Сокровища Валькирии. Хранитель Силы - Сергей Алексеев

И все это можно было прочитать на его белом, не утратившим еще породистости лице.

— Не понимаю… о чем вы?

— Успокойся, Никитич, подвоха нет, — Мавр перешел дорогу и встал на парковую дорожку. — Я слышал, ты держался мужественно на допросах и не сломался под пытками. И видишь, оценили, будут предлагать вернуться на работу.

— Предлагать будут по другой причине, — все-таки настороженно отозвался Алябьев. — Специалистов нет, разобраться не могут, почему казна дырявая.

— Вот ты им и поможешь дырки залатать.

— Я еще не решил. Есть смысл отказаться, привык к своему нищенскому положению…

— Это в тебе обида говорит, — отмахнулся Мавр. — Подумаешь, шпана помучила в подвале… Переживешь.

Он не забегал вперед, однако постоянно заглядывал в лицо гостя и чувствовал себя неловко.

— Неужели группники… То есть служба СФС никак не пострадала? Такое чувство возникает… глядя на произвол… Все рухнуло!

— Мы же, как подводные лодки, в автономном плавании, — Мавр скрывал ухмылку. — Без Центробанка-то мы просуществуем, у нас огромный потенциал живучести. А вот как вы без специальных средств?

— Да, сейчас бы они пригодились России. Я опасаюсь единственного… Есть подозрение… Мое личное, — заговорил Алябьев, подчеркивая доверие и одновременно успокаиваясь. — Восстанавливают должность и меня на работе с одной целью: выявить группников и постепенно вытащить ваши активы.

— Правильное подозрение, Николай Никитич. Вытащить и растащить. СФС — это же полная неучтенка.

— Вот это и смущает… То есть моими руками хотят прихлопнуть уникальную систему, которой чуть ли не триста лет.

— Если в семнадцатом ничего не вышло — у этих комиссаров против тех кишка тонка.

— Вы уверены?.. Так издевались надо мной… думал, уж лучше бы убили. Кстати, в основном спрашивали о спецфинсредствах, выясняли, чем конкретно занимался Кручинин… Они что-то слышали о них, кое-что за рубежом подсказали. Считают, это сталинская система.

— Что поделать? Недоучки. И потому ничего у них не выйдет. Сделать следует так, чтобы мы сами вышли из тени и активизировались.

— Извините, Мавр… Я не знаю ваших инструкций на этот счет. Вернуть незаметно СФС через государственные финансовые органы в наше время практически невозможно. И нужно ли? Чиновники спят и видят себя властелинами денежных потоков. И каждый отводит себе ручеек…

— Если бы ты, Николай Никитич, не задавал таких вопросов, я бы развернулся и ушел. Как вернуть средства — будем думать. Не через государственные, так через частные. — Мавр держатся подчеркнуто спокойно. — Путь возврата сейчас не главное. Проблема в другом: сами средства имеют весьма специфическую природу и подход к реализации требуется особый и оригинальный.

Алябьев все схватывал на лету.

— То есть не валюта? Золото или ценные бумаги. Да, скорее, последнее. И если это так, то любая реализация увязывается с политикой. Это же бумаги иностранных компаний, не так ли?

— Ныне весьма развитых и процветающих. В моем ведении находятся акции Веймарской республики.

Алябьев вскинул глаза — слышал, знал о них! Однако притушил взгляд и, опустив плечи, зашуршал ботинками по сухой и жесткой листве, будто ноги отяжелели.

— Не мне судить… Но кажется, вы поступаете неосмотрительно. У меня очень сложное положение… Я бы не доверял так безоглядно.

— Ты не уверен в себе, Николай Никитич?

— В какой-то степени — да, — не сразу признался он.

— Это неплохо.

— Еще раз извините за любопытство… Вы сами принимаете решение о реализации СФС? Или к вам исходит… некое распоряжение, приказ?

— А вот это пока знать не обязательно.

— Да, извините…

— Ничего…

Человек, повидавший деньги в астрономических суммах и имевший власть над ними, вдруг загрустил.

— Знаете, я всегда думал о вас… Не о вас конкретно, а о людях такой судьбы. Кто вы? Откуда беретесь?.. Ну, ладно, Петр Первый отдавал трофейные ценности своему офицеру и велел передавать их из поколения в поколение до черного дня. Это было государево слово, и растратить царский вклад было смерти подобно. А еще понятие долга, совести и чести!.. Но сейчас ничего этого и в помине нет! Бесстыдство, наглость, воровство и казнокрадство не имеют предела! Человеческая жизнь против денег утратила всякую ценность… И вот являетесь вы, в самый черный день России, с желанием вернуть то, чем владеете безраздельно, — Алябьев по-бабьи всплеснул руками. — В каком мире вы живете? Неужели на вас не действует… гной разложившегося общества?

— Еще как, глаза бы не глядели, — пробурчал Мавр. — Но я пришел к тебе как к специалисту и честному человеку, а ты мне читаешь передовицу из патриотического издания. Давай говорить о деле.

— Да, я готов говорить с вами, — показалось, он всхлипнул. — То, что вы предлагаете, это действительно стоит внимания… и жизни. Просто идти и служить для меня не имело смысла…

— Мне бы хотелось получить от тебя план реализации СФС. Соображения по поводу, с точки зрения специалиста.

— Да, это можно, я подумаю, — пообещал Алябьев. — Но в любом случае с Веймарскими акциями будут большие проблемы. В основном политические, международного характера.

— В этой ситуации скандал просто необходим.

— Но вы представляете, каковы его масштабы? Если в ваших руках находится пакет Третьего рейха, который якобы исчез безвозвратно, это около сорока процентов всей промышленности объединенной Германии и чуть ли не двадцать — Европейского Союза. А если посчитать дивиденды за прошедшие годы…

— Очень хочется, чтобы Крупп, например, или «Мерседес», ну и прочие компании поработали на Россию.

— Задача в принципе выполнимая, но невероятно сложная.

— Сложнее было в Берлине, когда я ходил добывать пакет — небо с овчинку. Сейчас есть международные правовые нормы, обязательства, конвенции. Они же сами все это придумали… По крайней мере, сейчас бомбы на голову не сыплются.

— Да… Но можно одинаково успешно погибнуть и под своими бомбами.

— И тогда так было… В основном бомбили свои и американцы. Привычное дело.

Притыкина он застал за работой. Сидя на кухне, тесть трудился так самоуглубленно, что потерял бдительность и не услышал ни ключа в замке, ни шагов за спиной. Мавр заглянул ему через плечо и сразу увидел его творческий шедевр: Василий Егорович вспомнил старое ремесло и резал клише двадцатидолларовой купюры. На правый глаз была натянута резинкой лупа часового мастера, почти прикрытая насупленной бровью, тончайший, как игла, резец в руке медленно полз по линолеуму, выбрасывая ровный завиток стружки.