Обещания и Гранаты (ЛП) - Миллер Сав Р.

Вместо того, чтобы пытаться запихнуть ее в дальний угол, как раньше, свернуться калачиком и закрыться, чтобы соответствовать ожиданиям других людей, я позволяю всему этому захлестнуть меня; рыдания сотрясают мое тело, когда я смотрю в потолок, страдая и скорбя о себе, о Кэле, о моей семье.

Какое странное ощущение — скорбеть о том, что не потеряно, но упущено или отсутствует. Часть меня хочет признать возможность этих вещей, в то время как другая часть знает, что мне нужно время, чтобы разобраться во всем.

Однако это знание на самом деле не помогает.

Поэтому, вместо того, чтобы лежать и жалеть себя, я соскальзываю с кровати, принимаю ванну с пеной, капаю немного эфирных масел бабушки, затем достаю свой дневник из ночной сумки и записываю все это.

***

Все остальное время, что я нахожусь в Бостоне, я ничего не слышу от Кэла. Проходит неделя, потом другая, и все равно… ничего.

Каждый день, в первую очередь, я задаюсь вопросом, почему он солгал мне. Что он получил, давая обещания и клятвы, окрашивая мое сердце своей тьмой, когда даже не потрудился задержаться, чтобы посмотреть, что с этим стало.

По словам моих сестер, мама жила у своей сестры в Роксбери и не возвращалась домой с вечера концерта. Поэтому, в тот день, когда я возвращаюсь, чтобы упаковать некоторые из наиболее дорогих мне вещей в моей старой спальне, я немного ошеломлена, обнаружив, что она сидит на кровати с балдахином и листает потрепанные страницы полного собрания сочинений Эдгара Аллана По.

Когда я вхожу внутрь, она останавливается на Контрольном Сердце, не поднимая глаз, когда я переступаю порог. Я стою там, застыв, отмечая выцветший желтый синяк, покрывающий ее правую щеку, от того места, где, по ее словам, она поскользнулась на кусочке льда по дороге на концерт.

Мое сердце замирает, зная лучше, но стараясь не придавать этому слишком большого значения.

— Знаешь, я специально попросила твоего отца, когда ты родилась, не учить тебя итальянскому. — Она проводит пальцами по странице, грустно улыбаясь. — С той секунды, как я увидела тебя, то поняла, что ты — сила, с которой нужно считаться. В твоих прекрасных глазах сразу появилось столько силы и упорства, а также огня, который присутствовал в твоих легких каждый раз, когда ты плакала. Я работала сверхурочно, чтобы подорвать любое потенциальное преимущество, которое ты могла бы иметь передо мной.

Я ничего не говорю, зная, что она не ждет ответа.

— Я завидовала ребенку, — говорит она. — Моя малышка, потому что знала, что она вырастет с возможностями, красотой и грацией, которых мне никогда не позволяли. Все, кто встречался с тобой, были так очарованы этой… аурой, которая у тебя была. Эта яркость, которая привлекала их к тебе. И ты была хорош во всем, что ни пробовала: читать, писать, творить. Даже садоводство, которым я так и не овладела. Иногда казалось, что ты просто войдешь в комнату, и зацветут растения.

Она переворачивает страницу, тихо выдыхая.

— Мне казалось, что я живу в тени своей дочери, и твой отец, конечно, никогда не помогал. Он говорил тебе прыгнуть, а ты спрашивала, как высоко, отчаянно желая быть идеальной маленькой девочкой в глазах этого мужчины.

Мои щеки горят, стыд ложится мне на плечи, давит на меня, как цементный кирпич.

— Когда твой отец встретил Кэла, мы могли сказать, что он нуждался… ну, очень сильно. Его мать только что умерла, у него не было другой семьи. Итак, мы приняли его, заставили почувствовать себя одним из наших. — Сглотнув, она, наконец, поднимает глаза, встречаясь со мной взглядом через комнату. — Я помню, как в первый раз почувствовала, что, возможно, он был смущен своими чувствами ко мне, пытаясь разобраться в них, и я… воспользовалась этим. Впитала все внимание, которое он мне уделял, потому что твой отец определенно ничего мне не давал. Было приятно, после того как у меня были ты и Ариана, снова чувствовать себя желанной. Когда я узнала, что он решил жениться на тебе, я просто… не могла в это поверить. Не потому, что ты не была милой, но вот ты здесь, делаешь именно то, чего я всегда боялась: забираешь все, что когда-то принадлежало мне

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Так вот почему ты выдвинула версию о похищении? Чтобы наказать меня за то, в чем даже не было моей вины?

