Сокровища Валькирии. Хранитель Силы - Сергей Алексеев

Пол на кухне был голый, одни некрашеные доски.

— Бог в помощь, — прогудел Мавр. — Подрыв социалистической экономики налицо. А ведь бывший студент советского художественного училища!

Он почти в точности повторил то, что говорил в сороковом году, когда застал, тогда еще Самохина, с поличным. Правда, в тот раз будущий тесть вырубил свет, схватил штихель и начал махать в темноте.

Сейчас же вздрогнул от первого слова, рука совершила непроизвольное движение, и клише было неисправимо испорчено.

Однако в следующий миг справился с собой и вытащил из глазницы лупу.

— Двадцать пять тебе верных, — добавил Мавр. — Особым совещанием… Хоть кол на голове теши!

— Я и не сомневался, кто ты есть, — проговорил с вызовом Притыкин. — Запутал только меня своими ментовскими заморочками… Ну что, вызывай конвой! Опять на деле взял!

— Не шуми, тут соседи за стенками… Что скажешь? Резал из творческих побуждений? — он взял доску со стола. — Из любопытства?

— Я всегда резал от тоски, чтоб ты знал.

— А что это ты затосковал, папа?

— Сам же сказал, денег в обрез… Как ехать в Крым? На что жить?.. Зятя бог послал на старости, кормильца! Где-то сутками пропадает, а тут голодный сиди. И зачем только взял меня!

— Сейчас и узнаешь зачем.

— Уеду я от тебя к чертовой матери!

— Не уедешь. Вот тебе пенсион. — Мавр положил деньги перед тестем. — Сказал же, приедем в Москву — не пропадем. А на фальшивке ты сам засыплешься и меня подведешь.

— Это у меня — фальшивки? — тесть мелко застучал протезом от возмущения. — Да ты в лупу глянь!.. Это они фальшивки шлепают! Грязь сплошная, баксы в руки-то брать стыдно! Такая пошлость — деньги, и то как следуют нарисовать не могут!

— Хочешь сказать, ты делаешь лучше, чем американский гознак?

— Сейчас тисну и поглядим! Да если бы мне ихнюю бумагу!..

— Я же тебе дал работу?

— А что толку с твоей работы?.. Кушать хочется!

— Ты хоть разобрался?

— Чего там разбираться? Ничего особенного, всего тройная защита и тоже грязи… Я твою работу сделал.

— Погоди, а откуда материал?

— Что материал? Настоящий линолеум вот, под ногами, такое добро топчем… Но ты мне ни бумаги, ни краски не привез. Самому искать? А на какие шиши?

— Это я тебе привезу, — пообещал Мавр. — Когда сделаешь клише.

— И ручной пресс. А еще химикаты по моему списку.

Мавр убрал список в карман.

— Сейчас я должен уехать… Ночью вернусь, а нет — сиди и спокойно работай. На улицу не высовывайся, все необходимое принесут.

— Опять уехать! А когда мы начнем за Томилу хлопотать? — он недобро сощурился. — Все у тебя деньги, бумаги… Жена на нарах парится!

— Адвоката нанял, самого лучшего в Москве. Приступил к работе. Понимаешь, вызволить Томилу очень трудно, мало отсидела.

— Что адвокат? — запыхтел тесть. — Он же за деньги приступил. А надо бы самому, от души и сердца, тогда судьи поймут и толк будет. Надевай форму, медали и топай сам. Адвоката нанял, видали?..

Слушать его ворчание не было никакой охоты, тем более, надо было готовить встречу с Козенцом. Мавр унес телефон из прихожей в комнату, закрыл дверь и стал звонить.

Советник всех генсеков и президентов, а также председателей правительств и премьер-министров обладал невероятной плавучестью, может, оттого, что всегда за месяц-полтора до события очень четко угадывал, какому хозяину приходит крышка, подгребал к другому и оказывался его правой рукой. При Хрущеве он был самым молодым идеологом в ЦК, готовил переворот и смещение Никиты Сергеевича и, когда власть взял Брежнев, Козенец взошел на олимп, однако же, оставаясь в тени хозяина, — его боялись и за глаза звали личной разведкой.

За месяц до смерти Леонида Ильича он, при стечении большого количества партийного народа заявил, что партия не может лежать вместе с телом генерального на смертном одре, пространно намекнул на молодого Горбачева и резко ушел в сторону, пока еще три генсека не легли под Кремлевскую стену. А когда к власти пришел перестройщик, Козенец стал одним из идеологов обновления СССР, но за месяц до путча ловко перекинулся к российскому президенту и предупредил его о репетициях театрального представления — назвал даже время премьеры.

Боялись его всегда, но после такого зловещего предсказания президентское окружение отказало ему в ясновидении и выдвинуло версию, по которой непотопляемый и вечный идеолог вот уже в течение тридцати лет тайно управляет государством, ставит и снимает генсеков, президентов и правительства.

Некоторые называли его Гришкой Распутиным, наверное, еще потому, что он всем высшим руководителям говорил «ты», а жен своих патронов называл мамами.

Козенец наверняка бы сделал великолепную, блистательную карьеру при любом правителе, если бы не имел одного существенного недостатка, несовместимого с высокими постами, как тяжелая рана с жизнью, — он не любил немцев и американцев. Точнее сказать, ненавидел, считал эти государства сосредоточением зла, угрожающего миру расползанием потребительской психологии и духовным опустошением человечества.

Такие заявления приветствовались во времена коммунистического режима, однако, перейдя в стан людей, называющих себя демократами, он ничуть не изменил своих убеждений.

— Немцы со своей прагматичностью сеют семена еще одной революции в Европе, — открыто говорил он, невзирая на присутствующих. — То, что они считают цивилизацией, на самом деле таковой быть не может по той причине, что наблюдается прогрессирующее, болезненное угасание разума. И это явление становится общеевропейским. Нация, обеспеченная самыми современными законами, но утратившая способность рождать поэтов и поэзию, не может называться цивилизованной.

Американцам от Козенца доставалось еще крепче.

— Страна охвачена параноидальными идеями превосходства, — объяснял он, пожимая плечами, мол, что тут говорить. — К сожалению, с распадом СССР этот процесс углубляется. Освобождение от монопольной зависимости — это еще не свобода личности. Я не знаю более заидеологизированного общества. В северо-американских штатах не контролируется государством единственная сторона жизни — вес тела. Право на жирность! Вы посмотрите на их женщин! — при этом он откровенно показывал на американок, если они присутствовали.

Президенты стеснялись брать его в зарубежные поездки, но терпели и не отпускали от себя по одной причине — Козенец озвучивал то, что они думали, но сказать не могли, поскольку исполняли роли демократов. По оценкам прессы, он состоял при нынешней власти своеобразным юродивым, выкликающим правду в царские и любые другие глаза, слыл эдаким заступником оскорбленных, униженных и обобранных. Но газетчики его недооценивали: Козенец был символом преемственности власти, скипетром и державой, без которых писать указы и управлять государством можно, однако сидеть на троне нельзя.