Обещания и Гранаты (ЛП) - Миллер Сав Р.

— Сколько из этого было реальным, и как много ты сделал, чтобы отомстить моей матери?

Желание солгать вертится на кончике моего языка, моя защита рушится в ту секунду, когда она обвиняет меня в заговоре мести.

— Это не имело к ней никакого отношения.

— Она вела себя так, как будто ты был влюблен, — шипит Елена, поворачиваясь всем телом, чтобы бросить обвинение мне в лицо. Как кипящая горячая вода, оно омывает меня, мучительные рубцы появляются вдоль моего тела, заставляя вздрагивать от неожиданности. — Боже, неудивительно, что она пыталась держать меня подальше от тебя. Она уже знала, какой ты, и чем все это закончится. Я могла бы избавить себя от многих неприятностей, если бы просто послушала.

— Мы с тобой совсем не похожи на нас с твоей матерью. — Я беру ее за подбородок двумя пальцами, удерживая на месте, пока наклоняюсь и заставляю ее посмотреть на меня. — То, что я чувствую к тебе, даже не в той гребаной вселенной.

Пытаясь отстраниться, она фыркает, когда я отказываюсь отпускать ее.

— Тогда почему ты не мог сказать мне?

Зажмурив глаза, я опускаю голову вперед, стыд течет через меня рекой. Он бурлит в моей крови, заставляя чувствовать себя чертовым монстром больше, чем любое преступление, которое я когда-либо совершал.

В стороне мы слышим шаги, когда свет тускнеет еще больше, и голос спрашивает людей в ложе рядом с нами, не нужно ли им чего-нибудь перекусить перед шоу.

— Лед? — спрашивает знакомый голос, и немедленная отдача моей души при этом звуке заставляет меня пожалеть, что я просто не всадил в нее пулю в доме.

Я надеюсь, что ее лицо багровое и опухшее. Милая маленькая дань уважения тому, как я попал в эту больницу много лет назад.

Я немного удивлен, что они все появились, и так скоро после меня. Возможно, они надеялись загнать меня в угол, а вместо этого обнаружили, что их сопровождают на их место.

Елена вырывает подбородок из моей хватки, и я отпускаю ее, кровь приливает к моим ушам, когда тело пытается блокировать внезапный натиск шума. Режиссер выбегает на сцену, прося всех быть вежливыми и обходительными.

Всхлип. Безошибочно узнаваемое шуршание пакета с чипсами, в который копаются. Еще один всхлип. Чей-то ребенок плачет чуть дальше, и все это полностью слышно сквозь музыкальную партитуру.

Напрягшись, я откидываюсь на спинку стула, пытаясь сосредоточиться на чем угодно, кроме шума вокруг меня.

Зрительный зал темнеет до тех пор, пока наше ложе не становится почти непроглядно черном, сцена загорается цветными вспышками, когда осветительная команда представляет первую сцену. Я ни хрена не смыслю в балете, поэтому первые несколько минут шоу сижу и наблюдаю за танцорами, которые порхают в такт музыке.

Но каким-то образом, даже когда оркестр играет крещендо, я все еще слышу прежние тихие звуки. Они пробираются в мой мозг, маленькие паразиты, ищущие крупицы здравомыслия, чтобы полакомиться ими.

Слышу тиканье моих старых часов «Ролекс» и этой гребаной статуи маятника. Чавкающие звуки, которые издавал Рафаэль в тот день, когда я пришел к нему в офис и убедил его отдать мне Елену.

Как паводковые воды после урагана, каждый звук, который, казалось, когда-либо приводил меня в движение, вырывается на передний план, призраки преследуют меня после краткого проблеска покоя.

Мой взгляд перемещается на Елену, которая смотрит на меня, а не на шоу; я едва могу разглядеть мягкий изгиб ее носа, блеск ее золотистых глаз, очертания этих пухлых розовых губ. Медленно поднимая руку, я прижимаю ладонь к ее щеке, и внезапно шум прекращается.

Все просто… утрясается.

Моя реакция на раздражители — нет, но по мере того, как на меня накатывает отсутствие неуместного шума, в конце концов учащенное сердцебиение и стеснение в груди тоже уменьшаются.

— Ты в порядке? — Она наклоняется, чтобы прошептать, разрывая мое сердце прямо посередине.

