Сокровища Валькирии. Хранитель Силы - Сергей Алексеев

Его содержали в подвальном этаже какого-то государственного учреждения, и через несколько недель изнурительных, круглосуточных допросов без сна и пиши стало ясно, что просто так его не отпустят, и Алябьеву пришлось кое-что сдать. Но после короткого отдыха, пищи и сна он пожалел о своей слабости, эти «чекисты» отбросили наигранно-уважительный тон и стали откровенными, изощренными садистами. На допросах его раздевали догола, заставляли стоять на стуле в таком виде, три раза в день кормили селедкой, а потом двое суток не давали воды — это не считая издевательств и оскорблений.

Тогда он сказал, что все документы относительно зарубежных счетов и расходования резервов находятся на отнятой даче и что он готов показать тайник.

Видимо, комиссары решили, что он сломан, посадили в машину без наручников и повезли по Варшавскому шоссе.

Бежать он собирался с дачи, где хорошо знал округу и потаенные места. Конвоировали его два паренька комсомольского возраста, крепеньких, но явно недокормленных, а бывший финансист не изболелся, хорошо питался, занимался спортом, отдыхал на курортах и к пенсионному возрасту ничуть не сдал.

Но по пути планы резко изменились, после того как угодили в плотную пробку. Когда один из охранников сомлел от жары и открыл дверь, чтобы проветрить раскаленный салон, Алябьев буквально вышвырнул его из машины и убежал. Пять дней он скрывался у случайных, по отдыху в санатории, знакомых, написал письмо в комиссию по правам человека при ООН, отправил через мидовских друзей, затем еще неделю отсиделся у высокопоставленного приятеля на даче, после чего спокойно пришел домой.

Почти три года его не трогали, не признавали, не замечали, и забытый, он наконец-то испытал радость жизни простого, никому не нужного человека: донашивал старые вещи, продавал набор советского чиновника — видеоаппаратуру, ковры, румынскую гнутую мебель, пил обыкновенный кефир, ел супы из брикетов и тушенку двадцатилетней давности из разворованных мобилизационных запасов. И почти привык к своему новому положению, однако в мае девяносто пятого к нему явился очень вежливый молодой человек из кремлевской администрации, расспросил, нет ли обиды за прошлое, сообщил, что «чекисты» сурово наказаны за самоуправство, и в качестве компенсации передал небольшую сумму денег.

И тут как прорвало — стали приглашать на совещания в Минфин, на всевозможные экономические тусовки и приемы. А более всего — в качестве эксперта, консультанта и советчика. Алябьев по-прежнему никуда не ходил, пока однажды не прислали машину и не отвезли на фуршет по случаю годовщины то ли победы над путчистами, то ли самого путча. Кого там только не было! Даже «наказанные» комиссары, которые томили в подвале и допрашивали, однако среди этой толпы премьер выделил бывшего работника ЦБ, подошел и зачем-то пожал руку. Алябьев решил, что его с кем-то спутали, но на обратном пути помощник премьера доверительно сообщил, будто в верхах решается вопрос о его возвращении в Центральный банк на старую должность.

Он воспринял это со спокойным, мстительным чувством — ага! Видно, заканчивается всеобщий праздник расправы над государством, приходит к концу срок, данный победителям на разграбление покоренной России, и теперь, когда уже есть олигархический капитал и есть кому подпирать власть, надо снова отстраивать хоть какую-нибудь государственную систему, пока в стране не возобладала анархия.

Но это было лишь первое, обидчивое впечатление. Вернувшись в пустую квартиру, он посмотрел на голые стены, похлебал диетического супчика и неожиданно ощутил легкую ностальгию по обществу, в котором только что был. И плевать, какого оно рода — коммунистическое, реформаторское или вовсе воровское! Любое, оно всегда будет нуждаться в специалистах, а это путь к возрождению.

В таком состоянии его и застал Мавр, явившись к Алябьеву на квартиру без какой-либо договоренности. Они никогда не встречались, не знакомились, однако специалист по золотовалютным резервам обязан был знать о существовании таких людей, как Пронский, поскольку имел допуск к государственным секретам особой важности, за что, собственно, и угодил под арест и пытки.

Знать был обязан, но никогда не мог самостоятельно выйти на них, выяснить фамилию, место жительства и прочие житейские вещи. Некоторые из них находились за рубежом, имели соответствующее подданство и, грубо говоря, зарабатывали деньги на экономическую разведку, диверсии и всевозможные политические операции. На внутреннем жаргоне их называли группниками, поскольку они входили в специальную группу СФС (специальные финансовые средства). Если такой человек-фантом сам искал встречи и выходил на контакт, специалист по резервам все решения принимал единолично и согласно инструкции, после чего докладывал о них первому лицу государства.

Подобного доверия не оказывалось ни председателю ЦБ, ни министру финансов: они могли меняться в зависимости от настроения власти или конъюнктуры, а человек, занимающий пост Алябьева, стоял на нем десятилетиями, к концу жизни готовил себе замену и, как папа римский, уходил только на тот свет.

Или вот так — в связи с революционными переменами в стране.

— Ну, здравствуй, Николай Никитич, — усмехнулся в дверях Мавр. — Принимай гостя, не держи на пороге.

Видно было, Алябьев впустил его случайно, находясь в задумчивой отстраненности, или всецело полагался на охрану, что сидела внизу, ибо в доме продолжали жить государственные чиновники.

Теперь отступать было некуда.

— На улице прекрасная осенняя погода. Не прогуляться ли нам по вашему парку?

Он оказался понятливым, однако находился в заблуждении и никак не мог просчитать, откуда и от кого явился гость.

— Проходите… я сейчас.

Алябьев надел сильно поношенные, но начищенные туфли, серый плащ и линялую старенькую шляпу, сунул пластиковый пакет в карман.

— На обратном пути в магазин зайду.

На лестнице он сгорал от нетерпения и едва вышли за ворота с автоматическим замком и камерами слежения, не сдержался, сунулся к уху и сронил шляпу.

— С кем имею честь?

— Руководитель группы СФС, — представился Мавр и назвал пароль. — Фамилия не имеет никакого значения, зови Мавром.

Он соображал мгновенно, должно быть, потому и держали в ЦБ, однако в самый последний момент вдруг подумал о провокации или проверке, которую могли устроить ему перед назначением на должность.

И все это можно было прочитать на его белом, не утратившим еще породистости лице.

— Не понимаю… о чем вы?

— Успокойся, Никитич, подвоха нет, — Мавр перешел дорогу и встал на парковую дорожку. — Я слышал, ты держался мужественно на допросах и не сломался под пытками. И видишь, оценили, будут предлагать вернуться на работу.