Маленький памятник эпохе прозы - Екатерина Александровна Шпиллер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ну, девчонки, ну, вы чего? – обнимала она нас за плечи, привлекая к себе поближе. – Прекратите немедленно, а то я расклеюсь, а мне нельзя. Мне ещё родителей склеивать.
– Им совсем тяжело, – тихо заметила я.
– Они приедут зимой к нам в гости. И там будем думать, как их насовсем оставить.
– Ты сама ещё не насовсем, а уже такие планы! – сердито удивилась Маринка.
– Да брось! – вмешалась я. – Всё всем понятно, Людка проговорилась. Не вернётся она, поэтому родителей нужно перетаскивать, – героически спокойно я произнесла все слова при том, что в носу щипало. Что за время сплошных потерь? Кончится это когда-нибудь? Если б я тогда знала, что потери только начинаются и не заканчиваются уже никогда после того, как окончательно становишься взрослым!
– Девчонки! Знаете, как я по вам буду скучать? – вдруг запричитала Людка. – Ведь ни с кем больше я так не дружила, как с вами! Всегда всех сравнивала с моими Белкой и Маринкой. И никто даже близко не стоял! – мало того, что в носу щиплет, ещё и горло перехватило, будто кто-то взялся меня душить. – Белка, не реви! – плачущим тоном приказала Люда. – Потом будешь реветь. Вот не хотела же… нет, всё-таки скажу: вы – самые любимые мои подруги на всю жизнь. Где бы я ни была, вы – мои девчонки во веки веков. Понимаете, девочки?
Всё-таки взорвалось – Маринка разрыдалась, тоненько заскулила и уткнулась в ладони. Ладно, ей простительно, она на гормонах, не в себе. Но я-то удержу себя в руках, сдержусь. Только зачем Люда сказала эти слова? Чтобы что? Теперь мне хочется вцепиться в подругу и никуда от себя не отпускать! А нужно прощаться.
– Ты где будешь жить? – шмыгая и икая, спросила Маринка.
– В Бостоне, а что?
– Мы осенью едем в Америку. На месяц. В Калифорнию. Это далеко?
– Ой… Разные концы страны.
Маринка ещё пуще заревела.
– Я умолю Лёшку к тебе съездить!
– Лететь придётся, не ехать. Пять часов.
– Да что ж она такая огромная тварь, эта твоя Америка!
Високосный год – большая гадость.
«Мне было довольно того, что след гвоздя был виден вчера. Ля-ля-ля-ляля…» А кто тебя спрашивал, девушка из таверны, придуманная Новеллой Матвеевой, довольно тебе, не довольно, нравится, не нравится? Тебя просто ставили перед фактом, а ты беспомощно пищала своё «ля-ля». Людка улетела – и это случилось, хоть смиряйся, хоть нет.
Я умираю…
Рахат-лукум
Переехала я в отчий дом – мы с мамой и Фимкой снова были вместе. Не передать словами, какое блаженство я испытала, вновь оказавшись в своей маленькой, заставленной старой мебелью, комнате! Мама не трогала там ничего, только поддерживала порядок. И я, будто на машине времени, въехала в детство, в те ощущения и запахи, от которых стало так мирно и спокойно на душе, будто меня погрузили в тёплую, нежную желейную массу, где я расслабилась всеми мышцами, каждым сосудиком, каждым нервом. Ночью, перед тем как уснуть, всплакнула от нахлынувших воспоминаний, но то были сладостные слёзы. Когда засыпала, в полудрёме привиделось, что папа шепчет «Спокойной ночи, медвежонок!» и на цыпочках выходит из комнаты. С мокрыми глазами уснула крепко-крепко.
Утром сообщила маме, что прямо сейчас займусь активным поиском работы, но мама, теперь на правах главной в доме, заявила строго и безапелляционно:
– Сначала надо отдохнуть! Насколько я помню, в прошлом году ты всего две недели отпуска брала и никуда не ездила, так?
– Не совсем. Я у Людки на даче два дня была. У Поли… тоже два дня.
– И всё, не скрипи мозгами, я помню, это не считается. Поезжай на море, бледная немочь, хоть загоришь немного. Если надо, дам денег.
– Деньги у меня самой есть, – сердито сказала я, на мгновение пожалев о возвращении в отчий дом – вот оно, начинается, из меня опять будут лепить маленькую девочку, не способную к самостоятельной жизни. Это такой мамский инстинкт, с ним, видимо, ничего не поделать. – Но я должна найти работу.
– Сначала отдохни! Ты синяя, тощая, плохо выглядишь, Белочка, ну, что это такое? – мама всплеснула руками. – У меня достаточно денег, чтобы ты могла отдохнуть. В крайнем случае – сдадим твою квартиру, правда? Или ты не хочешь?
– Надо подумать, – ответила я. – Такой геморрой – сдавать! А, с другой стороны, чего она пустая будет стоять? Посоветуюсь с кем-нибудь, кто сдаёт и…
– Но сначала ты отдохнёшь! – повысила голос мама. Стало ясно, что лучше согласиться. Ведь и впрямь чувствовала себя разбитой, выглядела соответственно – не очень удачный момент для поиска работы. Сама себя такую я не наняла бы – на кой чёрт нужен дышащий на ладан кадр?
Море, море… Тогда уж Средиземное! Турция, Кемер, 5 звёзд, две недели – годится, заверните!
Хотела поехать вместе с мамой, чтобы и она отдохнула, и мы вместе гуляли бы, плавали, ездили на экскурсии!
– Будет здорово, мама! – уговаривала я её.
Мама покачала головой.
– Не хочу. Никуда не хочу. Да и с кем Фимку-то оставить?
– Как это не хочу? – горячилась я. – Ты молодая женщина, не строй из себя бабушку-старушку! С Фимкой придумаем – соседей попросим заходить, не проблема это!
Так я и не поняла, почему мама не захотела, и, в итоге, вообще никуда не съездила. А, нет – один раз в Прагу и вернулась потрясённая, восхищённая, умилённая, взволнованная! Потом полгода только и было разговоров, что про тот город – про замки, музеи, улицы, красоты, рестораны… И всё, и больше ей не нужно. Будто отпущенное количество впечатлений на жизнь лимитировано, и они почти израсходованы. Нужно экономить и вообще не стоит частить, чтобы не привыкать. Это я свела к сухому остатку мамины доводы, приводившиеся в разговорах на тему «съездить». Как ослица упиралась! Мне в этом виделась жестокая и гадкая отрыжка совка: непривычка к тому, что ездить – это нормально, страх привыкать к хорошему, а вдруг завтра всё это «закроют».
– Так успей посмотреть, пока не закрыли!
– Ещё обидней станет, когда закроют!
– А если никто ничего не закроет? Вот представь!
– Значит, у меня могут кончиться деньги. Или я стану болеть, состарюсь, не смогу ездить и буду без этого страдать. Нет-нет, не стоит привыкать, раз уж смолоду не сложилось.
Ничего невозможно поделать с катастрофическим мышлением человека, рождённого в 50-м году двадцатого века в СССР. Лоб я разбила о святую веру во всё плохое, но победить не смогла. Впрочем, одно разумное объяснение находилось: мама опасалась далеко летать и ездить из-за сердца. Видимо, оно её всё больше беспокоило, но меня она этим не дёргала. Потом, задним числом, я догадалась.
Средиземное море мама так и не увидела. Со мной в Турцию не поехала – ни в тот, первый, раз, ни в следующий в Испанию,