— Это моя реплика, — отвечаю я, поглаживая большим пальцем ее скулу.

Она усмехается.

— Выглядело так, как будто ты остановился там на секунду. Извини за заботу.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Когда она делает движение, чтобы отстраниться, я качаю головой, обхватывая ее лицо обеими руками.

— Не извиняйся за это.

Ее глаза становятся стеклянными, слезы блестят в свете прожектора, отражающегося внизу. Опустив взгляд, она вздыхает.

— Я не могу сделать это прямо сейчас.

Схватив мои запястья своими руками, она отрывает меня от себя, отталкивая мои руки назад, чтобы они оказались у меня на коленях. Отказ жалит, как будто наступаешь босыми ногами на пчелу, ощущение распространяется по нервной системе. Следующие несколько актов мы сидим тихо, наше каменное молчание хуже любого другого возможного звука, который я слышал.

Наконец наступает антракт, свет в зрительном зале становится ярче, чтобы посетители могли видеть руки перед лицами.

Поерзав на сиденье несколько минут, пытаясь рассеять беспокойство, бегущее по моим венам, я выдыхаю, приподнимаюсь на подлокотниках и встаю на ноги. Елена поворачивает голову, глядя на меня, и смеется про себя, хотя выражение ее лица выглядит совершенно лишенным юмора.

— Когда ты будешь готова прийти поговорить, ты найдешь меня.

Я начинаю разворачиваться, направляясь к лестнице, и она шипит:

— Прекрати пытаться выставить все так, будто я это сделала здесь что-то не так, Кэл. Ты солгал, ты облажался. А не наоборот. Если я не хочу говорить об этом, то я чертовски уверена, что и не обязана.

Мой рот открывается, чтобы опровергнуть ее слова, но закрываю его, когда понимаю…

Она права.

Кивнув, я соглашаюсь, поднимая ладони вверх в знак капитуляции.

— Ты права, я…

— А если бы я действительно хотела поговорить об этом, что бы я вообще сказала? — Она вскакивает на ноги, театральное кресло закрывается, когда ее вес покидает его. Одергивая подол своего короткого кружевного черного платья, она подходит ко мне, ее взгляд горит докрасна даже при тусклом освещении.

Мне не нужно видеть ее глаза, чтобы знать, что они горят; Я чувствую, как они лижут мою грудь, воспламеняют мою душу, обливают меня керосином, когда она отступает, чтобы полюбоваться пламенем.

Я бы с радостью провел остаток своей жизни в огне, если бы это означало, что я смогу удержать ее.

— Хочешь, чтобы я рассказала тебе, как это разрушило меня, услышав, что у тебя были отношения с моей матерью? — Спрашивает Елена, ее голос чуть громче, чем необходимо, и я не могу не задаться вопросом, не потому ли это, что она знает, кто находится в пространстве рядом с нами. Если она хочет, чтобы они услышали. — Это то, что сделало бы тебя счастливым, Кэл? Знание, что ты окончательно погубил меня?

Последний слог срывается, как раз в тот момент, когда она останавливается передо мной, ее пальцы прижимаются к кончикам моих черных оксфордов. Каждый мускул в моей груди сжимается, делая дыхание чертовски невозможным, пока она стоит здесь, обнажая свою душу, обвиняя меня в том, что она вся в крови, синяках и сломана без возможности восстановления.

Мои руки дергаются по бокам, когда она входит в меня, прижимая вплотную к стене, тыча указательным пальцем в середину моей груди. Я хочу заключить ее в объятия, пролить дождь извинений своими устами и надеяться, что они каким-то образом все исправят.

Я пытаюсь дотянуться до нее, но она резко вздергивает подбородок, руки обхватывают мои запястья, прижимая их назад. Я мог бы легко одолеть ее, но чем дольше я смотрю на нее, чем дольше я стою здесь, впитывая страдание, накатывающее на нее волнами, тем больше я понимаю, что не хочу этого.

Это то, о чем я просил.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Отвечай на вопрос, — огрызается она, двигаясь так, чтобы ее бедра касались моих, подол ее платья слегка приподнимается от движения.

Стиснув зубы, неуверенный, пытается ли она быть соблазнительной нарочно или просто, черт возьми, ничего не может с собой поделать, я резко выдыхаю через нос.

— Нет, Елена, это не заставляет меня чувствовать себя хорошо.