляд беспредельный

и как лепестки цветов апельсина на крыше;

и, словно судьба, что течет, не видя, не слыша,

он будет падать вот так же и в час мой смертельный.

Перевод О.Савича

37.

2. Мертвое дерево

Сухого дерева белесый остов

над долом вдаль проклятье простирает.

В его ветвях, изъеденных коростой,

кружась, осенний ветер завывает.

Так, будто, стон моей души услышав,

мою он муку небу изливает.

Здесь лес шумел когда-то, но лишь этот

скелет в насмешку пощадило пламя,

хоть напоследок ствол его лизнуло.

Так мне любовь горячими устами

спалила сердце. Бурый мох пророс

над раною кровавыми строфами.

Придет сентябрь, но хоровод друзей

не зашумит зеленою листвою

вокруг него. Напрасно корни рвут

пожухлый дерн и, как слепец рукою

дрожащею, обшаривают дол

с такою человеческой тоскою.

Ночь полнолунья обернет его

в свой серебристый саван и протянет

до горизонта горестную тень.

И эта тень мерилом скорби станет

для путника, что странствуя в ночи,

вздохнув, на основ одинокий глянет.

Перевод Е.Хованович

38.

3. Три дерева

Три дерева у тропки

спилили и забыли дровосеки.

И вот они лежат, сплетясь ветвями,

и шепчутся, ослепшие навеки.

Закат им льет на раны

живую кровь свою, а ветер вешний

из свежих трещин пьет и вдаль уносит

смолы горчайший аромат нездешний.

Одно из них, кривое,

к другому ветвь с трепещущей листвою

протягивает, и зияют раны,

как очи, полные немой мольбою.

Пускай они забыты дровосеком.

Уж вечереет. Я останусь с ними,

и ночью мне они наполнят сердце

кипящими слезами смоляными.

И станем мы под утро

неразличимы в погребальном дыме.

Перевод Е.Хованович

39. Терновник

Терновник ранящий да и ранимый

в безумной судороге ворошит пески,

он врос в скалу -- пустыни дух гонимый -

и корчится от боли и тоски.

И если дуб прекрасен, как Юпитер,

нарцисс красив, как миртовый венец,

то он творился, как вулкан, как ветер

в подземной кузне и как Бог-кузнец.

Он сотворен без тополиных кружев,

трепещущих тончайшим серебром,

чтобы прохожий шел, не обнаружив

его тоски и не скорбел о нем.

Его цветок -- как вопля взрыв внезапный,

(так Иов стих слагал, вопя стихом),

пронзителен цветка болезный запах,

как будто прокаженного псалом.

Терновник наполняет знойный воздух

дыханьем терпким. Бедный, никогда

в своих объятьях цепких, в цепких космах

он не держал ни одного гнезда.

Он мне сказал, что мы единотерпцы,

и я ничья здесь, да и он ничей,

и что шипы его вросли мне в сердце

в одну из самых горестных ночей.

И -- я терновник обняла с любовью

(так обняла бы Иова Агарь):

мы связаны не нежностью, а болью,

а это -- больше, дольше, верь мне, верь!

Перевод И.Лиснянской

40. Тучкам

Тюлевые точки,

легкий хоровод,

унесите душу

в синий небосвод,

далеко от дома,

где страдаю я,

и от стен, в которых

умираю я.

Ненароком к морю

с вами уплыву,

чтоб напев прибоя

слушать наяву,

и волну сестрою

в песне назову.

Мастерицы лепки,

вылепите мне

облик тот, что время

плавит на огне.

Без него стареет

сердце и во сне.

Странницы, оставьте

на судьбе моей

след воздушно-влажный

свежести морей.

Иссушила губы жажда

стольких дней!

Перевод О.Савича

41. Гора ночью

Зажжем огни в горах и на вершинах!

Глухая ночь спустилась, дровосеки!

Она не выпустит светил на небо.

Зажжем огни, поднимем свету веки!

Сосуд с горящей кровью пролил ветер

на западе, -- коварная примета!

И если мы вокруг костра не встанем,

нас одурманит ужас до рассвета.

Похож далекий грохот водопадов

на скачку бешеных коней неутомимых

по гребню гор, а шум другой, ответный,

встает в сердцах, предчувствием томимых.

Ведь говорят, что лес сосновый ночью

с себя оцепененье отряхает;

по странному и тайному сигналу

он по горам медлительно шагает.

На снежную глазурь во тьме ложится

извилистый рисунок: на погосте

огромной ночи бледною мережкой

мерцает лед, как вымытые кости.

Невидимая снежная лавина

к долине беззащитной подползает;

вампиров крылья равнодушный воздух

над пастухом уснувшим разрезают.

Ведь говорят, что на опасных гребнях

ближайших гор есть хищник небывалый,

невиданный: как древоточец, ночью

грызет он гору, чтоб создать обвалы.

Мне в сердце проникает острый холод

вершины близкой. Думаю: быть может,

сюда, оставив город нечестивый,

приходят мертвецы, чей день не дожит.

Они ушли в ущелья и овраги,

не знающие, что такое зори.

Когда ночное варево густеет,

они на гору рушатся, как море...

Валите сосны и ломайте ветки,

и пусть огни бегут с горы, как реки;

вокруг костра тесней кольцо сожмите,

так холодно, так страшно, дровосеки!

Перевод О.Савича

42. Вершина

Час закатный, вечерний, который,

Своей кровью кровавит горы.

В этот час, в час вершины алой -

Ужас женщины, что теряет

Грудь единственного мужчины,

Грудь, к которой она, бывало,

Всем лицом, всей душой припадала.

В чье же сердце вечер макает

окровавленную вершину?

А долина уже во мраке

И готова к ночному покою,

Но из глуби своей наблюдает,

Как сливается алость с горою.

В этот час, как всегда, хоть тресни,

Затеваю все ту же песню:

Да не я ли сама багрянцем

Горьких мыслей кровавлю гору?

Прижимаю к сердцу три пальца -

Ощущаю влагу меж ребер.

Перевод И.Лиснянской

43. Звездная баллада

1

-- Звезда, я тоскую!

Скажи, ты встречала

другую такую?

-- Я с нею тоскую.

-- Мне стало грустнее.

А та? А другая?

Что сделалось с нею?

-- Ей много труднее.

-- Гляжу со слезами,

как век я векую.

А та, за морями?

-- Умылась слезами.

В печали горючей молю: -- Дорогая,

откликнись, не мучай,

кто эта другая?!

И капля дрожит на небесной реснице:

-- Неужто и ты

не признала сестрицы?

Перевод Н.Ванханен

44. Медленный дождь

Дождь боязлив и беспомощен,

Словно ребенок больной,

Изнемогает, приблизившись

К почве земной.

Смолкли и ветер и дерево.

И в безупречной тиши

Дождь, словно плач неутешенной

Нежной души.

Небо, как сердце огромное,

В горе раскрытое вновь.

Это не дождь, это медленно

Падает кровь.