Она кивает.

— Я подумала, что если мир отвернется от вашего союза, может быть, он вернет тебя. Даже заставила твоего отца послать людей, чтобы избить тебя, думая, что, может быть, Кэл поймет, что прыгнул выше головы.

От этого откровения к моему горлу подступает свинцовая тяжесть, и я делаю глубокий вдох, пытаясь не обращать внимания на охвативший меня первоначальный шок. Конечно, папа организовал это. Вот тебе и преданность крови.

— Ты когда-нибудь думала, быть может, я не хотела возвращаться? Или что ничто из того, что произошло между нами, не имело к тебе никакого отношения?

— Я знаю, что для тебя это не имеет смысла, — говорит она, пренебрежительно махнув рукой. — Ты не знаешь, на что способны люди, когда они влюблены.

Тошнота пузырится у меня в животе, сворачиваясь, как испорченное молоко. Это подталкивает меня вперед, мой интерес к тому, чтобы услышать то, что она хочет сказать, полностью угасает, поскольку начинает казаться, что она переходит к слезливой истории, просто чтобы заработать очки сочувствия.

Когда я подхожу к краю кровати, поднимая руку, одним движением рассекая воздух; моя ладонь встречается с пожелтевшей кожей ее скулы, и она вскрикивает, поднимая предплечье, чтобы блокировать меня.

— Это за попытку разрушить мой брак, — говорю я, отступая назад, чтобы нанести еще один удар по той же щеке. Моя рука вибрирует от удара, мурашки пробегают по пальцам, мой отпечаток быстро расцветает на ее коже. — Это это за то, что ты разрушила мое детство и пыталась разрушить мою взрослую жизнь.

Она пытается оттолкнуть меня, но я блокирую ее руку, сжимаю пальцы в кулак и ударяю костяшками пальцев по ее лицу, даже не поморщившись от немедленного приступа боли, которая распространяется вверх по моей руке.

— А это, — усмехаюсь я, протягивая руку, когда она давится выбитым зубом, - за Кэла. Ты не причиняешь вреда людям, которых любишь. И не лезешь из кожи вон, чтобы заставить их страдать.

Подойдя к своей старой книжной полке, я кладу пару безделушек от бабушки в сумку, беру важные документы — свидетельство о рождении, карточку социального страхования и другие необходимые предметы для начала — спрятанные в потайном отделении в шкафу, и направляюсь к двери, игнорируя ее слезы, как она игнорировала мои в течение многих лет, обменивая утешение на критику при каждом удобном случае.

— Раньше ты называл Кэла воплощением Аида, — говорю я через плечо, останавливаясь одной ногой у двери. — Теперь я понимаю. Ты хотела, чтобы он был злодеем в твоей истории, поэтому ты выставила его таковым. Нарисовала его монстром, хотя на самом деле все, чего он когда-либо хотел, — это немного безусловной любви.

Я вытаскиваю свой новый телефон, включаю экран и открываю черновик письма, который у меня есть, ожидая, когда я нажму «Отправить». Потратив все первые несколько дней после концерта на то, чтобы записать свои чувства, я начала записывать и другие вещи.

Все, что я знал о Риччи Инк.

— Раньше я тоже этого хотела от тебя. — Корректирую пару более тонких моментов, добавляю больше компрометирующих улик и нажимаю «Отправить». — Но потом поняла, что монстры не способны отвечать взаимностью на любовь. И чем дольше ты гоняешься за ним за тем, кто никогда не сможет ее вернуть, тем большим монстром ты, в свою очередь, становишься.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Развернувшись на каблуках, я прохожу через дверь, в душе довольная тем, что оставляю ее там, зная, что солнце вот-вот зайдет над всей империей Риччи.