Дневники Фаулз - Джон Фаулз

«Трагедия мстителя». Несравненно лучше предыдущей. Трудно представить, что их написал один и тот же человек. И все-таки уступает Уэбстеру Вендайс — значительный характер, но остальным не хватает глубины. Кастайза — ужасная ханжа. Одна или две сцены ловко закручены, но кровавая баня в финале неправдоподобна. На это нельзя смотреть без смеха.

«Девственность — запертый рай».

12 ноября

Политика. Должен отметить перемену в моих взглядах, о ней я уже некоторое время знаю, но ленюсь анализировать или признавать. Дело в том, что я перестал верить в демократию. Это не означает отход от социализма. Альбер Камю сказал как-то по радио, что люди становятся социалистами par simple décence[266]. По-моему, великолепно сказано. Если претендуешь на то, чтобы считаться разумным человеком, должен считаться с определенной международной и нравственной объективностью. Очевидно, что почти у двух третей человечества низкий жизненный уровень, ниже, чем у нас в Англии. Их спасение — в социализме. Свободное предпринимательство — идеальное решение вопроса при условии, что идеальны люди. Но будем искренни и признаем, что дело обстоит не так. Люди нуждаются в контроле. Коммунизм — крайний вариант, социализм — золотая середина. Тот факт, что тори вернулись, заставил меня задуматься. Они вернулись исключительно на эмоциональных переживаниях нации. Народ хочет экономических авантюр и нового хвастовства. Думаю, лишь один из ста может голосовать в нашей стране; впрочем, во многих странах на это годится лишь один из тысячи. Наши люди голосуют по вопросам не менее значительным, чем проблемы Абадана и Египта, даже не представляя себе их сущности[267].

Очень многие здесь голосуют за себя и свой образ жизни. Разумные люди из влиятельных кругов — профессионалы, ученые, представители мира искусства — голосуют за тори, чтобы ничего не менялось. Ясно, что никому выше или ниже определенного достатка не стоит голосовать. Они будут слишком пристрастны.

Я мечтаю о власти в руках левых интеллектуалов, объективных, бесстрастных, чьи филантропические деяния основываются на научном подходе, мечтаю, чтобы они справились с различными проявлениями невежества — прессой, фанатично приверженной какой-нибудь партии, — нет, en mass[268] периодические издания неплохи, но ведь большинство людей изо дня в день читают одну и ту же газету. Легко подсесть на одну точку зрения. Капля камень точит… И вообще современное избирательное право ничего не стоит. Я знаю заранее, что изберут Чэннона[269], а он ни в коей мере не представляет мои взгляды; и я никогда не буду с ним говорить или влиять на него (бесконечно малую возможность того, что это может произойти, не стоит принимать во внимание — так много практических препятствий). В моем округе член парламента особенно никудышный. Он никогда не выступает в парламенте, что, может быть, и неплохо: ведь он круглый дурак, а Саутенд — ближе всего к тому, что зовется «дырой». Так что в парламенте моей страны я не имею голоса. Один человек из пятидесяти миллионов значения не имеет. Я могу только мечтать о полисе — городе-государстве.

Чем больше я об этом думаю, тем сильнее крепнет во мне уверенность в необходимости разделить мир на города-государства.

Делить, потом еще делить, пока каждый вновь не станет жить в общине, где он всех знает, часто встречается с соседями и может непосредственно общаться с правительством.

Ласки «Вера, разум и цивилизация»[270]. Очень здравая, производящая глубокое впечатление книга; удивительно живо написана, некоторые фразы врезаются в память. Опасно четкий, хорошо информированный и убедительный ум. Думаю, эта книга останется в истории, время от времени к ней будут обращаться. Одно смущает: непохоже, чтобы СССР мог в настоящее время соответствовать представлению о нем Ласки. Христиане со временем изменили своему учению, то же произошло и с коммунистами — только гораздо быстрее. Но основные положения работы Ласки: упадок всех известных религий, несомненная справедливость теоретических основ социалистического государства — кажутся мне убедительными. Книга важная и значительная для меня.

Грустно, что за восемнадцать месяцев ее только два раза брали из библиотеки.

Уже несколько недель во мне кипят жизненные силы. Я живу в семье, никуда не выхожу и нахожусь исключительно в обществе своего воображения, с которым мне не скучно. В прошлом у меня были периоды, когда я испытывал беспокойство. Теперь же, мне кажется, я мог бы вечно жить, замкнувшись в себе.

20 ноября

Чай с семейством Ноубл[271]. Все те же избитые фразы, пошлости. Я чувствовал себя существом с другой планеты, чужеродным, демоническим, по-бетховенски одиноким. Хейзел (моя сестра) под конец чаепития уселась на ковер и стала разглаживать ручонками ворс. Хотелось бы мне оказаться на ее месте.

6 декабря

Письмо от Джинетты Маркайо. Короткое, холодное, унылое и приводящее в уныние. Я не получал от нее писем около трех недель. Для нее наши отношения — дело прошлое, вчерашний день. Так и есть, наши письма становятся все суше и однообразнее, конец неизбежен.

Библия. Так случилось, что я стал читать отрывки из ветхозаветных пророков. Сколько поэзии, великолепный язык и образность. Ошибочно думать, что Библия одинаково прекрасна на всех языках. Английский перевод — это творение гения, он для нас должен быть тем, чем были для греков поэмы Гомера.

Охота на пернатую дичь в Ли. В районе нашего дома все затянуто густым слякотным туманом. Я пошел по направлению к морю. Туман понемногу редел, видимость улучшалась. Обнажившееся при отливе дно тянулось далеко — как всегда, слегка завуалированное, полное чарующей магии. Вдали я увидел рыбака, собиравшего мидий. Поднявшийся ветер разогнал остатки тумана. Небо стало таким прекрасным, каким я его еще в подобных ситуациях никогда не видел. Ясное, залитое зеленовато-синим светом; синий цвет в переливах мерцающего зеленого — нежного, радостного, сияющего. Несколько легких аметистовых облачков, розоватых и нежно-голубых. На западе, над островом Канви, низко повисло солнце — необычно большое, оно казалось искаженным среди массы облаков на далеком горизонте. Когда солнце наконец скрылось из вида, облака окрасились в огненно-красный и черный цвета; впрочем, они были маленькими и находились очень далеко. Небо стало бледнее, явственно проступил зеленый цвет. Теперь ярче всех блистал месяц, и поблизости от него — Юпитер. Резко похолодало. Я направился прямо к основному руслу. Траулер с двумя мужчинами на борту, один из которых, сгорбившись от холода, стоял у руля, а второй сортировал фильтры для моллюсков, шел с Канви навстречу приливу, рассекая мелкие волны. Я стоял и смотрел, как устье реки заполнялось водой, а ветер свистел в дулах ружья. На расстоянии я видел кроншнепов и травников. Ли и Уэстклифф, все еще окутанные туманом, казалось, находились за много миль отсюда. Только городской храм Ли странным образом проступал из тумана, а несколько тополей росли так, что напоминали крепостную стену и башни далекого замка — в Каркасоне[272]. Небо было повсюду — в лужах, ручьях, над головой. Как слегка просвечивающее утиное яйцо. Я ранил кроншнепа и удерживал его ногой в ручье, пока он не задохнулся. Стоя под божественным небом, я бесстрастно наблюдал за его яростными попытками избежать смерти.